Аскольдова тризна

Прошло какое-то время, и то, о чём говорил Милонег, начало свершаться. Ведомые присланным из Итиля вместо Суграя новым начальником хазарские отряды напали на селение, стали жечь дома.

Как и тогда, Внислава взяла в руки вилы. Успела заколоть одного изверга, но погибла сама от вражеского меча; случилась беда и с древлянкой Настей. Когда на подворье ворвались хазары, она, защищая своих детей и Добрину, схватила топор и была сражена стрелою.

Мальцов и Добрину схватили, а дом воеводы подожгли.

Получил своё и купец Манила; не умея хорошо владеть оружием, он, чтобы как-то отстоять своё добро, начал отчаянно орать. Хазары повалили купца на землю и загнали, бедному, в глотку кол.

Часть приграничных земель русов снова отошла к хазарам, царь и каган опять настойчиво потребовали от Дира дань.

Собрали целый обоз в Итиль. Высокий совет, в котором только один Вышата представлял старую, проверенную ещё при Аскольде гвардию воевод, вместе с дарами отписал и просьбу к хазарскому царю выдать замуж за киевского князя свою юную дочь, прекрасную Рахиль, и послал с этой целью сватов. Диру пора снова жениться, а если Рахиль станет его женой, то будет создан крепкий союз с Хазарским каганатом, такой нужный сейчас Руси Киевской.

«Вот и пришло время, когда я смогу исполнить завет покойного богослова Зембрия... Дадим мы вместе с Рахилью в качестве её подружек многих красивых дочерей израильских. А они подыщут себе мужей среди вятших людей Киева... — довольный потирал руки первый советник Хазарии Массорет бен Неофалим. — Наши женщины — наше великое богатство. Так решил Яхве. И слава ему, до небесных высот слава!»

Тук-тук!

Ходил сторож по городским улочкам, взмахивал двумя дубовыми дощечками, скреплёнными на одном конце кожаным ремнём.

Тук-тук!

Первым просыпался Подол, за ним гора Щекавица, потом Хоревица, а уж позже всех те, кто жил на Старокиевской горе.

Недалеко от того места, где находилась сгоревшая деревянная церковь святого Николая, стояла посольская изба, в которой сейчас жили люди, посланные Рюриком из Новгорода. Несмотря на то, что убийство Аскольда новгородский князь резко осудил, на неудачу киевлян с походом на Византию первым откликнулся с добром. Послов своих он прислал для того, чтобы договориться с Диром об увеличении торговли между Русью Северной и Киевской, уменьшении пошлин на товары и о прочих выгодных для обеих сторон сношениях. Дир оценил благородный поступок северного правителя и не только хорошо принял посланников Рюрика, не только сделал им богатые подношения и одарил красивыми рабынями, но и сам, пока новгородцы жили в Киеве, захаживал в посольскую избу. Новгородцам сие льстило.

Да и Дир, узнав о чинах и родственных связях послов, тоже гордился: не каких-то там мелких людишек прислал Рюрик... Сивоусый, с глазами разного цвета Ветран, занимавший в Новгороде должность старшого княжеской дружины, являлся родным дядей Рюрику по отцу, норманн Одд приходился братом жене князя, а Крутояр, Венд и Соснец были самыми влиятельными боярами в Новгороде, ходившими в скандинавские страны за Ефандой в качестве сватов.

За посольской избой низко, по-лягушачьи, уместилась длинная, похожая на византийскую казарму, ещё одна изба для служилых людей, сопровождавших послов, — там сейчас располагались дружинники Ветрана и воины-норманны Одда. Слава богам Святовиту и Одину, пока крупно не ссорились, бывали мелкие стычки из-за рабынь, которых Дир подарил — по одной на три ратника.

Поначалу удовлетворялись своею, потом начали меняться — вот тут и начались столкновения. Один рус не поделил с норманном красивую булгарку и проломил шестопёром ему череп. Чудо, что сие происшествие не вылилось во всеобщую кровавую резню; вовремя подоспел Ветран к зачинщику, не раздумывая, отсёк мечом голову. Жалко было своего, но ничего не поделаешь.

После этого притихли и успокоились. Одд тоже по достоинству оценил поступок дяди Рюрика.

Просыпался Ветран первым, ещё лучи солнца не касались приднепровских низинных лугов. Он спускал ноги с ложа до пола и с удовольствием касался горящими подошвами холодных, настывших за ночь досок; болели также и лодыжки, некогда изрубленные, да и раны в боку, нанесённые в прошлом норманнским коротким копьём вроде русской короткой сулицы, тоже ныли по утрам. Заботливо укрывал покрывалом рабыню — светлоокую славянку с берегов реки Тетерев — и скашивал глаза в угол, где, посадив к себе на колени восточную пышнотелую красавицу агарянку, забавлялся спозаранку богатырского сложения белокурый Крутояр (имя ему очень подходило!). С рабыней он мог заниматься этим полезным, сладострастным делом по четыре раза в день, и восточной красавице сие очень нравилось.

Венд, которому досталась рабыня из угро-финского племени, маленькая и вёрткая, всё просил Крутояра поменяться, но тот отвечал отказом; наконец, Венд допёк богатыря — поменялись, и сразу оба разочаровались. И рабыни тоже. Снова образовали прежние пары.

Ветран пригладил большим и указательным пальцами длинные пепельные усы, потёр бок и начал одеваться. Опоясался мечом, надел шлем, накинул корзно и отправился погулять.

Он любил ранние прогулки, когда ещё только просыпаются в кустах соловьи, начинают петь и остальные мелкие птахи, а в озерках и реке, взблескивая, уже играет рыба: она выныривает из воды и серебряной радугой снова уходит в неё. Пахнет чешуёй и свежестью. По лугам стелется белый туман, меняя у самой земли цвет на более тёмный.

Ветран направился к кумирне, где полыхали большие костры, в которые по мере угасания помощники жрецов (костровые) сыпали уголь и клали дрова, взглянул на Перуна и увидел, что длинный ус у него слегка подрагивал: с Днепра задул неласковый ветер. С середины речной шири доносились деловые голоса рыбаков. Им нужен улов, поэтому они встают спозаранку, а рыбу, пойманную в реке, предстоит ещё и продать.

Ветран подошёл к самой круче высокого правого берега, узрел дымы, тянувшиеся из дымоволоков чёрных изб на Подоле, услышал блеяние стада и моления пастухов возле идола Велеса, казавшегося отсюда очень маленьким.

Рядом с ним был вытоптан круг. «На этом месте, наверное, тоже находилась кумирня», — подумал Ветран. И он угадал: перед походом на Византию воины Умная поставили здесь своего племенного бога Леда и молились ему, пока жили в Киеве, а когда вернулись (слава ему, в проливе погибло не очень много древлян), выкопали Леда и увезли обратно на берег Припяти.

Не спал сегодня и Дир. Выглянул в окно, увидел стоявшего на берегу Ветрана, позвал Ставра, которого поставил старшим своей дружины вместо погибшего в волнах Храбра, и велел передать новгородцу, чтобы тот никуда не уходил — подождал его. Сам быстро оделся и вышел. За ним тронулись рынды, но князь рукой приказал им остаться. Достаточно и одного Ставра. Новый старшой дружины в сражениях выказывал не только чудеса храбрости и хитрости. Присмотревшись, Дир обнаружил в нём и глубокую порядочность. Но являлся Ставр всё-таки собственностью сына Вышаты и в Византию сопровождать епископа был послан Аскольдом. А когда узнал о гибели старшего князя, мог ведь и не вернуться... Но служил Ставр не князьям, а Киеву! «Моё дело — хорошо владеть оружием. Остальное меня не касается!» — рассуждал закалённый в боях ратник, и не один он из дружины так мыслил. В противном случае пришлось бы затевать жестокую бойню из-за того, что братья княжеский стол не поделили... А раз верх взял Дир, служат и ему верой и правдой. К тому же он хорошо платит.

Вот на таких покладистых умельцах и стояли на Руси троны. Качались, но стояли... Пока Дир и Ставр шли на крутой берег к Ветрану, тот, несмотря на свои уже преклонные годы, ещё острым оком обнаружил расположенные неподалёку от вымола живодёрни. Убой скота начинался рано, и оттуда нёсся рёв быков.

Потом забойщики спустили в реку накопившуюся в корытах кровь и всякую нечисть; видно стало, как у берега разошлась неровными полосами бурая грязь.

«За такое у нас бы голову сняли... — подумал Ветран. — А тут богов на кумирне много, а главную богиню — природу-мать — чтут плохо... На Подоле ещё и Велес стоит. Лучше бы одному Перуну, как Мы, кланялись: крепче был бы порядок... А когда богов много, тогда больше душевного распыла. Вон Дир подходит, сказать ему об этом?.. Хотя нет, пусть каждый устраивает у себя жизнь так, как хочет. Всё же на живодёрни на берегу и грязь в реке надобно бы указать князю».

Дир и Ставр приблизились, поздоровались. Старшой киевской дружины сразу отошёл в сторонку: не дело подчинённого слушать княжеский разговор. Дир сел, свесив ноги вниз, пригласил уместиться рядом новгородца.

Князь внимательно взглянул в лицо ему, подивился несхожести цвета его глаз: один был спокойно-голубой, другой — серый, скорее даже зелёный, хищный... «Наверное, и душа такая: с одной стороны тихая, добрая, с другой — как у волка...» — подумал Дир, улыбнувшись.

Дядя Рюрика сразу догадался, какие мысли пронеслись сейчас в голове киевского князя.