Артур и Джордж

В холле «Подлесья» на столике стоит телефонный аппарат с трубкой фирмы «Гауэр-Белл», по форме напоминающий подсвечник. У него индивидуальный номер, «Хайндхед-237», а благодаря имени и славе Артура его телефон, в отличие от многих других, имеет выделенную линию. Но Артур никогда не звонит Джин из дома. Он даже помыслить не может о том, чтобы выгадывать удобный момент, когда слуги уйдут по хозяйственным делам, дети – в школу, Туи – отдыхать, Вуд – прогуляться, а сам он сможет затаиться в холле спиной к лестнице и шептать в трубку, стоя под витражом с именами и гербами предков. Ему не представить себя за подобным занятием: оно – доказательство интрижки, не столько для тех, кто может его застукать, сколько для него самого. Телефон – излюбленный инструмент неверного мужа.

Поэтому Артур предпочитает общение посредством писем, записок, телеграмм; общение с помощью слов и подарков. Через пару месяцев Джин взволнованно объясняет, что квартира, в которой она живет, не очень-то велика, и, хотя она делит жилье с верными подругами, каждый приход посыльного начинает ее смущать. Если женщина получает много подарков от джентльменов – или, что компрометирует еще сильнее, от одного джентльмена, – ее считают любовницей; по крайней мере, потенциальной любовницей. Выслушав Джин, Артур упрекает себя за недомыслие.

– И вообще, – говорит Джин, – мне не нужны доказательства. Я уверена в твоей любви.

В первую годовщину их знакомства он дарит ей один подснежник. Джин говорит, что такой радости ей бы не доставили ни драгоценности, ни наряды, ни комнатные растения, ни дорогой шоколад – все то, что мужчины обычно преподносят женщинам. Материальных потребностей у нее немного, а средств с лихвой хватает на удовлетворение всех желаний. И более того, отсутствие подарков – это признак того, что их отношения не банальны, как у других пар.

Но вопрос о кольце повисает в воздухе. Артур хочет, чтобы Джин носила на пальчике – не важно на каком, – это ювелирное украшение, дабы подавать ему тайные знаки, когда они вместе оказываются на светских приемах. Джин эта идея не по нраву. Мужчины дарят кольца трем категориям женщин: женам, любовницам и невестам. Она не принадлежит ни к одной категории, а потому кольцо – это не для нее. Любовницей она не будет никогда; жена у Артура уже есть; и невестой ей тоже не бывать. Считать себя невестой – все равно что говорить: я жду смерти его жены. У некоторых пар, она знает, существует такая договоренность, но в их случае это исключено. Их любовь иная. У нее нет ни прошлого, ни будущего, о котором можно помечтать; есть только настоящее. Артур говорит, что считает ее своей мистической женой. Джин соглашается, но отвечает, что мистические жены не носят реальных колец.

Решение, конечно же, находит матушка. Она приглашает Джин в Инглтон, с тем чтобы Артур приехал на следующее утро. Но вечером у матушки возникает идея. Сняв с мизинца левой руки тонкое колечко, она надевает его на мизинец Джин. Голубой сапфир-кабошон в свое время принадлежал матушкиной двоюродной бабке.

Джин разглядывает кольцо под одним углом, под другим и тут же снимает.

– Я не могу принять вашу фамильную драгоценность.

– Это кольцо я получила от двоюродной бабушки, считавшей, что оно будто создано для меня. Когда-то это действительно было так; но теперь – нет. Оно больше подходит вам. Мы с вами сроднились. С первого дня.

Джин не может отказать матушке; мало кто на это способен. Когда приезжает Артур, он демонстративно ничего не замечает; наконец женщины обращают его внимание на кольцо. Но даже после этого он прячет свой восторг, отмечая вслух, что камешек-то маловат, и предоставляя женщинам возможность посмеяться над его ворчливостью. Теперь Джин носит кольцо не Артура, а Дойлов, и это ничуть не хуже; возможно, даже лучше. Артур уже представляет, как будет видеть это кольцо за обеденным столом с изысканными яствами, над фортепианными клавишами, на подлокотнике театрального кресла, на уздечке лошади. Ему видится в этом связующий символ. Мистическая жена.

Ложь во спасение дозволена джентльмену в двух случаях: чтобы защитить женщину и чтобы ввязаться в праведный бой. Артур лжет Туи гораздо чаще, чем мог представить. На первых порах он предполагал, что в суматохе дней и недель, авантюр и увлечений, спортивных игр и путешествий необходимости обманывать жену не возникнет: Джин просто затеряется среди многочисленных событий его календаря. Но коль скоро она не может исчезнуть из его сердца, то не может исчезнуть ни из его разума, ни из совести. И Артур приходит к выводу, что каждая встреча, каждый план, каждое отправленное письмо, длинное или короткое, каждая мысль о Джин так или иначе сопряжены с ложью. Чаще всего ложь сводится к недомолвкам, хотя иногда, в силу необходимости, приходится и что-нибудь выдумывать; как бы то ни было, это ложь. А Туи невероятно доверчива; она принимает и всегда принимала внезапные изменения в планах мужа, его порывистость, решения остаться дома или уйти. Артуру ясно, что она пребывает в неведении; от этого он нервничает сильнее всего. Ему трудно представить, как неверные мужья могут жить в гармонии со своей совестью и какова должна быть степень их нравственного падения, чтобы вот так, походя, лгать.

Но помимо практических трудностей, нравственного тупика и плотской неудовлетворенности, есть нечто более темное, с чем совладать куда труднее. Поворотные моменты в жизни Артура всегда омрачались смертью, и нынешняя ситуация не исключение. Но столь внезапно посетившая его удивительная любовь может быть воспринята и признана светом только со смертью Туи. Она умрет, он знает; знает это и Джин. Чахотка всегда собирает смертельную дань. Но решимость Артура вступить в схватку с дьяволом привела к перемирию. Состояние Туи стабильно; у нее даже отпала нужда в целительном воздухе Давоса. Спокойно живя в Хайндхеде, она благодарна за то, что имеет, и лучится слабым оптимизмом, как все туберкулезные больные. Артур не может желать ее смерти; но точно так же не может желать, чтобы Джин бесконечно находилась в этом невыносимом положении. Будь Артур приверженцем какой-нибудь из официальных религий, он без малейших колебаний положился бы на Божий промысел; но нет. Туи должна, как и прежде, получать лучшее медицинское обслуживание и неустанную поддержку домашних, отчего страдания Джин затянутся до бесконечности. Если он этому помешает, то будет подлецом. Если признается жене, будет подлецом. Если порвет с Джин, будет подлецом. Если сделает ее своей любовницей, будет подлецом. Если ничего не сделает, то будет равнодушным, лицемерным подлецом, тщетно цепляющимся за обломки своей чести.

Мало-помалу, с опаской они все же являют свои отношения миру. Джин знакомится с Лотти. Артур знакомится с родителями Джин; те дарят ему на Рождество булавку с жемчужиной и бриллиантом. Джин знакомится даже с матерью Туи, миссис Хокинс, которая принимает их отношения. Конни и Хорнунг тоже осведомлены, хотя в данный момент чету куда больше занимает их брак, сын Оскар Артур и дом в Западном Кенсингтоне. Артур уверяет всех, что Туи любой ценой будет ограждена от знания, боли и бесчестия.

Есть благородные помыслы, а есть обыденная действительность. Несмотря на одобрение близких, и Артур, и Джин подвержены приступам уныния; помимо этого, Джин терзают мигрени. Каждый чувствует вину за то, что вовлек другого в это невыносимое положение. Честь, как добродетель, сама по себе бывает наградой, но иногда ее недостаточно. По крайней мере, отчаяние, которое она порождает, может быть таким же острым, как и восторг. Артур прописывает себе курс полного собрания сочинений Ренана. Усердное чтение наряду с занятиями гольфом и крикетом способны привести в равновесие любого мужчину, поддержать его тело и дух.

Но на большее этих ресурсов не хватает. Можно в пух и прах разбить команду соперников, угодить мячом в ребра отбивающего; можно выбрать длинную клюшку и отправить мяч далеко за пределы поля для гольфа. Но нельзя вечно обуздывать свои мысли – всегда одни и те же мысли, одни и те же непримиримые противоречия. Деятельный человек, обреченный на бездействие; влюбленные, не имеющие возможности любить; смерть, позвать которую и страшно, и стыдно.

Крикетный сезон складывается для Артура успешно; с сыновней гордостью он сообщает матушке о заработанных очках и разрушенных калитках. Она, в свою очередь, делится с ним своими соображениями: о деле Дрейфуса, о ватиканских святошах – притеснителях и изуверах, об ужасной позиции одиозной газеты «Дейли мейл» в отношении Франции. В один прекрасный день он играет за Мэрилебонский крикетный клуб на стадионе «Лордс». На игру приглашена Джин, и, когда настанет очередь Артура отбивать, он будет помнить, где именно в секторе «А» находится ее место. В такой день боулеры против него бессильны; бита его неуязвима и при ударе не реагирует на тяжесть мяча, посылая его через все поле. Раз или два он попадает мячом на трибуны, удостоверившись, впрочем, что мяч не упадет артиллерийским снарядом поблизости от Джин. Артур бьется на турнире во имя прекрасной дамы; жаль, что он не попросил у нее какую-нибудь вещицу, чтобы прикрепить к своему кепи.

Между иннингами Артур направляется к Джин. Ему не нужна похвала – он видит гордость в ее глазах. Джин так долго сидела на деревянной скамье, что теперь ей нужно немного размяться. Они прохаживаются вокруг поля, за трибунами; в горячем воздухе пахнет пивом. Среди праздной, безликой толпы они чувствуют себя более уединенно, чем под дружелюбными взглядами на званом обеде. Беседуют они с таким видом, словно только что познакомились. Артур говорит, как бы ему хотелось прикрепить к своему кепи какой-нибудь знак ее благосклонности. Она берет его под руку, и они, безмятежно счастливые, неспешно идут дальше.