Ассистент
Шрифт:
— Откуда знаешь? — вмешался художник.
— Я у продюсера, у Жанки, спутниковый телефон утром брала, домой звонила, соскучилась… Я месье этому уже сказала… Одни натурные съемки остались, а где в Сибири снег взять? Он уже и в лесу растаял… А в Москве по пояс…
Говорила гримерша сбивчиво, перескакивая с одного на другое, торопливо, будто боялась, что кто-то из нас прервет ее или остановит грубым словом.
— Режиссер сказал, что сегодня все решит с парижским главным продюсером, что, может, и поедем доснимать натуру в Подмосковье…
Она говорила и говорила, а я думал, что сволочь я последняя. С каких
Сами собой пришли в голову слова, произнесенные много лет назад, да и не мной даже:
Не буду смотреть на красоту лиц!
Не буду призывать смерть!
Не буду угонять чужой скот!
Не буду призывать убийство!
Не буду сидеть на чужом добре!
Не буду недоволен скудостью приношений!
Гадом буду, не буду! По доброй воле, по крайней мере!
А она, гримерша, плакала, некрасивая, с грубыми чертами лица, искаженными к тому же плачем — безутешным, бабьим…
— Домой хочу…
Я обнял ее за плечи, притянул голову к своей груди и гладил по волосам, по мокрым щекам, гладил… гладил…
— Успокойся, девочка моя, успокойся. Скоро-скоро домой поедешь… к мужу, к детям…
— К детям… — повторила она покорно и зарыдала вдруг в голос.
— Ну, Андрюха, умеешь ты успокаивать, — сказал Григорий, шаря в сумке. — Куда я бутылку-то твою дел?
А я, продолжая наглаживать гримершу, думал, что зря художник ее ищет. Там, наверно, вода, водку-то я выпил. Я же помню это прекрасно!
— Запомни, сынок, — сказал Григорий, отыскав бутылку, — как утверждал один мудрый древний эскулап… впрочем, древний и мудрый — синонимы… Так вот, в небольших дозах организму все лекарство, в излишних — все яд!
Но налил он в стакан дозу далеко не гомеопатическую, больше половины. Протянул женщине.
— Выпей, давай. Это тебя успокоит.
Хотелось добавить: навеки. Сам же сказал: в больших дозах все яд. Полстакана — это мало или много? Вопрос риторический. Полстакана, они и есть полстакана, вот только водки ли?
— Гриш, ты понюхай сперва.
— Чего ее нюхать-то?
— Понюхай! — Я повысил голос, и он подчинился, поднес к носу, поморщился.
— Хороший разлив, почти и не пахнет.
Все мне стало ясно. Водку я выпил, а в бутылку набуровил воду.
Гримерша нервно вырвала свою голову из моих рук, отодвинула меня от греха в сторону по лавке и, уложившись в пару глотков, уговорила всю предложенную дозу.
Вот она, старая гвардия советской кинематографии!
Гримерша, и не поморщившись даже, тут же и закурила. Слез на лице как не бывало… По всем характерным признакам — водка.
— Плесни-ка и мне, — попросил я Григория.
Неэтично проводить эксперименты на посторонних людях, пусть и добровольцах.
Выпил. Полез за сигаретами. Крутанул колесико зажигалки. Водка.
Что же я пил-то ночью? А может, бутылка волшебная? Выпил ее до дна — утром снова полная. Вот повезло-то…
Камеру
установили у дверей слева от печки.Оказалось, в кадр попадает непобеленный кусок торцовой стены. Десять сантиметров от пола до потолка я забелил за десять секунд.
Актера усадили за стол, бабок в ряд сбоку. Актер ел борщ, привезенный из столовой Никиты в термосе, а бабки пели русские народные, точнее, семейские песни. Смысла я почти не улавливал, слова были ближе, пожалуй, к древнерусскому языку, чем к современному. Однако догадался: женщины поют о любви, разлуке и тяжкой бабьей доле, конечно.
Как ни торопился режиссер закончить съемку, британцу пришлось слопать три тарелки наваристого борща. Первую ел с видимым удовольствием, последней — давился. Надолго, вероятно, отбили у мужика охоту к русской кухне…
Потом актера поили чаем из медного самовара, а бабки снова пели. Ну чай британцу пить не привыкать, тем паче он сразу попросил заварить из принесенной с собой металлической баночки…
Словом, в час с минутами съемки были закончены.
ГЛАВА 25
Скучное шоу
Если бы его, укрытого стягом, везли на пушечном лафете под барабанный бой, я бы, пожалуй, тоже не удивился. Но его несли на прямоугольном куске черного войлока четверо дюжих мужиков из местных. Виновник торжества соответствовал. Одетый в тот же нарядный шаманский прикид, в котором я увидел его впервые у костра, Николай Хамаганов важно возлежал на войлоке с закрытыми глазами, притворяясь трупом. Процессия была немногочисленной — десяток-полтора людей за псевдопокойником и пара голых по пояс клоунов впереди бряцала медными подвесками на кожаных штанах да несинхронно гремела потертыми бубнами. Женщин не было вовсе, одни мужики, причем все изрядно навеселе. Вели себя разнузданно: выли, стенали и пили из горла портвейн. На шаманских похоронах, вероятно, так принято…
Вокруг процессии мельтешил оператор с портативной видеокамерой, следом за ним режиссер и художник. Что там делал Григорий Сергеев, я не понял, но он упорно не отставал от француза.
Из киногруппы мало кто пришел, народ не интересовался архаическими ритуалами, народ устал. Я и сам жалел, что приперся следом за Григорием, который, бросив меня тут, ушел к начальству. Лучше бы я остался в доме № 11 и завалился спать. Тело мое болело, будто из него накануне выпустили всю кровь. Может, так оно и было?
В хвосте процессии я увидел рыжебородого Филиппа и пошел рядом. Знакомец мой был чем-то недоволен, похоже — всем. Шевелил губами, вероятно беззвучно матерясь.
— Ты чего, не с той ноги встал? — поинтересовался я.
Филиппа прорвало. Чуть приотстав, он заговорил негромко, но эмоционально:
— Подобной профанации я и представить не мог! Все, какие возможно, ритуалы нарушены. Черных шаманов так не хоронят! Да и шаман ли Колька Хамаганов, одноклассник мой? На Ольхоне он не обучался и посвящения не принимал. Тогда где? В Горном Алтае? В Усть-Орде? У тунгусов или якутов? В Монголии? Но костюм-то на нем бурятский, да еще древний, ему лет сто, не меньше. Я подобные только в запасниках Иркутского краеведческого музея видел. Откуда он у него? Да и не выставляют на аранга черных шаманов, это же ежу понятно! Их останки огню предают!