Артур и Джордж

– А нынче вам сколько?

– Двадцать семь.

– Понятно. – На самом-то деле, Кэмпбеллу было непонятно. – И ваш отец… заперев дверь… вам известно, куда он убирает ключ?

– Никуда не убирает. Ключ остается в замочной скважине.

– Значит, вам не составляет труда выбраться из комнаты?

– Мне ни к чему выбираться из комнаты.

– А по естественной надобности?

– Под кроватью стоит ночная ваза. Но я ею не пользуюсь.

– Никогда?

– Никогда.

– Так-так. Ключ всегда остается в замке. Значит, вам даже не приходится его разыскивать?

– Отец спит весьма чутко, да к тому же в последнее время его мучает люмбаго. Он легко просыпается. А ключ в замке проворачивается со скрежетом.

Кэмпбелл едва сдержался, чтобы не рассмеяться в лицо арестованному. За кого он их принимает?

– Уж извините, сэр, но такое положение дел, судя по всему, вас вполне устраивает. Вам никогда не приходило в голову смазать замок?

Молчание.

– Сколько у вас в распоряжении бритв?

– Сколько бритв? У меня в распоряжении – ни одной.

– Но вы, я полагаю, бреетесь?

– Отцовской бритвой.

– А почему вам не разрешают обзавестись собственной?

Молчание.

– Сколько вам лет, мистер Эда-а-алджи?

– Сегодня я уже три раза отвечал на этот вопрос. Проверьте по своим записям.

– Двадцатисемилетний мужчина, до сих пор не получивший разрешения обзавестись собственной бритвой, проводит каждую ночь под замком – дверь запирает отец, у которого чуткий сон. Вам никогда не приходило в голову, какой вы редкий экземпляр?

Молчание.

– Я бы сказал, настоящий уникум. А теперь… расскажите-ка мне о животных.

– Это не вопрос, а подтасовка компрометирующих сведений. – Поняв несообразность своего ответа, Джордж не удержался от улыбки.

– Приношу свои извинения. – Инспектор все больше закипал. До сих пор он щадил арестованного. Что ж, превратить самодовольного адвокатишку в слезливого школяра не составляет труда. – Хорошо, я задам вопрос. Что вы думаете о животных? Вы их любите?

– Что я думаю о животных? Люблю ли их? Нет, в общем и целом не люблю.

– Я так и думал.

– Нет, позвольте уточнить, инспектор. – Джордж почувствовал, как у Кэмпбелла нарастает ожесточенность, и решил из тактических соображений смягчить свои ответы. – Когда мне было четыре года, меня повели смотреть корову. А она развела пачкотню. Это, пожалуй, мое самое раннее воспоминание.

– Что корова развела пачкотню?

– Именно так. Думаю, тогда у меня и зародилось недоверие к животным.

– Недоверие?

– Да. От них всякого можно ждать. Они непредсказуемы.

– Понятно. Говорите, это самое раннее воспоминание?

– Да.

– И с тех пор вы не доверяете животным. Всем без исключения.

– Ну, не считая нашей кошки. И тетушкиной собаки. Этих я очень даже люблю.

– В отличие от коров.

– Да.

– И от лошадей?

– Лошади тоже непредсказуемы, да.

– А овцы?

– Овцы просто глупы.

– А дрозды? – вклинился до сих пор молчавший сержант Парсонс.

– Дрозды не животные.

– А обезьяны?

– Обезьяны в Стаффордшире не водятся.

– И откуда у нас такая уверенность?

Джордж закипает гневом. И намеренно затягивает паузу.

– Позвольте заметить, инспектор, ваш сержант выбрал ошибочную тактику.

– Ну, мне думается, тактика здесь ни при чем, мистер Эда-а-алджи. Сержант Парсонс – добрый приятель сержанта Робинсона, который служит в Хеднесфорде. А сержанта Робинсона некто грозит убить выстрелом в голову.

Молчание.

– Помимо этого, некто угрожает располосовать два десятка малолетних девочек в той самой деревне, где вы проживаете.

Молчание.

– Как видно, его не поражает ни одно из этих двух сообщений, сержант. Значит, они для него не внове.

Молчание. Джордж говорит себе: «Нужно было придержать язык. И давать только прямые ответы на прямые вопросы. Так что помалкивай».

Инспектор сверился с лежащим на столе блокнотом.

– При аресте вы сказали: «Я ничуть не удивлен. В последнее время этого следовало ожидать с минуты на минуту». Что вы имели в виду?

– Я имел в виду то, что сказал.

– Тогда позвольте мне озвучить то, что я понял из ваших слов; то, что понял из ваших слов сержант; то, что понял бы из ваших слов человек с улицы. А именно: вас наконец-то поймали, и вы вздохнули с облегчением оттого, что вас поймали.

Молчание.

– Так как по-вашему: почему вы здесь?

Молчание.

– Видимо, причина, по вашему мнению, заключается в том, что ваш отец – индус.

– На самом деле мой отец – парс.

– Ваши ботинки облеплены грязью.

Молчание.

– На вашей бритве обнаружена кровь.

Молчание.

– На вашей куртке обнаружены покровные конские волоски.

Молчание.

– Арест вас не удивил.

Молчание.

– Надо думать, это никоим образом не связано с тем, что ваш отец индус, или парс, или готтентот.

Молчание.

– Ну что ж, сержант, похоже, арестованный исчерпал все возможности. Видимо, приберегает свое красноречие для мирового суда в Кэнноке.

Джорджа отвели в камеру, где его ожидала миска холодной похлебки. Через каждые двадцать минут он слышал, как над смотровым отверстием поднимают скрипучий щиток; каждый час – по его расчетам – отпиралась дверь и дежурный констебль заходил в камеру с проверкой.

Во время второго захода полисмен, явно по чужой указке, заговорил:

– Сочувствую, мистер Эдалджи, что вы здесь оказались, но как вам удалось проскользнуть мимо наших парней? В котором часу вы порезали лошадь?

Констебль был не из местных, а потому его сочувственная фраза не возымела действия и не удостоилась ответа.

Через час тот же полисмен сказал:

– Сэр, мой вам искренний совет: развяжите язык. Не то об этом непременно позаботятся другие.

Во время четвертого захода Джордж спросил, будут ли эти проверки длиться всю ночь напролет.

– Приказ есть приказ.

– Приказ требует не давать мне спать?

– Нет, что вы, сэр. Приказ требует охранять вашу жизнь. Мне головы не сносить, если вы что-нибудь этакое над собой сотворите.