Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
— Лилиан! Что случилось?
Она услышала голос Рирадена, почувствовала, что он сжал ее руку, увидела, с какой тревогой он смотрит на нее, словно на вестницу несчастья. Хэнк сразу заметил бледность жены и испуганное выражение ее лица.
— Что случилось? Что ты здесь делаешь?
— Я… Привет, Генри… Я просто пришла встретить тебя… Никакой особенной причины… Просто захотелось тебя встретить, — страх исчез с лица Лилиан, но говорила она странным, безжизненным голосом. — Захотелось увидеть тебя, просто порыв, которому я не смогла противиться, потому что…
— Но ты… у тебя больной вид.
— Нет. Может,
Лилиан понимала, что нужно говорить, пока рассудок не охватил всего значения сделанного ею открытия. Слова были частью ее плана, который она хотела применить, когда встретит Риардена после того, как он обнаружит в своем купе розы.
Нахмурившись, Риарден молча пристально смотрел на нее.
— Я скучала по тебе, Генри, я знаю, о чем говорю. Но не надеялась, что для тебя это все еще что-то значит, — слова не подходили к напряженному выражению ее лица, губы повиновались с трудом, глаза по-прежнему смотрели мимо Риардена, на платформу. — Я хотела… я просто хотела сделать тебе сюрприз… — На ее лицо вернулось выражение сметливости и проницательности.
Риарден взял ее за руку, но она отдернула ладонь — пожалуй, слишком резко.
— Ты ничего не хочешь мне сказать, Генри?
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Тебе ужасно не нравится, что твоя жена пришла на вокзал встретить тебя? — она снова глянула на платформу: Дагни Таггерт шла в их сторону, но Риарден ее не видел.
— Пойдем, — предложил он.
Лилиан не двинулась с места.
— Тебе не нравится? — еще раз спросила она.
— Что?
— Тебе не нравится, что я пришла?
— Нет. Я просто не понял, зачем.
— Расскажи мне о своей поездке. Уверена: путешествие было очень приятным.
— Пойдем. Мы поговорим дома.
— Разве у меня когда-нибудь была возможность поговорить с тобой дома? — Она говорила, невозмутимо растягивая слова, чтобы выиграть время, по причине, которой сама пока не знала. — Я надеялась на несколько минут занять твое внимание прямо здесь, между поездом и деловыми встречами, и всевозможными важными материями, которые занимают тебя днем и ночью, всеми твоими великими достижениями… Привет, мисс Таггерт! — почти крикнула Лилиан.
Риарден резко обернулся. Проходившая мимо Дагни остановилась.
— Здравствуйте, — она кивнула Лилиан, ее лицо ничего не выражало.
— Извините, мисс Таггерт, — улыбаясь, сказала Лилиан. — Вы должны простить меня, если я не найду подходящих слов соболезнования. — Она отметила про себя, что Дагни и Риарден не поздоровались. — Вы вернулись, можно сказать, с похорон вашего ребенка от моего мужа, не так ли?
Губы Дагни изогнулись с выражением удивления и сочувствия. Она чуть наклонила голову, словно прощаясь, и пошла прочь.
Лилиан впилась взглядом в лицо Риардена. Тот ответил ей неопределенным, озадаченным взглядом. Она ничего не сказала и молча последовала за ним, когда он двинулся к выходу. Она молчала и в такси, полуотвернувшись от мужа, всю дорогу до отеля. Риарден по одному выражению ее сжатых губ понимал, какая жестокая буря бушует у нее внутри. Он никогда еще
не видел, чтобы ее терзали столь сильные эмоции.Как только они осталась в комнате одни, Лилиан резко повернулась к Риардену лицом. Он смотрел на нее, не в силах поверить, что все понимает правильно.
— Так это Дагни Таггерт твоя любовница, верно?
Он не ответил.
— Мне случайно стало известно, что ты не заказывал купе в этом поезде. Теперь я знаю, где ты спал несколько последних ночей. Ты признаешься сам или хочешь, чтобы я послала частных детективов опросить служащих поезда и ее слуг? Это Дагни Таггерт?
— Да, — спокойно ответил он.
С искривившихся губ Лилиан сорвался вскрик. Она смотрела мимо него.
— Я должна была догадаться. Вот почему ничего не вышло!
— Что не вышло? — недоуменно переспросил Риарден.
Лилиан отшатнулась, словно внезапно вспомнив о его присутствии.
— Вы… когда она была в нашем доме, на приеме, вы тогда?..
— Нет. Позднее.
— Великая бизнес-леди, — проговорила она, — без страха и упрека, выше женских слабостей. Могучий ум, неподчиненный телу. — Она рассмеялась, но вдруг осеклась: — Браслет… — с застывшим взглядом произнесла Лилиан, слова как будто случайно всплывали из водоворота ее мыслей. — Так вот, что она для тебя значила. Это она дала тебе в руки оружие…
— Если ты действительно понимаешь, что говоришь, то да, ты права.
— Думаешь, тебе удастся выкрутиться?
— Выкрутиться? — он смотрел на нее с недоверчивым, растерянным любопытством.
— Вот почему в суде… — она замолкла.
— Что такое с моим судом?
Лилиан трясло.
— Ты, конечно, понимаешь, что я не позволю этому продолжаться.
— Как это связано с моим судом?
— Я не позволю тебе обладать этой женщиной. Не ею. Кем угодно, только не ею.
Подождав мгновение, он спросил ровным голосом:
— Почему?
— Я этого не позволю! Ты бросишь ее! — Риарден смотрел на Лилиан без выражения, но пристальность его взгляда дала ей самый опасный ответ. — Ты бросишь ее, ты никогда больше не увидишь ее!
— Лилиан, если ты хочешь это обсудить, то должна понять одну вещь: ничто и никто на свете не заставит меня ее бросить.
— Но я требую этого!
— Я уже сказал, что ты можешь требовать чего угодно, только не этого.
Он увидел, как растет в ее взгляде судорожный страх: не понимание, а враждебный отказ понимать происходящее. Лилиан как будто хотелось превратить силу своих эмоций в дымовую завесу, надеясь, что та сделает ее слепой перед действительностью, и именно слепота заставит действительность исчезнуть.
— Но я имею право требовать этого! Твоя жизнь принадлежит мне! Она — моя собственность. Моя собственность, ты в этом поклялся. Ты клялся дать мне счастье, мне, а не себе! Что ты со мной сделал? Ты не дал мне ничего, ты ничем не пожертвовал ради меня, ты никогда ни о чем не думал, только о себе — своей работе, своем заводе, своем таланте, своей любовнице! А как же я? Первое право за мной! Для полноты твоей коллекции! Ты — банковский счет, принадлежащий мне!
Именно выражение лица Риардена заставляло Лилиан в страхе выкрикивать одну фразу за другой. Но она не находила в нем ни гнева, ни боли, только одного, но неизменного врага — безразличие.