Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)

— Ты знаешь, что я собиралась попросить у тебя?

— Да.

Она посмотрела на него с настолько красноречивым, настолько отчаянным недоумением, что ему пришлось добавить.

— А еще мне известно, что я откажу тебе.

— Почему?

С безрадостной улыбкой он развел руками, как бы пытаясь показать, что именно этого ожидал и пытался избежать.

Она негромко произнесла:

— Мне все-таки придется попытаться, Франсиско. Мне придется обратиться к тебе с просьбой. Это моя обязанность. Как ты отнесешься к моим словам, это уже твое дело. Но тогда я буду знать, что испробовала все.

Не садясь, он чуть наклонил голову в знак согласия и сказал:

— Слушаю, если это тебе поможет.

— Мне нужно пятнадцать миллионов долларов, чтобы завершить строительство линии Рио-Норте, семь миллионов я получила в залог под мои акции компании «Таггерт». Больше собрать я не могу. Я выпущу облигации от имени своей новой компании. Я позвала тебя для того, чтобы попросить купить их.

Он промолчал.

— Франсиско, я стала попрошайкой и прошу у тебя денег. Я всегда считала, что в бизнесе просить не подобает. Я всегда считала, что все зависит от качества того, что ты предлагаешь, и отдавала деньги за то, чего они стоили. Теперь правило это не работает, хотя я не понимаю, как можно заменить его чем-то другим. Судя по всем объективным показателям, линия Рио-Норте должна стать самой прибыльной железной дорогой в стране. Судя по всем известным мне стандартам, лучшего вложения капиталов нельзя найти. И в этом мое проклятие. Я не могу собрать деньги, предложив людям хорошее вложение капитала: они отвергнут его уже в силу того, что оно слишком хорошее. Ни один банк не купит облигации моей компании. Но я не могу предложить ничего другого. Мне остается только просить.

Дагни произносила это, чеканя каждое слово. Смолкнув, она стала ждать ответа. Франсиско молчал.

— Я понимаю, что и тебе мне нечего предложить, — вздохнула она. — Я не могу предлагать тебе инвестирование капитала. Тебе незачем делать деньги. Промышленные проекты давным-давно перестали тебя интересовать. Поэтому я не стану представлять это честной сделкой. Считай, что я попрошайничаю… — Вдохнув поглубже, Дагни добавила: — Дай мне эти деньги как подаяние, просто потому, что ты можешь это сделать.

— Не надо, — проговорил он негромко. Дагни не могла понять, чем вызван столь странный тон — болью или гневом; Франсиско не смотрел на нее.

— Ты сделаешь это, Франсиско?

— Нет.

Спустя мгновение, она сказала:

— Я позвала тебя не потому, что рассчитывала на твое согласие, а потому, что лишь ты способен понять меня. Вот я и попыталась. — Голос Дагни звучал все тише и тише, как если бы она все сильнее и сильнее пыталась скрыть свои чувства. — Понимаешь, я не могу поверить в то, что тебя больше нет… потому что знаю, что ты до сих пор способен слышать меня. Образ твоей жизни порочен. Но поступки — нет. Даже то, как ты говоришь, не… Мне пришлось попытаться. Но я не могу больше напрягать силы, пытаясь понять тебя.

— Дам тебе намек. Противоречий не существует. Если ты усматриваешь где-то противоречие, проверь исходные данные. И найдешь ошибку в одном из них.

— Франсиско, — прошептала она, — почему ты так и не рассказал мне, что произошло с тобой?

— Потому что в данный момент правда окажется для тебя мучительней сомнений.

— Неужели все настолько ужасно?

— А на этот вопрос должна ответить ты сама.

Она покачала головой:

— Я не знаю, что предложить тебе. Я больше не понимаю, что представляет для тебя ценность. Разве ты не понимаешь, что даже попрошайка должен что-то дать тебе взамен, должен веско аргументировать причину, которая заставит тебя помочь ему?.. Ну, я думала… когда-то, что для тебя важен успех. Успех в бизнесе. Помнишь, как мы говорили с тобой об этом? И ты был очень строг. Ты ожидал от меня многого. Ты говорил мне, что я должна постараться. Я постаралась. Ты гадал, насколько высоко поднимусь я с «Таггерт Трансконтинентал».

Дагни обвела кабинет рукой:

— Вот как высоко я поднялась… И я подумала… если память о прежних ценностях еще что-то значит для тебя, хотя бы в порядке развлечения, печального воспоминания, или просто вроде… посаженного на могиле цветка… ты можешь захотеть дать мне эти деньги… во имя прошлого.

— Нет.

Дагни произнесла, делая над собой усилие:

— Эти деньги для тебя пустяк — ведь ты столько тратил на бессмысленные приемы… и куда больше выбросил на рудники Сан-Себастьян.

Франсиско оторвал взгляд от пола. Он поглядел прямо на Дагни, и она впервые заметила искорку живой реакции в его глазах, ясную, безжалостную и невероятно горделивую, словно бы обвинение это наделяло его силой.

— Ах, да, — проговорила она, словно бы отвечая на его мысль. — Понимаю. Я прокляла тебя за эти рудники, я отреклась от тебя, я выказывала тебе свое презрение всеми возможными способами, а теперь явилась просить… просить денег. Как Джим, как любой попрошайка. Я понимаю, что для тебя это триумф, я знаю, что достойна смеха, и ты имеешь полное право презирать меня. Что ж, быть может, я могу предложить тебе такое развлечение. Если тебе нужно повеселиться, если тебе было приятно смотреть на ползущего к тебе Джима в компании с мексиканскими комиссарами, может, тебе понравится сломать и меня? Не доставит ли это тебе удовольствие? Может быть, ты хочешь, чтобы я признала свое поражение? И тебе будет приятно увидеть меня у своих ног? Скажи мне, какую форму моего унижения ты предпочитаешь, и я покорюсь.

Франсиско двигался столь быстро, что Дагни даже не заметила, когда он сорвался с места; ей показалось только, что он просто вздрогнул. Обогнув стол, Франсиско взял Дагни за руку и поднес ее к своим губам. Сперва жест его был полон глубочайшего уважения, словно он стремился поделиться с ней своей силой; но потому, как губы его и лицо прижались к ее руке, Дагни поняла, что он сам ищет у нее силу.

Выронив ее ладонь, Франсиско поглядел ей в лицо, прямо в испуганную тишину глаз, и улыбнулся, не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность, смешавшиеся воедино.

— Дагни, неужели ты хочешь ползать? Тебе неизвестно, что означает это слово, ты никогда не узнаешь этого. Никто не начинает пресмыкаться с такой откровенности. Неужели ты думаешь, что я могу не оценить всю отвагу, которая потребовалась тебе для этого? Но… не проси меня, Дагни.

— Во имя всего, чем я когда-то была для тебя… — прошептала она, — всего, что в тебе осталось…

И в тот миг, когда она подумала, что уже видела это выражение его лица в ту ночь, когда, вглядываясь в огни спящего города, он в последний раз лежал рядом с нею в постели, Дагни услышала стон, какой еще не сходил с его уст:

— Любовь моя, я не могу этого сделать!

Потом, когда, онемев от растерянности, они вглядывались друг в друга, она заметила перемену в его лице. Она произошла внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Внезапно рассмеявшись, Франсиско отодвинулся от нее и произнес оскорбительнейшим по своей небрежности тоном:

— Прошу тебя простить меня за это смешение стилей. Видимо, привык говорить эти слова женщинам, правда, по совершенно иным оказиям.

Голова Дагни поникла, она сгорбилась и обняла себя за плечи, не заботясь о том, что он видит ее такой. Наконец, подняв голову, она посмотрела на него безразличным взглядом.

— Ну, хорошо, Франсиско. Разыграно было великолепно. Я поверила. Если другой забавы я тебе не могу предоставить, ты добился успеха. Я не буду просить тебя ни о чем.

— Я предостерегал тебя.

— Я не знала, на чьей ты стороне. Это казалось невозможным… быть союзником Оррена Бойля, Бертрама Скаддера… и твоего старого учителя.

— Моего старого учителя? — резким тоном переспросил Франсиско.

— Доктора Роберта Стэдлера.

Он с облегчением усмехнулся:

— Ах, ты о нем? Это грабитель, который считает, что его цель оправдывает потраченные мною средства. Знаешь, Дагни, мне бы хотелось, чтобы ты запомнила эти слова, насчет того, на чьей я стороне. Однажды я напомню тебе о них и спрошу, хочешь ли ты еще раз произнести их.