Аскольдова тризна

— Какое там «счастливый»?! Матушка давно умерла, отца убили в страшной резне со жмудью... Я, кстати, тоже участвовал в ней, первый раз в жизни своей... Ох, навидался всего! Смотри... — Отрок поднял рубаху и показал косой красный рубец на животе. — Полоснули меня мечом, до конца бы зарезали, если б не отец... Зарубил он моего обидчика, но от другого не увернулся... Правда, старшина кривичей мне и за отца серебра отсыпал... Да разве мёртвого воротишь?!

— Это ты верно сказал, Горегляд. Может, ты себе и имя придумал в дорогу в соответствии с горем?

— Не я... А дал мне его кузнец Скьольд, ну тот, который из Новгорода пришёл и кузню купил, и которого зовут сейчас Сила. Он-то после того, как меня ранил жмудин, к себе взял, выходил, а потом на горн поставил — раздувать пламя... По-русски настолько хорошо говорит, что я и не думал, что он урманец, как мой отец, как я...

— Я ведь тоже хорошо знаю язык русов. А если быть откровенным до конца, то Сила, то есть Скьольд, — мой хороший друг, мы с ним в Новгород в твоём возрасте пришли с дружиной Одда. Сейчас Одда по-русски величают — Олегом. Он после смерти Рюрика в Новгороде уже три года княжит, при малолетнем племяннике Игоре временный правитель. Сестра его Ефанда всё дочерей рожала, только к концу жизни мужа разрешилась наследником. А Одд послал Скьольда в Смоленск, чтоб внедриться. Так дружинник кузнецом стал и тебе помог, а время пришло — меня из Новгорода вызвал... Теперь же, Торвальд, повесь на рот замок; когда что надо будет, я сам скажу или спрошу... Понял?

— Понял, дядя, — усмехнулся отрок.

— Пошагали дальше. Но в пути с любым из нас всякое может случиться. И тот, кто в живых останется, обязательно должен князя Олега отыскать и передать ему на словах... А что передать — мы оба ведаем.

— Да, ведаем... Скьольд наказывал.

— Не Скьольд, а Сила...

— Да, да, дядя Севериан, — поспешил заверить отрок.

— Молодец, что усвоил.

Не близкий путь от Смоленска до Новгорода: легко сказать — «пошагали дальше». Конечно, рассчитывали только на свои ноги. Если на лошадях, рассудили, то мороки больше. И вырядились не воинами, а обыкновенными смердами: в рубахах полотняных, таких же штанах, правда, в сапогах, на которых внимательный глаз обнаружил бы спереди кожаные ремешки, продетые в отверстия и туго стянутые. Для удобства и крепости решили обувку скандинавскую надеть. Сейчас в таких сапогах уже многие русы ходить стали. Взаимное проникновение... Они и пиво варят такое же, какое норманны готовят. Называют его олуем. Теперь и жители северных стран пьют его за милую душу, ибо у русов оно крепче делается. Так-то.

А вот порядки на Руси, которые на мечах норманнов держатся, наоборот, покрепче русских будут. Скажем, в Новгороде или в том же Смоленске.

Чтобы защититься от ятвягов и жмуди, старейшина племени поначалу заступ в Киеве искал, даже выдал свою малолетнюю дочь Забаву за князя Аскольда. А как сожгли его, другой князь стал держать её в наложницах, затем в лесной терем отправил. Да не стерпела она, убежала, теперь снова в Смоленске. Не баба, а настоящий муж! Наравне с воинами рубится в сечах, а стрелою сбивает со шлема даже самый махонький шиш. Малые шиши на шлемах любят носить вожди жмудские и ятвяжские.

И тогда старейшина кривичей, разуверившись в Киеве, нанял дружину норманнскую на службу себе. И пока не жалеет... Только невдомёк ему, что на его город князь Олег давно глаз положил. Для того и прислал сюда своих людей под видом кузнецов. Они уже свою «работу» провели, и Скьольд снарядил в дорогу к Олегу нарочных. Двоих.

Эти двое то спускались в ложбины, то поднимались на взгорья, минуя заливные и суходольные луга, болота, берёзовые и еловые леса и сосновые на песках. Спокойно шагали и любовались тем, как росли пырей, тимофеевка, лисохвост, овсяница, мышиный горошек, как были расцвечены колосовые метёлки красными головками клевера. Даже болота не казались однообразными: являлись не только в смраде и грязных туманах, но и в зелёных мхах со рдеющими в них ягодами клюквы и брусники, рассыпанными точно зерна рубинов.

Луга же суходольные состояли из растительности менее густой, чем на лугах заливных, но зато более многоцветной: здесь произрастал поповник с цветками, похожими на ромашку; зелёная манжетка с округлыми, сложенными ровными складочками, изогнутыми листьями; вязель с верхними розовыми лепестками и нижними бледно-лиловыми; жёлтая гусиная лапчатка и, конечно же, василёк синий. А ещё растут сивец и белоус, полевица и щучка.

Воздух чист и прозрачен, особенно хорошо дышится после смрадного духа кузни и затхлого пара, исходящего от раскалённого железа, сунутого в холодную воду...

А какая живность на пути попадалась!

Вот пушистым рыжим хвостом вильнула в орешнике лисица; яркими продольными полосками на спине поманил взор бурундук и юркнул в нору; в зарослях малинника показалась огромная, словно чан, голова медведя; на поляне увидели волка, нюхавшего чуткими ноздрями воздух; встретился большой щетинистый кабан, со злым хрюканьем подрывавший корни молодого дуба, — обошли зверя стороной: он опаснее медведя и даже волка.

На открытых полях, подолгу глядя в небо, наблюдали норманны, замаскированные под русов, за трепыханием крыльев неподвижно висевшего над головами жаворонка; часто вспугивали во льнах серых куропаток: одну удалось подбить палкой на завтрак. В реках же ловили плотву, леща, судака, щуку, головля. Нанизав рыб на ножи, жарили на кострах и с жадностью съедали.

— Пригожая земля!.. — восхищался «дядя Северная». — А мы, дурни, носы своих дракарр направляли не туда... На Русь надо было править — вот куда! Возьми остров Эйрин... К нему стремились. А ничего не вышло: нет там хорошей жизни. Мрачные скалы, тёмные пещеры да злой вулкан Геркла... Безлюдье... Лишь жестокие ирландские отшельники пугают своим видом одиноких медведей. Но эту земельку русов мы не войной возьмём, а тихим проникновением... Неправда, что норманны живут только за счёт набегов, у нас и умишко есть...

— Если поискать, конечно, — бесхитростно вторил «дяде» «племянник».

Однажды обосновались на ночлег наверху, на густых ветвях вяза: не комаров испугались, к ним привыкли давно, — волков, что дико выли с вечера за холмами, стоявшими недалеко от леса. Утром проснулись от настойчивого стука молотка поблизости. Присмотревшись, обнаружили на соседнем столетнем дубе в привязанной к нему корзине лохматого человека, вбивавшего в ствол кабаньи клыки.

— Глянь-ка, дядя Севериан, — тихо позвал Тодгрина отрок. — Чего-то он делает?

— Это он так Священный дуб ублажает. Кабаньими клыками... Видать, у дуба просит что-то... Посмотри, нет ли у него внизу еды какой?.. Она бы нам очень сгодилась.

Осторожно слезли с вяза, поискали у корней дуба тоболу — ничего не нашли. Пугать стоявшего в корзине не стали, через некоторое время вышли к дому на опушке леса.

Посовещались: заходить или не заходить?.. Дом справный, значит, в нём и еда хорошая найдётся. Не бесплатно, вестимо. Решили зайти. Постучались в ворота. Никакого ответа. Лишь собака зарычала. Не залаяла, а издала дико-затаённый рык, — верно, злющая: отрок представил на миг оскаленную пасть с крепкими бело-жёлтыми клыками, передёрнул плечами.

Постучали ещё громче. Снова в ответ лишь собачий рык.

— Зря стучите и зовёте кого-то! Я один тут живу... — раздался сзади голос.

Обернулись. Увидели лохматого человека, что стоял недавно в корзине и вбивал в дуб кабаньи клыки.

— Сейчас. — Лохматый отворил ворота, унял собаку — такую же лохматую, как и он сам. — Заходите... Я вас чем-нибудь крепеньким угощу, поесть дам.

— Да мы не задаром, — робко вставил Горегляд, всё же опасливо косясь на пса.

На него укоризненно посмотрел Севериан. «Я же сказал тебе: повесь замок на рот... Захочет угостить задаром — его дело!» — говорил взгляд «дяди».