Армагеддон

Там, в гуще свалки, среди вздыбленных лошадей худощавый парень в кожаной куртке на голое тело шел навстречу, размахивая длинным мечом и таща за собой на смерть перепуганную Наташу, которая только закрывалась. Ефим сразу оценил решительность Вольфганга, который спасал Наташу. Иначе ее давно бы затоптали, забили. Услышав немецкую брань, Олег Евграфович из толпы вывернулся на проклятого фашистского выродка, стараясь достать его мечом, но запутался в своих простынях. Ефим видел, как криво усмехнувшись, Вольфганг сделал фехтовальный выпад и легко проткнул нападавшего. Бедняга сломался пополам и повалился, как белая кукла.

— Наташа! — отчаянно крикнул Ефим.

Наташа вскинулась, закричала, стала вырываться. Крепко держа ее, Вольфганг перенес взгляд на Ефима и тут же сделал другой глубокий выпад в его сторону — неуловимо блеснуло лезвие… И оно бы пронзило Ефима, если бы не неожиданное событие такого же молниеносного свойства. Не знаю, то ли возбужденная запахом крови, то ли стремясь к хозяину, то ли желая ему отомстить за предательство, белая крыса прыгнула в лицо Вольфгангу. Тот отшатнулся, и Ефим запоздало пырнул его забытым в руке секачом. Что-то хрустнуло. Парень с крысой на лице упал навзничь. Наташа плакала и обнимала возлюбленного.

— Олег Евграфович убит, — сказал он ей.

Почему-то все замерло и затихло кругом, когда они вытаскивали поэта из общей свалки. Просто на них перестали обращать внимание.

— Гоги, все под контролем? — спросила Марина.

Тот пожал плечами и кивнул.

Олег Евграфович, всю жизнь проживший в Подмосковье, умирал на чужом затоптанном песке пустыни.

Вдруг он открыл глаза и посмотрел ясным разумным взглядом на склонившиеся к нему лица. Губы зашевелились:

— Любил он трудно, безответно И стушевался незаметно,

— процитировал себя.

Помолчал.

— Хотелось бы издать… — усмехнулся. — А все-таки меня не скальпель этого… профессора… Сергей-Сергеича зарезал…

И кончился. Тело его некоторое время остывало на ледяном к ночи песке — и понемногу растворилось, исчезло, совсем. Чтобы возникнуть в московской больнице, где после четырех, если вы помните, ему делали операцию.

— Что за вечная путаница у нас… Его ищут, а оказывается, тело уже в морг доставили! — удивился дежурный прозектор, обходя свежие трупы на каталках, еще ждущие вскрытия.

Наташа и Ефим тоже долго не могли прийти в себя в своей разгромленной квартире. Наконец она согрелась чаем, но все равно, зуб на зуб не попадал. Как их оттуда вынесло? Нашего повествования это касается только краем. А для Гоги и вовсе не проблема.

— Знаешь, Ефим, — сказала Наташа, все еще дрожа, — а ведь это съемки нового супер-фильма были… Армагеддон… С новейшими спецэффектами… Может быть, Олег Евграфович совсем не умер… или умер не совсем…

— Не знаю, что это было, — покачал головой Ефим. — Но уезжать отсюда надо — и поскорей.

Вскоре после этой ночи начались поворотные события, которые привели к падению берлинской стены. Сам я супербоевик «Армагеддон» не смотрел и не знаю, кто победил. Но судя по теперешнему состоянию нашего общества, победили тогда обе стороны — и Добро, и Милосердие. Да так и не примирились до сих пор со своей победой.

ГЛАВА 19

Рассказ Карена Арутюняна — двойника Иосифа Сталина.

Я родился в Ростове-на-Дону — в знаменитом южном городе. В молодости ничто не предвещало моей будущей карьеры. Окончил в Ростове Институт Рыбного Хозяйства и стал работать в рыбонадзоре. Рыбы, конечно, стало не так много на водных просторах Дона — и в плавнях, и в устье. Но икра и стерлядка была всегда. На двух столах: на столе Первого Секретаря и на моем. Так шли годы. Меня знали не только по всему Дону, но и на Волге, куда я ездил отдыхать к приятелю. Уважение, конечно. Я просторные усы любил носить, чтобы в вино обмакнуть. Хотя посмеивались, смотри, мол, какие налимы на Дону водятся.

Но вот однажды приехали какие-то новички-браконьеры. Я ночью — за ними на моторке с сиреной, прожектором освещаю, из двустволки стреляю. Попугать. В общем, представление на полный ход. Подъехал, борт к борту. Московский кинорежиссер оказался. Так он при взгляде на меня чуть в воду не упал.

— Не может быть! Иосиф Виссарионович!

— Нет, говорю, Карен Арутюнович.

— Смотри, как похож.

— Да, говорю, похож. На человека похож, который твой незаконный улов конфискует.

А тот смеется:

— Счастье тебе, с твоими усами, Карен, привалило. В Москву поедешь.

С тех пор на Мосфильме работаю. Сколько я ролей переиграл. Меня вся страна знает. Не по фамилии, правда, а как Сталина. По совместительству играю. Знаменитый актер речи говорит, а если ходить надо, то меня пускают. Я хожу взад-вперед, взад-вперед, и думаю. Как он думал. Жена Дездемона и друзья по десять раз смотрели на экране, как я хожу. Очень убедительно, говорят, не отличишь, кто ходит.

С Лубянки смотреть на меня приезжали. Генерал беседовал со мной. Выбирай, говорит. Или мы тебя сейчас уголовникам кинем, не посмотрят, что ты Сталин, петухом тебя сегодня же ночью сделают. Или на всю жизнь — величайший почет. О жене и родных не беспокойся: спрячем где-нибудь в Колумбии, в Боготе, и на всю жизнь обеспечим. Как не согласиться! Что я добра своим родным не желаю? Главное, живым остаться, как вы считаете?

Окружили меня моими соратниками. Охрана серьезная. Живем в казарме, в полку при Мосфильме. В разные места выезжаем, народу меня показывают. А мне что — я привык. Только чего-то я не понимаю. Карен совсем не так глуп, чтобы думать, что его вождем сделают. Главное, думаю, живым остаться.

И вот вечером привозят, недалеко куда-то. Поднимаюсь с заднего хода по ступеням, оказывается, на мавзолей, за мной Молотов и все остальные. Как взглянул — кругом черное поле на рыжем закате и вдали стены и башни какого-то города поблескивают.

Каганович говорит (умнейший мужик-филолог):

— Это обязательно Иерусалим. Я видел на картинке.

Народу на этом поле видимо-невидимо. Вертолеты вверху летают и светят на нас. Нет, видимо, все-таки новый фильм снимают. Из старой жизни. Мне велели речь сказать. И еще иностранец с другой трибуны орал. Я, помню, про добро, он — про милосердие.

И тут такое милосердие началось. Все эти древние греки, евреи и римляне как полезут друг на друга! С мечами, дубинами, пиками, нет, танков не было, но колесницы с косами, на больших колесах. Как на уборке урожая, руки и головы кругом отсекали. И откуда такого злобного дикого народа набрали? В Москве таких давно не видно. Верно, с Кавказа или с БАМа привезли.

На мавзолей стали карабкаться. Маршала Буденного зарезали. Маленкова с мавзолея в толпу скинули. Смотрю, мои соратники озираются, по углам прячутся, в каждой щелке спасение ищут:

— Иосиф Виссарионович! Иосиф Виссарионович!

— Какой, я говорю, вам Иосиф Виссарионович! Я — Карен, честный сын Арутюна! — кричу, а сам думаю. Главное, думаю, в живых остаться.

Знал я там один тайный ход. Через канализацию — на берег Москвы-реки. Первым успел — еле выбрались. Огни в воде отражаются. Бассейн на другом берегу работает. Люди по секторам плавают. Красная буква М светится. А там — в тридцати минутах война идет. Люди друг друга убивают. Реки крови текут.