Аспект белее смерти

— Я пойду! — вызвалась Мелкая.

Девчонке было десять, но стригли её коротко, в штанах и рубахе от мальчишки она нисколько не отличалась, а соображала куда как лучше наших малолетних балбесов.

— Хорошо, — кивнул я. — Ходу!

Но одних нас не отпустили, Лука позвал Сивого с Гнётом и сказал:

— Мы где-нибудь на соседней улице постоим. Хват, остаёшься за старшего.

— Ну да, ну да! — улыбнулась Рыжуля и многозначительно помахала увесистым черпаком. Хват даже поёжился.

К «Хромой кобыле» — игорному дому, кабаку и борделю, занимавшему двухэтажный особняк с мансардой, мы подошли уже в густых сумерках. Мы — это я, Цыпа и Мелкая. Пацаны отстали за квартал. Там же я подобрал крепкую короткую штакетину.

Над входом в «Хромую кобылу» горел фонарь, но улица уже погрузилась в темноту. Если днём здесь было не протолкнуться от всяческой сомнительной публики, выпивох и желавших подзаработать босяков, то теперь разве что парочка припозднившихся прохожих на глаза попалась, да ещё кто-то на соседнем перекрёстке тёрся. То ли жульё какое пьянчуг обобрать намеревалось, то ли местным босякам больше заняться было нечем.

— Ждите! — распорядился я, а сам поднялся на крыльцо, заглянул в дверь и обратился к скучавшему у входа вышибале: — На пару слов, уважаемый!

Тот смерил меня насмешливым взглядом, хрустнул костяшками и вышел на улицу.

— Ну?

— Мы под Баженом ходим… — начал было я, но меня немедленно перебили:

— Да знаю я! Чего хотел?

Я указал на Цыпу.

— Малец у вас на посылках крутится. Обидели его.

Вышибала посмотрел на мальчишку, перевёл взгляд на меня и спросил:

— Где обидели?

Цыпа немедленно указал на ближайший переулок, глухой и тёмный.

— Туда затащить хотел! — выпалил он и зачастил: — Ухо вывелнул и глаз подбил! И алтын с деньгой…

— Умолкни! — потребовал вышибала и обратился ко мне: — Мы — здесь. Переулок — там. До того, что в нём творится, мне дела нет. Усёк?

— Значит, если мы в том переулке…

— Нет-нет-нет! — покачал толстым пальцем вышибала. — Наших гостей обижать нельзя! Вот когда прокутит все денежки и уйдёт, делайте с ним что хотите. Но — на свой страх и риск.

Отшили меня яснее некуда, и я решил зайти с другой стороны.

— А на кой ждать, пока он всё спустит? А если пойдёт в другое место гулять? Нам не кошелёк его нужен, нам расквитаться надо. Кошелёк себе оставляйте.

В глазах громилы появился интерес.

— Даже так?

— Алтын и деньга! — пискнул Цыпа.

Я указал на него и подтвердил:

— С вас алтын и деньга! Больше нам в любом случае не достанется, даже если Бажену нажалуемся. Он отступные себе за труды оставит, только время зря потеряем.

— И кошель не возьмёте? — усмехнулся вышибала.

— Я чужого не беру. Это все знают.

Громила хохотнул.

— Тебя, блаженный, и вправду все знают! А они? — указал он на мелких. — Тоже чужого не берут?

— А они со мной.

Вышибала какое-то время пялился на меня, затем прищёлкнул пальцами.

— Цыпа, подойди! Покажи-ка мне того злыдня.

Малец мигом взбежал на крыльцо и прямо от двери указал на худощавого типа, собачившегося с буфетчиком. Лица я не разглядел, зато сразу приметил сдвинутую на затылок матросскую шапочку с помпоном.

— Уверен? — уточнил вышибала.

— Да он это! — пискнул Цыпа. — Гадом буду, если не он!

Громила потрепал мальца по макушке и выставил за дверь.

— Жди! — сказал он мне и куда-то утопал.

Мы на всеобщем обозрении маячить не стали и спустились с крыльца. Пусть нужники и располагались на заднем дворе, но мало ли кого на улицу вынесет? Пьяные вечно чудят, и далеко не всегда по-доброму, а здесь, поговаривали, гости ещё и дурман-траву покуривают. Пьяный и обкурившийся — вообще мрак.

Впрочем, очень скоро вышибала вернулся в компании молодчика не столь мощного сложения, зато куда более резкого.

— Сейчас выведем матросика освежиться, — взял тот быка за рога, — как он окажется в переулке — твоя забота, но перед кабаком его бить не моги! На улице его не трогайте! Усёк?

— Усёк, — кивнул я. — Не трону.

— И чтоб без смертоубийства.

— Само собой.

— Кошель нам принесёшь.

— Не-не-не! — пошёл я в отказ. — Кошель мы вообще трогать не будем. Земля чужая, нам тут разбойничать не с руки. Вырубить — вырубим. На этом всё. Дальше вы сами.

Вышибалы переглянулись, живчик кивнул.

— Идёт!

Они скрылись внутри, и я заподозрил, что подвыпивший матросик попросту всех достал, вот от него и решили избавиться.

Мелкая осталась на улице, а мы с Цыпой зашли в пропахший мочой и чем похуже проход между высоченным забором и стеной соседнего дома.

— Встань подальше! — сказал мальчишке и со штакетиной в руке укрылся в глубокой дверной нише чёрного хода, стал ждать.

Вскоре от «Хромой кобылы» донеслись пьяные крики и ругань, но долго перебранка не продлилась, очень быстро наступила тишина. Следом тоненько захихикала Мелкая, в переулке стало самую малость темнее, послышались шаги, а дальше девчонка ойкнула от боли, и я не стал больше тянуть и шагнул из ниши с заранее занесённой для удара штакетиной. Глаза давно успели привыкнуть к полумраку, вот и врезал точнёхонько по затылку матросика резким боковым махом; помпон ему не помог.

Негромко стукнуло, выпивоха рухнул на землю, да так и замер неподвижно, добавлять не пришлось.

— Живо на шухер! — шикнул я на потиравшую зад Мелкую, а сам опустился на корточки и принялся обшаривать матросика.

Только откинул полу жилета и сразу углядел привязанный к ремню кошель. Изучил замысловатый морской узел, распустил его и сказал:

— Цыпа, хватай монету!

У мальчишки округлились глаза.

— Но ты же…

— Ты — не я! Он тебе глаз подбил, рубаху порвал? Вот и бери!

Среди серебряных монет в распущенном кошеле желтела золотая пятёрка, и Цыпа конечно же нацелился именно на неё, пришлось его одёрнуть:

— Полтинник хватай, бестолочь!

Рядом тут же очутилась Мелкая.

— А меня он за задницу ущипнул! Точно синяк останется! Показать?

Я на глаз оценил содержимое кошеля и скомандовал:

— Бери четвертак и пятиалтынный.

После затянул морской узел, выпрямился и отвесил подзатыльник Цыпе, который не нашёл ничего лучше, чем сунуть крупную серебряную монету себе за щеку.