Артур и Джордж
Шрифт:
– Громкий скрежет или тихий? Можно ли сравнить его, скажем, с писком мыши или со скрипом амбарной двери?
Шапурджи Эдалджи как будто увяз в пучине благоглупостей.
– Полагаю, его можно описать как громкий писк.
– Тогда, я бы сказал, тем более странно, что замок не смазали. Ну, оставим это. Ежевечерне ключ в замке поворачивается с громким писком. А в других случаях?
– Не понимаю вас.
– Я имею в виду те случаи, когда ваш сын или вы сами, сэр, по ночам выходите из спальни.
– Мы по ночам не выходим.
– Ни один из вас по ночам не выходит. Как я понимаю,
– Ни разу.
– Вы твердо уверены?
Опять повисла долгая пауза, как будто викарий перебирал в уме все эти годы, ночь за ночью.
– Абсолютно уверен.
– Вы храните воспоминания о каждой ночи?
– Не усматриваю смысла в этом вопросе.
– Сэр, я не прошу вас усматривать смысл. Я всего лишь прошу вас ответить. Вы храните воспоминания о каждой ночи?
Викарий обвел глазами зал, словно надеясь, что кто-нибудь избавит его от этого идиотизма.
– Как и любой человек, не более.
– Вот именно. В ваших показаниях говорилось, что у вас чуткий сон.
– Да, весьма чуткий. Я легко просыпаюсь.
– И вы, сэр, утверждаете, что проснулись бы от поворота ключа?
– Да.
– Вы не видите здесь противоречия?
– Нет, не вижу.
По наблюдениям Джорджа, отец начал выходить из себя. Викарий не привык, чтобы его слова ставились под сомнение, пусть даже в учтивой форме. На свидетельской трибуне оказался склочный старик, а не хозяин положения.
– Тогда, если можно, поясню. За семнадцать лет никто не выходил из комнаты. Значит, согласно вашим утверждениям, никто не поворачивал ключ в замке, пока вы спали. В таком случае как вы можете утверждать, что вас разбудил бы поворот ключа?
– Это казуистика. Имелось в виду, вне всякого сомнения, что я просыпаюсь от малейшего шума. – Но слова его прозвучали скорее ворчливо, нежели уверенно.
– Вас ни разу не будил поворот ключа?
– Ни разу.
– Тогда как же вы можете утверждать под присягой, что проснулись бы от этого звука?
– Могу только повторить уже сказанное. Я просыпаюсь от малейшего шума.
– Но если вас никогда не будил скрежет ключа в дверном замке, то разве нельзя допустить, что ключ в замке все же поворачивали, только вы от этого не проснулись?
– Как я уже сказал, такого не бывало.
Джордж наблюдал за отцом как преданный, заботливый сын, но еще и как профессиональный юрист-солиситор, и как настороженный подсудимый. Отец проявлял себя не лучшим образом. Мистер Дистэрнал без труда то усыплял его бдительность, то выводил из терпения.
– Мистер Эдалджи, в своих показаниях вы заявили, что просыпаетесь в пять утра и уже не засыпаете до половины седьмого, когда вам с сыном приходит время вставать.
– Вы ставите под сомнение мои слова?
Мистер Дистэрнал не выказал удовлетворения таким ответом, но Джордж понимал, что обвинитель доволен.
– Нет, я всего лишь прошу вас подтвердить сказанное.
– Тогда подтверждаю.
– То есть вам не случалось еще подремать между пятью часами и половиной седьмого утра, чтобы проснуться позже?
– Я же сказал: нет.
– А вам
когда-нибудь снится, что вы проснулись?– Не понимаю.
– У вас бывают сновидения?
– Да. Изредка.
– Вам когда-нибудь снится, будто вы просыпаетесь?
– Не знаю. Не могу такого припомнить.
– Но вы признаете, что людям иногда снится, будто они просыпаются?
– Никогда об этом не думал. Мне не представляется важным, что видят во сне другие люди.
– Но вы согласны с моим утверждением о том, что у других людей бывают подобные сны?
Теперь у викария был такой вид, как у монаха-пустынника, которого пытаются ввести в непонятное ему искушение.
– Если вы так говорите…
Джордж и сам недоумевал от методов мистера Дистэрнала, но вскоре намерения обвинителя слегка прояснились.
– Значит, вы безоговорочно уверены, насколько это возможно в пределах разумного, что между пятью часами и половиной седьмого вы бодрствовали?
– Да.
– И вы в равной степени уверены, что между одиннадцатью вечера и пятью утра вы спали?
– Да.
– И не припоминаете, чтобы в этом промежутке времени вы просыпались?
Отец Джорджа всем своим видом показывал, что его слова вновь ставятся под сомнение.
– Нет.
Мистер Дистэрнал покивал.
– Значит, к примеру, около половины второго ночи вы спали. Около, к примеру… – казалось, он берет время с потолка, – половины третьего. Около трех часов ночи, к примеру. Да, благодарю вас. Теперь перейдем к другому вопросу…
Этому не было конца; на глазах у всех присутствующих отец Джорджа превращался в слабоумного, ни в чем не уверенного, но почтенного старичка, чьи причудливые попытки обеспечить безопасность своим близким без труда мог свести на нет изворотливый сын, который только что с достоинством стоял на свидетельской трибуне. Или еще того хуже: в старика-отца, который, заподозрив сына в причастности к изуверству, старательно, но безуспешно корректирует свои показания в ходе судебного процесса.
Следом настал черед матери Джорджа, которую совершенно выбило из колеи зрелище небывалой беспомощности мужа. После того как мистер Вачелл получил от нее все необходимые показания, мистер Дистэрнал с какой-то ленивой учтивостью стал задавать ей те же вопросы. Казалось, ответы интересовали его крайне мало; это был уже не беспощадный обвинитель, а скорее новый сосед, из вежливости заглянувший на чашку чая.
– Вы всегда гордились своим сыном, правда, миссис Эдалджи?
– О да, очень.
– Он всегда – и в раннем возрасте, и в молодые годы – был умен?
– Да, очень умен.
Мистер Дистэрнал елейным тоном выразил глубокое сочувствие миссис Эдалджи в связи с бедственным положением, в котором оказались нынче она сама и ее сын.
Это был даже не вопрос, но мать Джорджа машинально восприняла эту фразу именно так и принялась расхваливать сына.
– Он рос прилежным мальчиком. В школе получал награды. Окончил Мейсон-колледж в Бирмингеме, Юридическое общество ему медаль присудило. Он написал книгу по железнодорожному праву, о ней и газеты хорошо отзывались, и юридические журналы. Между прочим, вышла она в серии «Карманные юридические справочники издательства „Уилсон“».