Аромагия

— Одна? — фыркнуло упрямое дитя. — Не пойду!

— Думаю, девушка охотно тебя проводит, — кивнула я на горничную, от которой тут же повеяло едким ароматом чистотела. Надо думать, моя просьба пришлась ей не по душе. Однако ослушаться она не посмела, взяла ревущего ребенка за руку и поволокла прочь.

— Хозяйка меня за это накажет, — равнодушно сообщила Эрна.

— Вряд ли, — не согласилась я и предложила: — Давайте зайдем в комнату, не стоит разговаривать в коридоре.

Она только кивнула и распахнула дверь. Войдя, я огляделась: обычная детская, полная игрушек, с картинками из сказок на стенах и уменьшенной мебелью под стать хозяйке. Гувернантка замерла у входа, словно трепетная лань, готовая броситься прочь при малейшем признаке опасности. Когда я сделала шаг к ней, Эрна всем телом подалась назад, будто пытаясь слиться с дверью. А я дегустировала исходящий от нее запах, как другие смакуют вино. Букет аромата состоит из десятков нюансов, только мало кто может их различить…

Выходит, я все же ошиблась — по крайней мере, в одном.

— Кто отец вашего ребенка? — спросила я напрямик. — Это ведь не господин Колльв, верно?

Она воззрилась на меня с таким ужасом, что воздух в комнате, казалось, мгновенно напитался едким запахом щелочи.

— Откуда… — она сглотнула и повторила запинаясь: — Откуда?

— Откуда я знаю? — уточила я любезно. Эрна слабо кивнула, не отводя от меня темных чуть раскосых глаз. — Видите ли, близкие люди — я подразумеваю близость физическую — обязательно пропитываются запахами друг друга. При должном внимании любовников распознать несложно, а уж если женщина носит ребенка, то запах его отца въедается в ее плоть и кровь…

Я нисколько не кривила душой: впуская в себя мужчину, женщина принимает в себя его частичку. Только аромат этот постепенно слабеет и, в конце концов, рассеивается.

Кстати, запахи людей могут сочетаться или, напротив, конфликтовать. Полагаю, многим доводилось сталкиваться с тем, что запах чьих-то сигарет или одеколона буквально отталкивает, хотя другим он вовсе не кажется неприятным! Как и с эфирными маслами, запахи тел бывают несовместимы. Зато по-настоящему любящие люди синергичны даже в ароматах, прекрасно дополняя друг друга. Жаль только, что со временем это тоже может меняться.

— Вы правы, — прошептала Эрна. — Это не господин Колльв — конечно, не он!

— Тогда кто? — настойчиво спросила я, беря ее за руку. Кисть ее оказалась холодной, влажной и крошечной, словно лягушачья лапка. Во мне поднималась жалость. — Можете не называть его имени, но жениться на вас, если я правильно понимаю, он не намерен?

— Нет! — она подняла голову и заговорила быстро и горячо, выплескивая давно наболевшее: — Я — гувернантка! Не прислуга, не барышня. Ни то ни се. Разве благородный мужчина заинтересуется бесприданницей, тем более бывшей в услужении? А опуститься до какого-нибудь конюха не могу я…

Несладкая судьба — ни дома, ни семьи, ни детей.

От Эрны пахло имбирем — сладковато-острым — решимостью и вызовом.

— И вы… — осторожно подбодрила я.

— Да! — она гордо вздернула подбородок. — Я раз в жизни поддалась чувствам, и вот! А Кетиль…

На его имени Эрна будто споткнулась: из глаз наконец хлынули давно сдерживаемые слезы, лицо некрасиво сморщилось, и она закрыла его руками. От запаха это не спасало: тяжелое, тошнотворное отчаяние волнами исходило от нее, как амбре гниющих отходов на помойке.

— Госпожа Бергрид уволит вас, — это был не вопрос.

— Да! — Эрна отняла ладони от разом будто поблекшего и постаревшего лица. — Это справедливо. Разве она может позволить безнравственной женщине воспитывать ее ребенка?!

Что ей можно ответить? Общество снисходительно к грешкам мужчин, полностью возлагая вину на оступившуюся женщину. Она должна блюсти целомудрие, как цветок, который все вокруг пытаются сорвать… И горе той, которая себя не уберегла!

— Вы не хотите… — я запнулась, не в силах договорить ужасные слова. Убить собственного ребенка. Что может быть страшнее? Но иногда просто нет другого выхода. Я откашлялась и закончила, старательно не глядя на нее и молясь, чтобы она отказалась: — У меня найдутся травы, которые могут помочь…

Шорох, вскрик и резкий, протестующий аромат лимонной мяты.

Я вскинула глаза, пристально наблюдая за Эрной.

— Нет! Нет, никогда! — в смятении она прижала одну руку к животу, а вторую к губам. — Я не могу, ни за что! Лучше… — она зажмурилась и выдохнула: — Лучше с моста головой вниз!

М-да.

— Не смейте так говорить! — резко произнесла я. — Вы только что говорили, что не сможете избавиться от ребенка. И тут же заявляете, что убьете себя и его!

— Иначе мы оба умрем от голода, — тихо сказала она. — Или замерзнем на улице.

Что я могла ей возразить? Наш мир жесток к женщинам, не имеющим мужа, зато имеющим ребенка. Конечно, она могла после родов оставить малыша у порога детского дома, но мало какая мать на это пойдет. Саму Эрну это все равно не спасет — ее вышвырнут из дому без рекомендаций, а кто после этого примет ее на работу?

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала я, понимая, что вряд ли смогу сдержать это обещание. Увы, не в моих силах переделать этот мир.

Эрна слабо улыбнулась:

— Спасибо вам, спасибо! Только мне пора, Хельга баловаться будет.

И вышла, шаркая, как старуха. Стоили ли этого краткие мгновения счастья?

Только когда она ушла, я спохватилась, что некому будет меня проводить к инспектору Сольбранду. Впрочем, можно попробовать вспомнить дорогу самостоятельно, в крайнем случае попрошу помощи у кого-нибудь из слуг.

Решив так, я отправилась исследовать дом, чувствуя себя отважным моряком в бурном океане ароматов. Здесь грустили, любили, ненавидели и плели интриги, оставляя после себя невидимые следы, которые впитывались в тяжелые шторы и роскошные ковры, обивку мебели и тонкую кисею пологов. Запахи наслаивались друг на друга, переплетаясь в странной многоголосой мелодии. Нежно шептала сладкая акация, надрывалась крикливая, словно торговка на базаре, пеларгония, контрабасом печалились пачули и звенел бубенцами можжевельник…

Признаюсь, я понимаю животных, которые метят территорию, перебивая чужой неприятный запах! Впрочем, люди научились окружать себя облаками духов, чтобы вдыхать шлейф собственного аромата вместо миазмов окружающего мира. Вот только тем самым они отгородились от других, практически лишив себя одного из чувств…

За размышлениями я не заметила, как оказалась у знакомой двери. К моему неудовольствию, в гостиной кроме инспектора Сольбранда обнаружился еще и Исмир. Он привольно развалился в кресле, задумчиво крутя перстень на пальце и глядя в окно, покрытое морозными узорами.

— Голубушка, это вы! — инспектор вскочил, кажется, искренне мне радуясь. Исмир только небрежно кивнул, не отрываясь от своего увлекательного занятия. — Что там у вас?

— Доктор Торольв не нашел в какао следов яда, — сразу выложила я свой главный козырь, присаживаясь напротив инспектора.

— Хм, — склонив к плечу седую голову, он задумчиво пощипывал переносицу. — Но это ничего не меняет, голубушка!

— Почему? — удивилась я. — Раз госпожа Бергрид пила только какао…

— В том-то и дело, что нет, — вздохнул инспектор. — Она пришла в себя, и доктор разрешил немного с ней поговорить. Оказывается, голубушка, она еще и воды выпила из кувшина на прикроватном столике. А кто и чего мог туда подлить…