Артур и Джордж

– Смотри-ка! Это Уилли и Конни.

И правда, им навстречу, тоже под ручку, движутся Уилли и Конни. Не иначе как оставили малыша Оскара в Кенсингтоне с няней. Артур прямо раздувается от гордости за свою игру. Но тут он замечает какую-то несуразность. Уилли и Конни не замедляют шага, а Конни еще и смотрит куда-то в сторону, будто необычайно заинтересовавшись задней стенкой шатра. Уилли, по крайней мере, не притворяется, что встречной пары не существует, однако на ходу вздергивает бровь при виде переплетенных рук своего шурина и Джин.

Подача Артура после перерыва становится быстрее и резче обычного. Он замахивается чересчур сильно и в результате сбивает только одну калитку. Когда его отправляют в другую половину поля, он без конца оборачивается, высматривая Джин, но она, должно быть, пересела. Не видно и Уилли с Конни. Броски Артура вызывают крайнее беспокойство уикет-кипера, и он как угорелый носится туда-обратно.

Когда игра подходит к концу, становится ясно, что Джин ушла. Артур вне себя от ярости. Он хочет домчаться на кэбе прямиком до дома своей возлюбленной, вывести ее на улицу, взять под руку и пройтись с нею до Букингемского дворца, Вестминстерского аббатства и здания парламента. Не переодеваясь, прямо в спортивной форме. Идти и кричать: «Я, Артур Конан Дойл, горжусь тем, что люблю эту женщину, Джин Лекки». Артур живо представляет себе такую картину. Наверное, он сходит с ума.

Вскоре гнев отступает, и Артуром овладевает холодная неудержимая злоба. Он принимает душ и переодевается, не переставая проклинать Уилли Хорнунга. Как смеет этот близорукий астматик, который и в крикет-то как следует играть не умеет, поглядывать на них с осуждением? На него. На Джин. Хорнунг, жалкий щелкопер, автор никчемной колонки об австралийском захолустье. Никто и слыхом о нем не слыхивал, пока он не позаимствовал – с его, Артура, позволения – идею книги о Холмсе и Ватсоне, перевернув сюжет с ног на голову и превратив этих персонажей в парочку уголовников. А ведь Артур поощрял его начинания. Даже имя обеспечил для его так называемого героя – Рафлз, ставший в итоге Раффлсом (позаимствовано из «Открытия Рафлза Хоу»). Разрешил посвятить эту чертову книжонку себе: «А. К. Д. – такая форма лести».

Подарил этому ничтожеству не только самую блестящую идею, но еще и жену. Вполне буквально: привел ее к алтарю и передал ему с рук на руки. Помог деньгами на обзаведение. Ну, допустим, деньги он вручил Конни, но Уилли Хорнунг ни разу не сказал, что, как мужчина, не сможет принять такую помощь, которая ляжет пятном на его репутацию, или что начнет больше работать, чтобы обеспечивать молодую жену, нет, ничего подобного. И он полагает, что после этого имеет право так поглядывать на них с Джин?

Артур берет кэб до Кенсингтона. Питт-стрит, дом девять. На перекрестке с Хэрроу-роуд злость его начинает понемногу стихать. Он представляет, как Джин говорит, что сама во всем виновата: ведь это она взяла его под руку. В ее голосе он безошибочно улавливает нотки самобичевания и знает, что из-за этого у нее снова разыграется проклятая мигрень. Сейчас важно одно, говорит он себе: уберечь Джин от душевных мук. Всем своим существом он жаждет выломать дверь, вытащить Хорнунга на тротуар и вышибить ему мозги крикетной битой. Однако, к тому моменту, когда кэб останавливается, он знает, как себя повести.

Когда дверь ему открывает сам Уилли Хорнунг, Артур уже вполне спокоен.

– Я к Констанции, – говорит он.

У Хорнунга, по крайней мере, хватает ума воздержаться от идиотских реплик и не настаивать на своем присутствии при разговоре. Артур поднимается в гостиную к Конни. Он говорит с сестрой без обиняков (чего никогда прежде не делал – не было нужды) обо всем, что его тревожит. О болезни Туи. О своей внезапной, неизъяснимой любви к Джин. О том, что любовь эта останется платонической. Хотя и заполняет огромную, доселе пустовавшую часть его жизни. О той невыносимой тоске, что время от времени овладевает ими обоими. О том, что Конни увидела их открытое выражение чувств лишь потому, что они с Джин на мгновение потеряли бдительность, и какая это мука – вечно скрывать свою любовь от окружающих. Ни улыбнуться, ни засмеяться необдуманно. О том, что он, Артур, просто не переживет, если его родные, которые для него дороже всех на свете, от него отвернутся, не вникнув в его положение.

Завтра у него снова игра, и он просит, нет, умоляет Конни прийти, чтобы наконец-то познакомиться с Джин по-человечески. Это единственный выход. Нужно тотчас же выбросить из головы сегодняшнее происшествие, иначе будет только хуже. Завтра она встретится с Джин за обедом и познакомится с ней поближе. Ведь так?

Конни соглашается. Провожая его, Уилли говорит:

– Артур, я в любую минуту, без вопросов, готов вас прикрыть, с какой бы женщиной вы ни были.

Садясь в кэб, Артур понимает, что избежал катастрофы. От усталости у него голова идет кругом. Он знает, что может рассчитывать на Конни, как и на всех своих родных. Ему становится немного стыдно за свои мысли об Уилли Хорнунге. Артур знает, что всему виной его собственный проклятый характер – не зря он наполовину ирландец. Шотландская же его кровь изо всех сил старается не уступать.

Нет, Уилли – славный малый, без вопросов его прикроет. У него острый ум и неплохие способности в крикете. Пусть он не любит гольф, но по крайней мере, его объяснение своей позиции – лучшее из всех, что Артуру доводилось слышать: «Это как-то неспортивно – бить по лежачему мячу». Хорошо сказано. А его шутка про опечатку с бегуном? А его каламбур о Холмсе, стараниями Артура получивший известность: «Может, Холмс и не слишком скромен, зато ни один полисмен с ним рядом не стоит»? Ни один полисмен с ним рядом не стоит! Вспоминая эти слова, Артур откидывается на спинку сиденья.

На следующее утро, когда Артур уже собирается выходить на стадион, приносят телеграмму. Констанция Хорнунг сообщает, что не сможет с ними сегодня пообедать, так как у нее разболелся зуб и ей срочно нужно к дантисту.

Артур отправляет записку Джин и свои извинения – в «Лордс» («по семейным обстоятельствам» – это впервые не эвфемизм), а сам берет кэб до Питт-стрит. Они наверняка ждут, что он приедет. Им известно, что он не сторонник различного рода интриг и дипломатических умолчаний. Смотри собеседнику прямо в глаза, говори правду и принимай последствия – вот жизненное кредо всех Дойлов. У женщин, разумеется, свои правила – или, точнее, женщины сами, никого не спрашивая, придумали для себя другие правила, но даже с такой оговоркой Артур вовсе не считает, что срочный визит к стоматологу – это уважительная причина для отмены встречи. Оттого что Конни даже не позаботилась придумать отговорку посерьезнее, Артур приходит в негодование. Вероятно, она об этом знает. Вполне возможно, так и было задумано – как упрек в его адрес, подобно ее вчерашнему взгляду в сторону. Впрочем, надо отдать ей должное: Конни кривит душой не больше, чем он сам.

Он знает, что должен сохранять спокойствие. Самое главное сейчас – это Джин, затем мир в семье. Интересно, это Конни заставила Хорнунга передумать, или наоборот? «Я в любую минуту, без вопросов, готов вас прикрыть, с какой бы женщиной вы ни были». Звучит вполне однозначно. Но столь же однозначно звучали и заверения Конни в том, что она, конечно же, понимает всю тяжесть его положения. Артур заранее пытается разобраться, почему так вышло. Возможно, Конни гораздо быстрее, чем он мог себе представить, стала солидной замужней дамой; возможно, ее всегда злило, что его любимая сестра не она, а Лотти. Что же до Хорнунга, тот, очевидно, завидует славе своего шурина, а может, успех «Раффлса» ударил ему в голову. Что-то же пробудило в них это желание продемонстрировать свою волю. Ничего, Артур скоро выяснит, что это было.

– Конни наверху, отдыхает, – говорит Хорнунг, открывая ему дверь.

Вполне прозрачно. Значит, им предстоит мужской разговор, как того и хотел Артур.

Юнец Уилли Хорнунг одного роста с Артуром, о чем тот время от времени забывает. К тому же у себя дома Хорнунг вовсе не похож ни на Хорнунга, которого рисует воспаленное сознание Артура, ни на Уилли, который с заискивающим видом носится по теннисному корту в Вест-Норвуде, пытаясь всем угодить. В парадной гостиной он указывает Артуру на кожаное кресло, ждет, пока тот усядется, а сам остается стоять. С началом разговора он принимается с важным видом расхаживать по комнате. Нервы, ясное дело, но выглядит он словно прокурор, который пытается произвести впечатление на несуществующих присяжных.