Ассистент

Бабником я был всегда, но не настолько. То, что сейчас творится, иначе, чем манией, не назвать. Сны тоже снились, как всем, но такие яркие и связные — впервые. Еще мистика. Читал я не без интереса Карлоса Кастанеду, Сведенборга и Блаватскую, но уж фанатом их никогда не был. Однако теперь, во сне, наяву ли, мистика сплошь и рядом. И — никаких внятных объяснений. То, что мне говорили мистическая жена или вероятный предок Михаил Татаринов, в расчет принимать глупо. Они и сами есть ирреальные порождения моих красочных снов.

Все это, как порознь, так и разом, несомненный признак болезни. Я душевнобольной, и это как дважды два… как пять!

Но разбираться во всем этом времени не было. С минуты на минуту прибудут первые машины киногруппы. Сегодня съемка на заброшенной ферме.

Первым делом переоделся, сбросил с себя окровавленные лохмотья. К счастью, на мне была рабочая одежда. Надел джинсы, свитер и куртку, отметив, что на теле — ни царапины. Так и должно быть. Стигматы, они для верующих. Я не верил в реальность произошедшего со мной ночью.

Расставив стол и скамейки как положено, я вышел из дома. Сколько было времени, не знал, но солнце давно взошло, причем — не щербатое. Оно привычно слепило глаза. Слава богу. Небо было голубым, снег — белым, почва — красноватой, все краски яркие и сочные, живые. Это радовало.

Байкал сейчас скован льдом, но я был уверен, что под ним — самая чистая в мире вода. Почти дистиллированная. И ржавая труба метрового диаметра вдоль берега пока не тянется. Трубе — нет! Хрен вы, мертвецы, угадали! Байкалу — да!

По возвращении в Иркутск, после того как выпишусь из психиатрической лечебницы по улице Гагарина, в «зеленые» запишусь. Стану на митинги ходить, «да» и «нет» скандировать, банками с мазутом швырять в омоновцев и делать прочие глупости. Хоть на голове стоять, если потребуется, лишь бы не воплотилось в Срединном нашем мире то, что я увидел в Нижнем…

Я ушел на холмы. Я трогал прошлогодний ковыль, гладкие округлые камни, степную, шершавую почву. Я смотрел в ясное небо и радовался солнцу. Я чуть не плакал от приступа умиления. Какой он, оказывается, красивый, мир живых…

Каждому человеку надо показать Царство Мертвых, но не рекламный ролик с пятизвездочными отелями и голыми телками, а жуткую ущербную действительность… Вот только большинство увидит именно отели и телок. Женщины — еврокомфорт и породистых сексапильных самцов на любой вкус. Дети — увлекательную вселенную компьютерных игр с невообразимыми спецэффектами. И, как легко предсказуемый результат, Срединный мир медленно, но верно сползает в пропасть. И скажите, что делать? Я не знаю. Я вообще не борец, я — сумасшедший…

Ушел я довольно далеко, курил на вершине холма под одинокой облетевшей лиственницей с набухающими почками, когда увидел, как по ледяной трассе с севера к заброшенной ферме приближается колонна автомобилей киногруппы. Захотелось уйти дальше на соседний холм. Там я приметил цепь камней, возможно, остатки древней курыканской стены. Я потерял интерес к съемкам фильма, общению с себе подобными и — о ужас! — к женщинам! Даже к француженке, по которой, суток не прошло, сходил с ума… Впрочем, я сделал вывод — уже сошел. И куда теперь? Пошел вниз.

Пока я спускался, первые машины подошли, и режиссер с оператором и художником вошли в дом. Водитель, давя бесхозные кости животных, припарковал микроавтобус у сарая, где обитал раньше Ада-дух. Я никак не мог пройти мимо. Я шел прямо на водителя, который смотрел на меня, как на привидение, с ужасом.

— Ты где вчера был? — спросил шофер, непроизвольно отступив в сторону.

— Как где? Здесь!

— Этого не может быть! Я приехал, как стало смеркаться, тебя нет. Подумал, может, ты по нужде отошел, ждал минут двадцать, сигналил… А потом решил, что тебя другая машина в Хужир отвезла, и уехал.

— Какая, на хрен, другая машина?!

Я злился. Приехал бы, сволочь, как договаривались, не было бы этой кошмарной ночи, и не тронулся бы я умом окончательно.

— Мало ли… — замялся водитель, — мне три или четыре встречных по дороге сюда вчера попались.

Я не стал с ним спорить, махнул рукой и прошел в дом. Хоть здесь все в порядке. Иностранцы, невооруженным глазом видно, довольны моей работой.

— Хо-ро-шо, — без акцента, но по слогам сказал Ганс Бауэр, продемонстрировав большой палец, а Григорий Сергеев спросил настороженно:

— Ты где вчера был?

— Потом, — отмахнулся я, — давай делом заниматься. Какие занавески вешать будем?

Но Григорий не унимался:

— Нет, правда, где ты был? Сначала микроавтобус за тобой ездил, но без тебя вернулся. Водитель сказал, что нет тебя тут. Потом Жоан Каро тебя искать стала, переполошила всех. Я с ней тоже сюда приезжал, уже ночью, и — снова никого.

Вот это новости… Я-то думал, водитель микроавтобуса забыл про меня, а соврал, что не нашел. Но Жоан с Гришей врать не станут. Где же был-то я всю ночь? На холмах прятался? Почему тогда проснулся на полу заброшенного дома?

Ответы отсутствовали. В психбольнице я все расскажу как на духу, дипломированные специалисты дадут мне ответы и поставят диагноз, в Евросоюз с которым меня уже точно не пустят… Или наоборот? Прикинусь преследуемым властями олигархом, которого спецслужбы упекли в психушку, так примут как родного! Любят на Западе наших сумасшедших… Вот только не похож я на олигарха, как меня ни верти. Даже на сумасшедшего…

— Гриш, я правда не знаю, что могло случиться, но всю ночь я не покидал этого дома. Посмотри, и окна забил, чтобы теплее было.

— Забил, — кивнул Григорий. — Расскажешь потом?

— Нечего рассказывать. Никто за мной не приехал, я заколотил окна, протопил печь и лег спать. Час назад проснулся.

Григорий смотрел пристально, и видел я по его взгляду, что не верит мне художник. Ни единому слову не верит. Вот только в чем он меня подозревать-то может?

— Не нравишься ты мне, Андрей, в последнее время. Какой-то ты стал… — он запнулся, подбирая слово, — странный, что ли? Не знаю… Я вчера думал, ты водяры с собой взял, перебрал и заснул под кустом в степи, а от тебя спиртным даже не пахнет. И вон, — Григорий кивнул в сторону стола, — бутылка водки нераспечатанная стоит.