Артур и Джордж

Вернувшись в «Подлесье», он обнаружил в дневной почте сообщение от мистера Кеннета Скотта с Манчестер-Сквер.

– Есть! – вскричал он, распахивая ногой дверь в кабинет Вуда. – Есть!

Секретарь посмотрел на развернутый перед ним листок бумаги. На нем читалось:

П.: дптр сф. 8.75

дптр цил. 1.75. Ось 90°

Л.: дптр сф. 8.25

– Смотри: я поручил Скотту парализовать аккомодацию атропином, чтобы пациент не мог повлиять на результаты. На тот случай, если кто-нибудь станет утверждать, будто Джордж симулировал слепоту. И вот пожалуйста: именно на это я и рассчитывал. Стопроцентно! Неопровержимо!

– Позвольте спросить, – начал Вуд, которому в этот день роль Ватсона давалась легче, – о чем именно это свидетельствует?

– Это свидетельствует, это свидетельствует… За все годы моей врачебной практики мне ни разу не доводилось корректировать такую высокую степень астигматизма. Вот, послушай, что пишет Скотт. – Он выхватил у секретаря письмо. – «Как и все миопики, пациент Эдалджи постоянно испытывает трудности при необходимости различения любых предметов, находящихся на расстоянии нескольких дюймов и далее, а в сумерках практически не способен ориентироваться на местности, незнакомой ему досконально». Иными словами, Альфред, иными словами, господин присяжный, он слеп, как пресловутый крот. Только крот, естественно, способен – в отличие от нашего друга – под покровом ночи найти луг. Я знаю, что надо делать. Я брошу вызов. Закажу по этому рецепту очки, и если какой-нибудь защитник полиции нацепит их в темноте, он, гарантирую, не сможет дойти от дома викария до луга и обратно в пределах одного часа. Готов поставить на кон свою репутацию. Почему я вижу на вашем лице сомнение, господин присяжный?

– Я просто внимательно слушаю, сэр Артур.

– Нет, ты выражаешь сомнение. Мне ли не видеть. Ну же, задавай свой очевидный вопрос.

Вуд вздохнул:

– Мне всего лишь подумалось, что зрение у Джорджа могло ухудшиться за три года тюремного заключения.

– Ага! Так я и знал, что это придет тебе в голову. Нет, исключено. Слабое зрение Джорджа – это неизменное структурное состояние. Подтверждено официально. Так что с тысяча девятьсот третьего никаких изменений не произошло. А в то время у него даже не было очков. Еще вопросы есть?

– Вопросов нет, сэр Артур.

Было, впрочем, одно наблюдение, которое он не решился высказать вслух. Возможно, его работодатель в бытность свою глазным врачом и впрямь никогда не встречал такой степени астигматизма. Но он сам в присутствии Вуда за ужином неоднократно развлекал гостей историей о том, как его приемная на Девоншир-Плейс вечно пустовала и вследствие полного отсутствия пациентов у него появилась возможность писать книги.

– Думаю запросить три тысячи.

– Три тысячи чего?

– Фунтов, друг мой, фунтов стерлингов. Мои расчеты основываются на деле Бека.

Выражение лица Вуда была красноречивее любого вопроса.

– Дело Бека, неужели не помнишь дело Бека? Серьезно? – Сэр Артур с насмешливым осуждением покачал головой. – Адольф Бек. По происхождению, как мне помнится, норвежец. Был осужден за мошенничество в отношении женщин. Его сочли бывшим каторжником по имени – ты не поверишь – Джон Смит, который отбывал срок за аналогичные преступления. Бек получил семь лет каторжной тюрьмы. Освобожден по особому решению лет пять назад. Через три года арестован вновь. И вновь приговорен. У судьи оставались некоторые сомнения, он назначил отсрочку исполнения приговора, а тем временем объявился не кто иной, как первоначальный мошенник – мистер Смит. Припоминаю одну подробность. Каким образом было установлено, что Бек и Смит – не одно и то же лицо? Один подвергся обрезанию, второй нет. Вот на каких подробностях зачастую базируется правосудие… Так-так. Вид у тебя еще более недоуменный, чем в самом начале. Оно и понятно. Итак, основная тема. Две главные темы. Во-первых, Бека осудили на основании ошибочных показаний многочисленных свидетельниц. Десяти или одиннадцати, представь себе. Я не комментирую. Но основанием для вынесения обвинительного приговора послужило также безапелляционное заключение некоего графолога, специалиста по измененному и анонимному почерку. Этим специалистом был наш старый знакомый Томас Гаррин. Его обязали явиться в комиссию по пересмотру дела Бека и признать, что проведенная им экспертиза дважды привела к осуждению невиновного. А менее чем за год до этого признания своей некомпетентности он с пеной у рта свидетельствовал против Джорджа Эдалджи. С моей точки зрения, такого человека следует лишить права свидетельствовать в суде, а каждое дело, которое рассматривалось с его участием, должно быть направлено на пересмотр. Однако продолжим. Во-вторых, после доклада комиссии Бек был помилован и получил от казны пять тысяч фунтов. Пять тысяч фунтов за пять лет. Вычислить тариф несложно. Я запрошу три тысячи.

Кампания не стояла на месте. Сэр Артур намеревался обратиться к доктору Баттеру с просьбой о личной беседе; к директору Уолсоллской гимназии – для наведения справок о юном Шпеке; к капитану Энсону – за полицейскими протоколами; наконец, к Джорджу – чтобы проверить, не было ли у него каких-нибудь продолжительных дел в Уолсолле. Он собирался ознакомиться с докладом комиссии по делу Бека, чтобы подтвердить, как низко пал Гаррин, и официально потребовать от министра внутренних дел нового и окончательного расследования.

День-другой он планировал посвятить изучению анонимных писем, с тем чтобы сделать их менее анонимными за счет перехода от графологии к психологии, а оттуда, возможно, и к установлению личности. После этого он собирался передать собранное досье доктору Линдсею Джонсону для профессионального сравнения с образцами почерка Джорджа. В Европе Джонсон был признанным авторитетом: мэтр Лабори привлекал его к процессу по делу Дрейфуса. Да, думал Артур: к моменту осуществления моих планов дело Эдалджи получит такой же резонанс, как дело Дрейфуса во Франции.

С лупой, блокнотом и неизменным автоматическим карандашом он уселся за стол, положив перед собой стопки писем. Сделал глубокий вдох, а потом медленно, осторожно, словно боясь выпустить джинна, развязал ленточки на стопке викария и шпагат на стопке Брукса. Письма в стопке викария были датированы и пронумерованы карандашом в порядке поступления; у лавочника письма хранились без видимого порядка.

Артур прочел от начала до конца эту ядовитую ненависть, издевательскую фамильярность, это бахвальство и подступающее безумие, эти широковещательные заявления во всей их пошлости.

Я Бог и я Господь Всемогущий я дурень враль клеветник подлипала Ох и задам я жару почтальону.

Это было смехотворно, однако нелепицы, нагроможденные одна на другую, вырастали в какую-то дьявольскую жестокость, способную надломить умы жертв. Артур читал дальше; его гневное отвращение стало утихать; он сделал попытку переварить эти фразы.

Вы грязные подлипалы вам светит двенадцать лет каторги… Я шарпей зубы всех острей… Ты чучело неуклюжее подлюга я тебя раскусил ты грязное дрянцо, мерзкая обезьяна… У меня наверху связи и пусть рожа у меня протокольная она ничем не хуже твоей… Кто в среду вечером стырил яйца зачем ты или твой подручный это сделал но меня-то посадить не должны…

Он вчитывался и перечитывал, сортировал и пересортировывал, анализировал, сравнивал, резюмировал. Мало-помалу зацепки перерастали в подозрения, а потом и в гипотезы. Прежде всего, не важно, существовала шайка потрошителей или нет, но шайка бумагомарателей вырисовывалась определенно. Артур насчитал троих: двух взрослых и подростка. Кое в чем двое взрослых пересекались, но различие, по его мнению, было налицо. Один кипел злобой, а у другого сквозили всплески религиозной мании, переходящей от истерической набожности в гнусное богохульство. Этот подписывался именами Сатана, Бог и их теологическим сращением: Бог Сатана. Что до младшего, тот сквернословил напропалую; Артур давал ему от двенадцати до шестнадцати лет. Взрослые также бахвалились своими способностями к подлогу. «Думаешь нам не под силу изобразить почерк твоего мальчишки?» – написал один из них викарию в тысяча восемьсот девяносто втором году. И в доказательство умело испещрил целую страницу вполне правдоподобными подписями всех домашних Эдалджи, Брукса и других местных жителей.

Для значительной части писем использовались одинаковые листы бумаги и одинаковые конверты. Иногда письмо начинал один злопыхатель, а заканчивал другой: на одной странице излияния Бога Сатаны перемежались с грубыми каракулями и непотребными – непотребными во всех смыслах – рисунками, сделанными мальчишеской рукой. Это наводило на мысль, что все трое живут под одной крышей. Где же ее искать? Поскольку ряд писем пришел к уэрлийским жертвам, минуя почту, резонно было предположить, что находится эта крыша неподалеку, в радиусе одной-двух миль.