Аромат гибискуса

А Виктор корчился у ног Лючии, получив в живот острым мыском туфли. И умолял её не останавливаться.

Отвращение поднялось тошнотворной волной. Видеть, как сильный мужчина унижается, умоляя о милости, оказалось противно. Тем более, что я знала его другим: сильным, уверенным в себе, заставляющим весь мир вертеться по своему желанию. Контраст был разительный.

Наконец, Лючии надоело пинаться. Щелчок пальцами, и шрамированный принес стул, поставил его прямо напротив меня. Лючия уселась и закинула ноги на спину подползшего Виктора.

— Значит, это не его ребенок?

Пожать плечами не получилось. Тело онемело и от боли я почти теряла сознание. Поэтому просто помотала головой:

— Он же сказал.

— Он много его говорит. Знаешь, когда Виктор удрал к тебе, в эту холодную, дикую Россию, мне было больно. Я не понимала, то сделала не так. Чем ты завлекла его, что он сбежал сразу после помолвки? И знаешь, что? — она вскочила. — Причина может быть только одна: ребенок. Поэтому я не верю. Ни ему, ни тебе.

Речитатив становился все быстрее и громче. И резко контрастировал с монотонным переводом Кайо. И злость казалась неиссякаемой.

Свист хлыста слился в длинный, монотонный звук. Кажется, я кричала. Или это Виктор? Он умолял Лючию, хватал её за руки, не вставая с колен, а потом просто встал между ней и мною, принимая на себя предназначенные мне удары. И это разозлило Лючию еще больше.

— Значит, ты тоже хочешь испытать боль? Раздевайся!

Виктор повиновался, не задумываясь. Я содрогнулась, разглядев на его теле новые шрамы. Они короткими росчерками пересекали поясницу, спускались на ягодицы… На прекрасные, крепкие ягодицы. И когда изогнутое жало полоснуло по коже,оставляя за собой кровавую полосу, я снова закричала.

— Тебе не нравится? — повернулась ко мне Лючия. — Слышишь, дорогой? Ей не нравится. А знаешь, у меня есть идея, как наказать вас обоих. Одновременно. Связать!

— Нет!

Виктор кричал и бился в захвате шрамированного, а Кайо старательно спутывал его ноги и руки, спеленывал, как младенца.

— Подвесь, — не оборачиваясь, велела Лючия. И я едва не потеряла сознание от ужаса: с потолка, визжа не смазанным механизмом, спускался закрепленный на цепи крюк.

На него накинули петлю, стягивающую руки Виктора. И скрытый под потолком барабан с надсадным скрипом стал выбирать цепь, вздергивая его повыше.

Это походило на фильм ужасов. Когда нет сил смотреть, но и оторваться невозможно. Когда закрываешь лицо руками, но продолжаешь подглядывать в щелку между пальцами.

Я не могла закрыть глаза. Смотрела, как поднимаются сначала руки, потом выпрямляется тело и Виктор вытягивается, чтобы удержаться на ногах, старается нащупать хоть какую-то опору. И когда пола касались только напряженные пальцы, послышалась команда:

— Стоп!

Напряженное тело выгнулось, когда Лючия коснулась ладонью груди, живота, пальцем провела вдоль не загоревшей полоски кожи — призрачной иллюзии плавок. Виктор словно сам напрашивался на ласку, тянулся за рукой, старался прижаться как можно сильнее. И не находил отклика — Лючия уже отстранилась.

От вида этой болезненной страсти стало не по себе.

— Тебе страшно?

Её голос прозвучал совсем близко, почти интимно. А потом сильные пальцы схватили меня за подбородок и заставили поднять голову. Длинные ноги впивались в кожу, но от этого становилось легче: острая боль заглушала другую, тягучую, ставшую уже привычной. И туман в голове немного рассеялся.

— Почему тебе страшно? — голос обволакивал, словно ласкал. И одновременно вызывал неприятие. Хотелось кричать, биться в путах, вырваться и бежать, бежать как можно дальше. Или напротив — затолкать все эти слова обратно ей в глотку. Потому что вид подвешенного Виктора причинял боль гораздо более сильную, чем затекшие конечности. Но видеть в его глазах желание было невыносимо.

Не отпуская подбородка, Лючия провела ножом по шее, сверху вниз. Острие неприятно царапало кожу, я прямо чувствовала как за ним остается тонкая полоса с мелкими бисеренками крови. Лезвие остановилось ровно возле перемычки, соединяющей чашечки бюстгалтера. А Лючия повернулась к Виктору:

— Хочешь увидеть её грудь? Наверное, она красивая… Упругая… Молодая…

— Не трогай её! — то ли вскрик, то ли всхлип.

— Почему? — удивилась Лючия. — Ты же сам просил о наказании. Или я ошиблась?

— Нет. моя Госпожа… — бледные губы едва двигались. Хотелось прижаться к ним, согреть поцелуем. Он пришел сюда ради меня. Он висит сейчас на этом треклятом крюке — из-за меня. Мой Виктор…

— Почему ты исчез? — решила наплевать на присутствие Лючии. Мне нужно было это знать! Немедленно! Сейчас! — Виктор! Не молчи! Ответь!

— А сама не догадалась? Я думал, ты умнее! Приперлась на мою голову!

Крик, полный даже не злости — злобы. И издевательский женский смех.

— Девочка, он уехал, потому что я ему велела уехать. Ты невнимательна, иначе бы запомнила, что я не люблю, когда трогают мои игрушки. Кайо! Она тебе нравится?

Он тут же замолчал. А потом прошептал что-то, отчего Лючия развеселилась.

— Он говорит, что не нравишься!

Кайо перевел не сразу, Лючие пришлось ткнуть его ногой под ребра. Монотонно донося до меня слова своей госпожи, он стягивал футболку, торопясь, путаясь в тянущейся ткани. На спине, в окружении венчика застывшей крови темнел четкий след о каблука. Но Лючия не смотрела. Просто взмахнула рукой, добавляя длинный росчерк. Кайо вздрогнул, но не произнес ни звука. Пока не пришлось переводить снова:

— Виктор, ты мне так и не ответил: ты хочешь снова увидеть грудь своей возлюбленной?

— У меня нет иной возлюбленной, кроме Госпожи.

— Да ладно?

Я вздрогнула, когда разрезанный лифчик отлетел в сторону. Я уже не чувствовала даже холода. Только прикосновение острой стали. И когда она, царапая, обвела вокруг соска, забыла даже дрожать.

— Почти идеальная форма! — восхитилась Лючия. — Дорогой, как думаешь, а ели… — Нажим стал сильнее.

— Не трогай её! Умоляю!

Виктор бился в путах, отчего крюк раскачивался все сильнее. Голос охрип открика, а рядом монотонно звучал перевод.

— Бедный, бедный мой Виктор, — вздохнула Лючия и оставила меня в покое. — Ты сам не знаешь, чего хочешь!

Нож поднимался медленно, очень медленно. А потом с усилием пополз по коже, прямо по татуировкам на плече.

— Она мне не нравится. Ты испортил мою работу! А я так старалась!

38

Одно дело мелкие порезы. Но видеть, как с живого человека срезают кусок кожи… Я уже молилась о том. чтобы потерять сознание, ослепнуть, умереть, потому что то, что творила Лючия не лезло ни в какие ворота.