Армагеддон

— Что там у них с проводкой? — размышляла Лиза. — Позвони туда. Нет, не надо звонить. Поезжай. Только ни в коем случае не надевай старый костюм и галстук в цветочек. «Диор» повяжи. Сейчас, я сама.

На несколько минут старая московская квартира превратилась в парижский модный магазин и парикмахерскую. Мадам причесывала стареющего, но еще видного шансонье. Последний пшик туалетной водой «Соваж». И мусье вышел, увы, не на Шан-Жализе.

Еще не совсем разошлась темнота, но столица давно жила и надо было ехать на площадь Дзержинского в большой бежевый дом. Там были и другие дома, но этот главный. И когда говорили: «На Лубянке выбросился из окна» — подразумевали его. Это примечательное здание обладало одной особенностью — оно меняло свою архитектуру в зависимости от настроения входящего в него. То, казалось, оно из броневых плит, то — из помпезных гирлянд, орденов и рельефов. А сейчас поспешающему ВэВэ оно почудилось башней, построенной из гигантских детских кубиков. Под холодным осенним ветром сооружение покачивалось, некоторые кубики грозили выпасть наружу.

За входной гербовой дверью, небрежно махнув перед часовым волшебной книжечкой, ВэВэ прошествовал в глубь вестибюля. Офицер у барьера не поглядел ни на пропуск его, ни на приглашение. Опытный глаз секретного сотрудника сразу заметил в большом доме какой-то несвойственнный этому учреждению разлад и неуверенность.

По всему вестибюлю на мраморе валялись кольца серпантина, брошенные пестрые пакетики и ползали увядшие воздушные шары. По всей видимости, ночью здесь происходил праздник.

Створки лифта разъехались. И ВэВэ чуть не сбила с ног орава подростков, которые побежали к выходу, вопя и хлопая друг друга надутыми пакетами по ушам и голове.

Сотрудница, которая поднималась с ним вместе, удрученно поздоровалась, прижимая к груди стопку папок и «дел».

На полированной стенке кабины было написано свежими корявыми буквами «Динамо — чемпион».

На третьем этаже — на площадке девочки-школьницы прыгали через веревочку.

На четвертом подростки постарше целовались взасос.

На пятом этаже был его отдел. Переступая через разбросанные кипы секретных бумаг, бланков и писем, ВэВэ пробирался по коридору к кабинету своего прямого начальника. В приоткрытые двери комнат он видел внимательные затылки школьников, которые сидели перед мониторами мощных компьютеров и извлекали из них все, что можно было извлечь.

Вошел. Слава Богу, полковник был на своем месте. Крупный мужчина, длинное лицо с залысинами повернулось к нему. Полковник облегченно выдохнул:

— Уф-ф!

— Наконец-то я вижу нормального человека.

— В чем дело Мурат Дардыбаевич? Что случилось? Пожар? Революция? — обратился к нему ВэВэ.

— Хуже. Началась компьютерная эра, — он помолчал. Глаза-маслины в трауре усталости.

— А почему дети?

— Потому и дети. Новый генсек назначил нового министра. Новый министр приказал срочно обновить обстановку, сократить сотрудников за счет учащихся, впустить в комитет свежую струю. Попутно обнаружились просчеты, проколы и провалы. Теперь что касается вас, милый ВэВэ. Выяснилось, над проектом «Армагеддон» одновременно с нами, подчеркиваю — несогласованно, работал шестой отдел. И вместо одной созданы две группы: одна ваша, в клубе имени Зуева, другая — на кинофабрике Мосфильм. Как быть? Какую из них пускать в разработку? Возможно замыкание. А? Какие ваши предложения?

У ВэВэ прошел озноб по спине. Он знал, что такое «замыкание» и что может воспоследовать — да, да, вплоть до этого самого. Дело чрезвычайное.

— Запретить, — сказал ВэВэ в пустоту, откуда могли появиться любые неприятности.

— Попробуй запрети Джону Кеннеди. Или Иосифу, — хмыкнул полковник. — Дело запущено. Внушение работает.

— Свернуть? — предложил ВэВэ, потому что надо было что-то предлагать.

— Все та же проблема.

— Самому Джону Кеннеди хватило одного выстрела из окна.

— Что ты говоришь, сколько людей запущено в разработку, сценарий утвержден, съемки вот-вот начнутся…

— Может обе группы слить вместе? — нерешительно предложил ВэВэ.

— Пожалуй… — длинная голова склонилась набок, как дыня под ашхабадским солнцем. — Нет, это невозможно. Идеологии разные.

— Наша группа под водительством мудрого вождя идет по исконно русскому пути.

— Вот видишь, а на Мосфильме — интернациональная. Передерутся.

— И отлично! — с этим возгласом в кабинет скорее вбежал, чем вошел, бледный кудрявый блондин лет шестнадцати, косенький, в больших роговых очках. Он помахивал пачкой синек с чертежами и вычислениями.

— Гений, — безрадостно отрекомендовал его начальник.

— Пусть передерутся. Но по Теории Игр. Доложите Председателю Комитета и в ЦК, пусть передерутся. Когда наши машины будут готовы, мы устроим между этими голубчиками Армагеддон с реальными параметрами и настоящими жертвами, но в виртуальной реальности. Кто победит (компьютеры определят это), тот и выберет путь, по которому дальше пойдет Россия.

— В какой реальности? — не понял полковник.

— В виртуальной, — с удовольствием повторил юноша. — Не волнуйтесь, умирать будут убедительно и разнообразно.

«Говорит, как пишет, — подумал ВэВэ. — И откуда они такие берутся? Никого не жалко. Как машина покажет, так и будет».

— Будущий Эйнштейн! — восхитился полковник, и глаза его совсем погасли. — Операцию «Армагеддон» назначаю на пятницу. Оружие участникам операции не применять, — сказал он как бы между прочим.

— Надо предупредить представителя другой группы, — сказал ВэВэ. — Надо позвонить, вызвать. Замыкание!

— Уже здесь, — просто сказал Мурат.

ВэВэ нарочно не поднимал головы, пусть Наташа подойдет поближе.

Когда он посмотрел, то увидел, что рядом стоит высокий парень в кожаной куртке, из-за пазухи выглядывает розовыми бусинками белая крыса.

ГЛАВА 16

В среду было так плохо весь день, к вечеру все же позвонил профессору Сергею Сергеевичу.

— Срочно вызывайте «скорую» и пусть везут в тридцатую больницу. Я распоряжусь.

«Скорую» вызывать не стал, а собрал себе портфель — со старых времен остался, когда на службу ездил, и побрел потихоньку на электричку.

Идти было темно и по грязи скользко — через поле от фонаря до фонаря, а в березовой роще и вовсе ощупью, благо недалеко и дорогу наизусть ноги выучили.

Сидел Олег Евграфович в полупустом вагоне — тревожное чувство какое-то — еще на платформе троих приметил: угрожающие силуэты в синеющих сумерках Подмосковья.

Неподалеку молодой интеллигент, очки — над газетой, дальше, наискосок женщина с девочкой — на Веру Ивановну похожая. Все же жалко соседку сверху. Первый муж пил и дрался, пока не посадили за что-то. Другой муж пил и дрался, пока в пьяной драке не убили. Специально, что ли, она таких выбирала? Или ее такие сразу видели: добрая, пьющая и одна живет (девочка не в счет). А девочка Вероника на взрослую женщину похожа: бледная, почти не улыбается — и сколько лет, непонятно. Главное, головка небольшая, миловидная и бюст намечается. А ведь ей лет девять-десять. Не торгует ли ею Вера Ивановна? И думать грех! Да, Федор Михайлович ведь тоже — вообразил себе, не верю, что было, — девочка, мыла полы, навязчивый образ, чуть не с ума не сошел…

— Мужик, давай сюда угол!

Трое нависают. И ведь никуда не денешься. Выход перекрыт, в вагоне почти никого. Ближний с губой и челкой, противно стало, врезать бы ему сейчас, убьют, не сомневайся.

— Да нет там ничего.

Второй, впалощекий, худенький, проворно схватил пузатый портфель, прямо как кошку, открыл замок, заглянул и брезгливо опрокинул, вытряхнул. Все высыпалось на деревянное сиденье: полотенце, бутылка воды, сверток с двумя яблоками, бритва, зубная щетка; папка драгоценная тоже выскользнула…