Астроном
Шрифт:
Он протянул Мише трубу. Сквозь объектив блестящая поверхность линзы выглядела совсем по-иному. Всю ее покрывали мелкие ямки и царапины. Царапины были двух типов, одни напоминали овраги с рваными краями и очень неровным дном, а вторые имели совершенно плоский вид. Они-то и покрывали, точно сеткой, середину линзы. Создавалось впечатление, будто часть матовой поверхности осела на некоторую глубину.
– Что же теперь делать? – огорченно спросил Миша.
– О! – улыбнулся Кива Сергеевич. – Делать есть много чего. Во-первых – не вешать нос. Твоя линза геометрически почти совершенна, очень редкий случай для начинающих. Рука у тебя стоит
Во-вторых, запомни, что избежать царапин невозможно. Они всегда будут. Во время шлифовки отработанный абразив слипается в прочные комочки и они, пока не рассыплются, катаются по поверхности зеркала. Отсюда и царапины. Чтобы их избежать, абразив на краю шлифовальника должен оставаться влажным. Я ведь предупреждал тебя – смачивай, смачивай инструмент. Не жалей воды, ее у нас много.
Ладно, царапины и матовость мы выведем полировкой. Но прежде, возьмем более мелкий порошок и сделаем тонкую шлифовку. С твоими способностями на нее уйдет часов десять, не больше. А я тем временем приготовлю полировальник.
– А сколько уйдет на полировку?
– Еще часов двадцать-тридцать. Но зато, в конце концов ты получишь зеркало такого качества, что сможешь увидеть в свой телескоп пролетающего мимо дракона.
Миша улыбнулся.
– Вы верите в сказки, Кива Сергеевич?
– В сказки? А кто сказал тебе, что драконы – это сказки?
Миша опешил. Такого поворота разговора он не ожидал.
– Учень! Если Роджер Бэкон в трактате Doctor Mirabilis посвящает целый раздел описанию драконов, какие это могут быть сказки! Ты знаешь, кто такой Бэкон?
– Знаю.
– И после этого, ты смеешь утверждать, что драконов не существует? Это нас с тобой не существует, а драконы живехоньки и дышут себе огнем во славу астрономии. Ты читал этот трактат Бэкона?
– Нет. В библиотеке о нем есть только упоминание.
– Хм, – покрутил головой Кива Сергеевич. – Как у тебя с латынью?
Миша пожал плечами.
– Никак.
– И английского ты тоже не знаешь?
– Знаю, но плохо.
– Н-да, без языков астрономом тебе не стать. Но выучить их за тебя никто не выучит, и самый лучший учитель тут не поможет. Языки нужно брать задницей. И еще раз задницей. И снова задницей. Понял?
– Чего уж тут не понять, – Миша согласно кивнул.
– Ладно, я подумаю, как тебе помочь. А пока достань с полки баночку, на которой написано «Корунд» – это самый мягкий абразив, и приступай к работе.
Прошло несколько месяцев. В конце каждой недели Кива Сергеевич изучал через подзорную трубу результаты Мишиных стараний, и всякий раз находил недостатки. Обещанные десять часов давно закончились, закончились и двадцать, и тридцать, и сорок часов, а Миша все тер и тер шлифовальником блестящую поверхность зеркала.
В один из вечеров, когда вместо двух часов дня он явился в лабораторию к шести вечера, Кива Сергеевич особенно рассвирепел.
– Цо то есть, пан млодый! – восклицал он, расхаживая по комнате. – Что из тебя выйдет при таком темпе работы! Ничего из тебя не выйдет, помяни мое слово, не выйдет из тебя ничего.
– Но мы ездили в Смолино, всем классом. Посещали музей декабристов. Я не мог уйти.
– Декабристы…. – иронически хмыкнул Кива Сергеевич. – Тоже мне, герои.
Пустозвоны и предатели.– Предатели? – изумился Миша.
– А кто же еще? Ведь большинство из них офицерами были, ценившими свое слово превыше всего на свете. На дуэлях за него дрались, фамильные имения закладывали, чтобы вернуть карточный долг какому-нибудь проходимцу. Дворяне, веками служившие царской фамилии, как же они нарушили присягу своему императору? Не просто слово, а присягу, клятву!
Предатели… России сильно повезло, что на престоле оказался человек с крепкой волей, а не тютя, вроде последнего Романова.
Миша ошеломленно молчал.
– Во все времена самым страшным преступлением, – продолжил Кива Сергеевич, – было предательство. Знаешь, как за него в Англии казнили? Разрезали живот, вырывали внутренности и показывали толпе. Вот сердце, предавшее своего короля.
– Но почему именно предательство? – спросил Миша. – Чем оно страшней других преступлений?
– Сто лет назад люди видели мир и себя в нем иначе, чем мы. О свободе личности тогда даже не заикались. Человек, как отдельный индивидуум не существовал. Главным была принадлежность к определенной группе, верность идее, королю, религии. Мыслили не штучно, а массами, и массы должны были идти гуртом. Поэтому с позиций девятнадцатого века наихудшим преступлением было именно предательство.
– А сегодня? – спросил Миша.
– До четырнадцатого года казалось, будто что-то изменилось. Потом вернулось на прежние позиции. А теперь, – Кива Сергеевич внимательно посмотрел на Мишу. – Впрочем, поговорим об этом позже. Тебе еще столько предстоит узнать об астрономии. Вот, смотри.
Кива Сергеевич положил перед Мишей толстую общую тетрадь в коричневом переплете.
– Я плохо знаю русский язык, – сказал он, ласково прикасаясь пальцами к клеенчатой обложке, – поэтому не обращай внимания на стиль и орфографию, а постарайся проникнуть в суть.
– Что это? – спросил Миша.
– Перевод МАНУСКРИПТА ВОЙНИЧА. Ты слышал об этом манускрипте?
– Не слышал. Но, наверное, он связан с Оводом?
– С кем, с кем? – пришла очередь удивляться Киве Сергеевичу.
– Я, видимо, что-то напутал, – смутился Миша.
– Ну, тогда слухай. В 1912 г. в библиотеке иезуитского колледжа, расположенного недалеко от Рима, американец Вилфрид Войнич обнаружил не зарегистрированный в каталоге манускрипт. К своему удивлению, он установил, что это та самая загадочная книга, которую безуспешно пытались расшифровать в XVII веке. Книга принадлежала императору Рудольфу Второму, он купил ее в 1586 году, выложив огромную по тем временам сумму – шестьсот дукатов. На сегодняшние деньги это составляет примерно пятьдесят тысяч долларов.
Понимаешь, пятьдесят тысяч долларов! Император был, конечно, меценатом, но не дураком и не стал бы выкладывать такую сумму абы за что. Да и спросить ему было кого, поинтересоваться, стоит ли так тратиться. Рудольф Второй покровительствовал ученым, особенно астрономам. При его дворе в Праге работали титаны, чьи имена нужно произносить с трепетом.
Кива Сергеевич на несколько секунд замолчал, словно пытаясь отделить будничное от святого, и, наконец, произнес, тщательно выговаривая каждую букву: