Астронавты. Пленники Сумитры

— Что стоишь, — просипела она, барахтаясь, полусидя в постели, — помоги… мне! Их надо… предупредить! Надо сооб… щить!

Профессор словно прилип к месту. Наконец он бросился к ней, крепко обхватил за плечи и начал уговаривать вернуться в постель. Женщина мотала головой, сопротивляясь.

— Бе… жим! — схватившись за грудь, Мойра зашлась кашлем, согнувшись пополам. Пыталась еще что-то сказать, но слова вылетали склеившиеся, непонятные. Он держал ее из последних сил. — Пусти ме… ня!

Она обмякла у него в руках. Голова запрокинулась. Лаборант осторожно положил жену на кушетку и накрыл одеялом. Потом решительно пересек лабораторию, взял под мышку еще работающий экранчик и вынес его обратно в подсобку.

Там он закрыл дверь, чтобы не волновать Мойру, и несколько раз с размаху саданул экранчиком о стальной край трансформатора.

* * *

— Я у него на практике была, — сказала Тадефи. Они сидели вокруг лабораторного стола — спать никому не хотелось. Клетку с начавшей беспокоиться крысой снова прикрыли полотенцем. — У Рашида большая клиника в Ливане, в центре Баальбека, он там заведовал лабораторией. В виноградном саду… Баальбек — красивый город, самый древний на Земле… С семьей познакомилась. Жена, дочки… очень милые.

— Значит, они его шантажировали, — задумчиво сказал Живых. — Голову даю на отсечение, что наш Рашид и есть тот юный химик, что когда-то спиратил у них формулу и переделал ее в наркотик. Когда у них работал, — показал он на лежащую на столе фотографию.

Дядя Фима ухмыльнулся:

— Представляю, каково было нашему Рашиду променять лабораторию в виноградном саду на медблок нашего «Голландца»! Видно, крепко они его припекли. Поделом вору и мука, — он оглянулся на вход в блок консервации. И поднял свой невыразительный взгляд на Тадефи. — Так значит, пометки в его записной книжке были по-ливански? Сама-то ты там жила, оказывается? Небось немножко понимаешь?

Та покраснела. Опустила голову:

— Понимаю.

— Такого языка ведь нет, — тихо сказал Живых. — Ливанского.

Она кивнула, пряча от него глаза.

— Опа, — сказала Бой-Баба. — А какой есть?

— Арабский, — еле слышно сказала Тадефи. — Письменный язык — это классический арабский. Его все понимают: ливанцы, марокканцы, все. Кто с образованием, конечно.

— И ты понимаешь? — в голосе Бой-Бабы было уважение.

Тадефи опустила голову еще ниже:

— Да.

Дядя Фима поднялся. Просунул руку в задний карман и вытянул оттуда темно-синюю книжицу с золоченым арабским завитком на задней обложке.

— Вот и славненько, — произнес он. — Значит, не надо мне в сеть выходить и знатоков искать. Ведь черт его знает, что он тут понаписал… может, и не надо посторонним этого знать вовсе.

Вскинув глаза на Тадефи, он резким движением толкнул книжечку через стол к девушке и приказал:

— Читай!

* * *

Тадефи водила пальцем по строчкам, справа налево, и шевелила губами.

— Слова-то знакомые, — объяснила она, — а вот произносятся они по-другому. Ведь в арабской письменности нет гласных букв, поэтому все народы произносят те же самые слова по-разному. На ливанском наречии «солнце» — это «шамс», а мы в Марокко говорим «шимс». А в других арабских странах говорят «шомс» или «шумс».

— Но общий-то смысл понять можно? — не выдержал Живых.

Девушка еле заметно улыбнулась ему и кивнула.

Затем Тадефи принялась переводить вслух, переворачивая тонкие страницы с золотым обрезом. Каракули были отрывочными — краткие записи для памяти. Многие из них были перечеркнуты в знак того, что запланированное дело выполнено или отменено. Да и дел своих Рашид не описывал: время и место встречи, название кофейни или ресторана, изредка географические координаты — больше он ничего не упоминал. Иногда краткая характеристика того или иного человека, чаще всего порочащая: подготовка к шантажу.

— Дат здесь нет, — сказала Тадефи, оглядывая страницы.

— Конечно нет, — подтвердил дядя Фима. — И имен, если заметили, тоже. Он не дурак, твой Рашид. Потому и дожил до таких лет. В наркобизнесе это редкость, они к тридцати годам либо завязывают, либо садятся на пожизненное, либо начинают пробовать товар на себе — а это, братцы, самый худший конец для наркодилера.

— А координаты при чем? — спросил Живых.

Дядя Фима взял книжечку у Тадефи из рук и отставил ее подальше от глаз, прищурившись:

— То же самое. Если проверить, я уверен, что это координаты пустынных пляжей на средиземноморском побережье. Испания, насколько я помню земную географию, — он отдал книжицу Тадефи и благодарно кивнул. — Координаты мест, куда он присылал или ему присылали, моторные лодки с товаром.

Тадефи рассеянно кивнула. Она внимательно проглядывала последние страницы.

— Вот тут что-то интересное, — сказала она. — Видно, совсем недавняя запись. После нее больше ничего нет. Я вам переведу.

Запинаясь, она принялась читать вслух:

— «С первого идиота взять нечего. Космонавты бедны, как крысы. Прощупать второго. Этому есть, что терять. Надо будет с ним поговорить. Припугнуть, что я свой человек у его начальства. Сказать, что оно поверит мне, а не ему…»

Тадефи наморщила лоб, вчитываясь:

— «Проклятье! Опять этот диабетик. Нужно быть осторожным. На корабле не так много мест, где можно поговорить спокойно». Все, — она пролистала книжечку и положила ее на стол. — Дальше ничего нет.

Дядя Фима сидел с открытым ртом, соображая.

— Ну вот, — кивнул он своим мыслям. Обвел остальных взглядом. — Теперь ясно, кого он шантажировал. Того, с кем у него общее начальство.

— То есть? — хрипло сказала Бой-Баба.

— Инспектора? — Живых поднял глаза на дядю Фиму. Тот кивнул:

— Наши черепки наконец-то собираются в картинку. Рашид решил его шантажировать, Электрия нашего. Вероятно, поэтому его и убили — и, вероятно, именно Электрий.

— И, — дошло до Бой-Бабы, — вполне возможно, что наш злополучный «диабетик» Кок стал, несмотря на все предосторожности, свидетелем их разговора. Именно это он и хотел рассказать капитану перед смертью. Тогда наш мальчик Электроник и его ухайдакал.

— А потом ухайдакали его самого… — задумчиво произнес Живых.

Охранник задумчиво погладил книжечку.

— Не очень мне все это нравится, братцы… Получается, что на корабле есть еще какой-то второй… он космонавт и «беден, как крыса».

— Ну, это про любого из нас можно сказать! — рассмеялся Живых, но тут же осекся и накрыл своей рукой ладонь печальной Тадефи. Она не отстранилась.

— И получается, братцы, — дядя Фима медленно обвел их взглядом, — что этот самый второй Электрия-то нашего и ухайдакал.