Артур и Джордж
Шрифт:
Джордж понял, что против ежечасных вторжений он бессилен. Констебль продолжал:
– Что и говорить, всем, в том числе и вам, было бы проще, кабы вы сами себя определили, куда следует.
– Чтобы я сам себя определил? Куда же?
Констебль потоптался на месте.
– В безопасное местечко.
– А, понятно, – отозвался Джордж, вновь разозлившись. – Вы советуете мне выставить себя чокнутым. – Он не случайно выбрал это слово, памятуя, что отцу оно не по нраву.
– Так-то и для семьи было бы легче. Сами рассудите, сэр. Подумайте, каково придется вашим родителям. Они у вас, сдается мне, люди пожилые.
Дверь камеры затворилась. Джордж лег на койку, слишком изможденный и злой, чтобы уснуть. Мыслями он перенесся домой, представил, как в дверь ломятся полицейские, как наводняют все комнаты. А ведь там отец, мать, Мод. Вспомнил он и свою опустевшую, запертую контору на Ньюхолл-стрит, вспомнил секретаршу, оставшуюся не у дел. Представил, как Хорас откроет утреннюю газету. Как для обмена новостями начнут перезваниваться
Но под изнеможением, гневом и страхом Джордж обнаружил у себя и другое чувство: облегчение. Если уж этому суждено было случиться, значит так тому и быть. Он оказался бессилен против мистификаторов, клеветников и подлых бумагомарателей; мало что мог он противопоставить и полицейским, которые не признавали очевидного и с презрением отмахивались от его здравых советов. Теперь эти мучители и недоумки засадили его в безопасное место, где властвуют законы Англии – здесь он в своей стихии. Здесь ему понятно, что к чему. Хотя по роду своей деятельности Джордж нечасто бывал в суде, сейчас его все же занесло на знакомую территорию. Посещая судебные процессы, он насмотрелся на рядовых граждан, которые пересохшими от ужаса губами едва лепетали свои показания перед лицом сурового и великого правосудия. Насмотрелся он и на полицейских, которые вначале, не зная сомнений, победно сверкали медными пуговицами, но усилиями ловкого адвоката на глазах превращались в лживых идиотов. Наконец, он наблюдал – нет, не просто наблюдал, а чувствовал, почти осязал – те незримые, неразрывные нити, коими связаны все служители закона. Судьи и адвокаты всех рангов, солиситоры, делопроизводители, приставы – здесь простирались их владения, здесь они общались на особом языке, малопонятном простому смертному.
Его дело, разумеется не дойдет до уголовного суда – до вотчины судей и адвокатов. У полиции нет против него ни единой улики, тогда как у него есть самое веское из всех возможных доказательство невиновности. Священнослужитель Англиканской церкви поклянется на Библии, что сын его крепко спал взаперти, когда совершались истязания животных. После чего мировые судьи только переглянутся и даже не станут удаляться на совещание. Инспектору Кэмпбеллу объявят строгое взыскание – и точка. Естественно, перед рассмотрением дела нужно заручиться услугами толкового полицейского солиситора, такого, например, как мистер Личфилд Мик – вполне подходящая кандидатура. Дело закроют, назначат выплату судебных издержек – и можно будет выйти на свободу с незапятнанной репутацией, а потом прочесть в газетах суровую критику в адрес полиции.
Нет, это чересчур легкомысленно. Не стоит уподобляться наивным обывателям и забегать слишком далеко вперед. Рассуждать нужно так, как положено человеку его профессии. Нужно просчитать возможные домыслы полицейских, сообщить все необходимые подробности нанятому солиситору, предусмотреть допущения следственного суда. Нужно с абсолютной точностью вспомнить перемещения, поступки, слова – как свои, так и чужие – за весь период вменяемой ему преступной деятельности.
Джордж методично перебрал в памяти последние двое суток, готовясь доказать, вне всяких обоснованных сомнений, наипростейшее и наименее противоречивое из всех событий. Он составил в уме список нужных свидетелей: его секретарша, сапожник мистер Хэндс, начальник станции мистер Мерримен. Любой, кто видел его за каким-либо занятием. Да тот же Маркью. Он вполне сгодится, если мистер Мерримен не сможет подтвердить, что Джордж сел на поезд в 7:39 до Бирмингема. Джозеф Маркью догнал его на перроне и просил пропустить ближайший поезд, чтобы дождаться инспектора Кэмпбелла. Сам бывший полицейский, Маркью теперь заделался трактирщиком; вполне возможно, что он записался в ряды специальных констеблей, хотя напрямую об этом не говорил. Джордж спросил, что от него нужно Кэмпбеллу, но Маркью изобразил неведение. Пока Джордж обдумывал, как быть дальше, и гадал, что думают об этой беседе его попутчики, Маркью вдруг взял развязный тон и сказал что-то вроде… нет, не что-то вроде, а слово в слово: «Да ладно вам, мистер Эдалджи, неужели так сложно в кои-то веки устроить себе выходной?» Джордж еще подумал: если хотите знать, сударь, я устроил себе выходной ровно две недели назад, чтобы свозить сестру в Аберистуит, но если уж на то пошло, я сам решу, когда мне устраивать выходной, или же посоветуюсь с отцом, но никак не со стаффордширским полицейским управлением, которое в последнее время ведет себя не слишком учтиво. А вслух он только объяснил, что на Ньюхолл-стрит его ждут неотложные дела, и сел в подошедший поезд 7:39, оставив Маркью стоять на перроне.
Столь же скрупулезно Джордж восстановил в уме и другие разговоры, даже совершенно пустяковые. В конце концов он погрузился в дремоту, а точнее, притерпелся к скрежету створки и вторжениям констебля. Утром ему дали ведро воды, пятнистый обмылок и тряпку вместо полотенца. Разрешили свидание с отцом, который принес ему домашний завтрак. Позволили также черкнуть два кратких письма клиентам с объяснениями причин задержки в их текущих делах. Через час с лишним прибыли два констебля, чтобы препроводить его в мировой суд. В ожидании отправки эти двое смотрели на него как на пустое место и переговаривались через его голову о каком-то деле, которое явно вызывало у них куда больший интерес. Речь шла о таинственном исчезновении некой женщины-хирурга, проживавшей в Лондоне.
– Рост –
под метр восемьдесят, прикинь.– Такую разыскать – пара пустых.
– Не скажи.
Из арестантской его вели пешком сквозь плотную, в основном любопытствующую толпу. Какая-то старуха начала выкрикивать бессвязные оскорбления, но ее быстро оттеснили. В здании суда уже поджидал мистер Личфилд Мик: солиситор старой закалки, поджарый, седовласый, известный как своей учтивостью, так и непреклонностью. В отличие от Джорджа, он не надеялся на снятие всех обвинений по формальным показателям.
Вскоре появился магистрат в следующем составе: мистер Дж. Уильямсон, мистер Дж. Т. Хаттон и полковник Р. С. Уильямсон. Джорджу Эрнесту Томпсону Эдалджи предъявили обвинения в имевшем место семнадцатого августа незаконном и умышленном нанесении увечья лошади, принадлежавшей Угольной компании Грейт-Уэрли. Поскольку обвиняемый не признал себя виновным, слово для изложения полицейских доказательств предоставили инспектору Кэмпбеллу. Тот показал, что около семи утра был вызван на луг близ шахты и обнаружил там полуживую низкорослую лошадь, которую впоследствии пришлось забить. С луга он проследовал в дом подсудимого, где обнаружил полуплащ с кровавыми пятнами на обшлагах, с беловатыми пятнами слюны на рукавах и с прилипшими волосками как на рукавах, так и на груди. Пятно слюны было также обнаружено на жилете. В кармане полуплаща лежал носовой платок с вензелем Ш. Э. и буроватым, похожим на кровь пятном в одном уголке. Далее сам инспектор и сержант Парсонс направились в Бирмингем, где находится контора обвиняемого, арестовали его и отконвоировали в Кэннок для снятия показаний. Обвиняемый отрицал, что минувшей ночью надевал вышеописанный предмет одежды, но признал данный факт, когда ему сообщили, что достоверность этих сведений подтверждена его матерью. Затем обвиняемому был задан вопрос о происхождении шерстинок, обнаруженных на его верхней одежде. Вначале он отрицал их наличие, а затем высказал предположение, что они могли прилипнуть к одежде в результате его возможного прислонения к воротам.
Джордж посмотрел через зал на мистера Мика: тот накануне вечером побывал у инспектора, но беседа их определенно носила совершенно иной характер. Сейчас мистер Мик избегал встречаться взглядом со своим клиентом. Вместо этого он поднялся с места и задал Кэмпбеллу несколько вопросов – по мнению Джорджа, вполне безобидных, если не сказать дружеских.
Далее мистер Мик вызвал преподобного Шапурджи Эдалджи, которого представил как «священнослужителя». Джордж не сводил глаз с отца, когда тот описывал подробнейшим образом, но с затяжными паузами расположение спальных мест в доме викария, обычай запирать дверь спальни, трудности поворота ключа в скрипучем дверном замке, а под конец упомянул свой весьма чуткий сон и мучительные приступы люмбаго: надумай кто-нибудь отпереть дверь, он бы определенно проснулся, да и вообще после пяти утра ему давно уже не спится.
Комиссар Барретт, пухлый, с аккуратной седой бородкой, прижимая фуражку к выпуклости живота, рассказал суду, что главный констебль инструктировал его не спешить с освобождением арестованного под залог. После краткого совещания магистрат назначил продолжение слушаний на ближайший понедельник – для рассмотрения доводов за освобождение под залог. Дожидаться назначенной даты Джорджу предстояло в Центральной стаффордской тюрьме. На этом заседание было закрыто. Мистер Мик пообещал прийти к Джорджу на другой день, ближе к вечеру. Джордж попросил его захватить с собой какую-нибудь бирмингемскую газету. Ему хотелось знать, какими сведениями будут располагать его коллеги. Сам он предпочитал «Газетт», но сейчас сгодилась бы и «Пост».
В стаффордской тюрьме Джорджу задали вопрос насчет его вероисповедания, а также умения читать и писать. После этого велели полностью раздеться и принять унизительную позу. Затем его препроводили к начальнику тюрьмы, капитану Синджу, который объявил, что все камеры в данный момент заняты, а потому Джордж будет содержаться в лазарете. Ему объяснили, какие послабления режима предусмотрены на время предварительного заключения: можно ходить в собственной одежде, заниматься физическими упражнениями, писать письма, получать газеты и журналы. Разрешаются также свидания с глазу на глаз со своим солиситором, но под контролем надзирателя, стоящего за стеклянной дверью. Свидания с другими лицами возможны только в присутствии надзирателя.
При аресте Джордж был в легком летнем костюме и соломенной шляпе. Он обратился за разрешением получить из дома смену белья. Это, ответили ему, запрещено правилами внутреннего распорядка. Если в камере предварительного заключения можно ходить в своей одежде, из этого еще не следует, что заключенному позволено завести себе личный гардероб.
«ГРОМКОЕ ДЕЛО В ГРЕЙТ-УЭРЛИ, – прочел Джордж на следующий день. – СУД НАД СЫНОМ ВИКАРИЯ». «Свидетельством той шумихи, которую вызвал этот арест в районе Кэннок-Чейс, стало вчера большое скопление народа на всех дорогах, ведущих в приход Грейт-Уэрли, где обвиняемый проживал в доме викария, а также перед зданиями мирового суда и полицейского участка в Кэнноке». Джордж пришел в отчаяние, когда представил, как их дом осаждают людские толпы. «Полицейским дали возможность произвести обыск без наличия ордера. На данный момент представляется возможным заключить, что в результате поисков обнаружено некоторое количество запятнанных кровью предметов одежды и набор бритв, а также пара ботинок, найденных на лугу близ места последнего бесчинства».