Атолл

– Где моя жена?
– спросил Джон Кейн у Джексона.

– Я определил её в служанки к старику Хэнку. Это был единственный способ избавить её от тяжелых сельскохозяйственных работ. На её и ваше счастье, у Хэнка недавно умерла его старая служанка, фактически гражданская жена этого старого пердуна...

– А этот старый пердун достаточно стар, чтобы не позариться на молодую служанку?

– Вполне старый и вполне пердун, - успокоил писателя главный бандит.
– Ему где-то лет за семьдесят... Впрочем, сейчас сами увидите.

– Ну-у, - протянул Джон, - я знавал семидесятилетних любителей залезть под юбку...

– Успокойтесь. Ваша жена - женщина довольно-таки сильная... Она этого старика, если захочет, в бараний рог согнет.

Они подошли к самой большой хижине и на вид самой добротной. Все-таки губернатор должен жить немного лучше своего народа, даже такой жалкий губернатор такого жалкого народа. Дом был поставлен на высокие сваи, так что пришлось подниматься по широкой, но шаткой лестнице - жалкое подобие дворцовой лестницы.

– Соблюдаем приличия, - сказал Джексон и постучался в дверь.

Внутри звякнул запор, дверь отварилась, и на пороге предстала Аниту. Вот так просто, без кандалов и цепей. Одетая в какое-то аборигенское платье. Она вскрикнула и бросилась на шею своему спасителю. Джон еле устоял на ногах от таких проявлений чувств. Да, девушка, вернее, женщина, еще вернее, - его жена, действительно была физически сильной.

– Заходите скорее, - сказала она по-английски Джону и его попутчикам.

Они вошли в дом. Аниту закрыла за ними дверь. Зажгла керосиновую лампу, поставила её на стол - он же обеденный, другого не было. Помещение тоже было многофункциональным что ли, оно было и прихожей и кухней и спальней для служанки. Апартаменты губернатора были в другой половине дома.

Когда гости сняли нищенские свои накидки, Аниту узнала Джексона даже в рубище. Конечно, шрамы не скроешь, они на лице. Джон подумал, что Джексона даже клеймить не надо, он и так клейменный.

Аниту испугалась, не знала, что означал ночной визит Джона в сопровождении самого главного бандита - то ли свобода, то ли плен для её любимого человека.

– Джон, мы едем домой?
– спросила она, опасно косясь на Джексона.

– Да, любимая, - ответил Джон, обнимая Аниту.

– Только вот малость обсохнем, - сказал Джексон, одежду которого - накидку и старый китель - развешивал азиат перед очагом.

Джексон достал бутылку, жадно глотнул из горлышка. Крякнул, протянул виски писателю. Джон молча помотал головой.

Очаг еще теплился, Аниту подложила в него щепок и пламя заиграло, осветило бедно обставленную комнату. Нищета была ужасающей. Джон даже представить не мог, что люди так живут всю жизнь и умирают в этой позорной бедности, так и не узнав, что бывает какая-то другая жизнь - более счастливая, более светлая, одним словом, богатая.

– Иди доложи губернатору, что командующий армии просит у него аудиенции, - приказал Джексон своему слуге.

Маркус удалился на половину губернатора, отворив невзрачную дверь.

– А если он спит...
– высказал сомнения Джон.

– Пустяки, - отмахнулся Джексон.
– Ночью он никогда не спит. У него бессонница... Зато днем не дурак задать храпака.

Джексон расхохотался. Громко, раскатисто. Не как гость, а как хозяин. И опять взбодрился виски.

Вскоре вышел Маркус и объявил:

– Губернатор просит пройти всех, кто пришел к нему с миром.

– Старый хипач, - хохотнул Джексон, пряча бутылку.
– Идемте, Джон, вам, как писателю, полезно с ним познакомится, интересный тип старого дурня...

– Зачем вы так, - одернул его Джон.

– Ладно-ладно, не буду. Соблюдаем приличия.

Апартаменты губернатора так же состояли из одной комнаты. Пожалуй, даже меньшего размера, чем прихожая-кухня. Зато посредине дощатого пола лежал ковер - три на четыре фута, - весь истертый чуть ли не до дыр ногами многочисленных посетителей.

Губернатор восседал в деревянном, обшитом кожей кресле. Хэнк Питерс крепко держался руками за потертые подлокотники, словно боялся, что пришедшие к нему люди собираются свергнуть его с трона. В свете керосиновой лампы, подвешенной к потолочной балке и еще одной, стоявшей на столе, лицо старика казалось неимоверно изможденным. Глубокие морщины избороздили его лик, словно он прожил не семь десятков лет, а все сто. Видно было, что наркотики основательно вошли в его плоть и кровь.

И все же Джон даже с некоторой завистью отметил, что хотя волосы у старика совсем белые, но все же по-прежнему густые и вьющиеся, а глаза удивительно голубые. Губернатор принадлежал к редкой породе мужчин, которые, даже будучи старыми, вызывают симпатию у многих женщин.

Все чинно поздоровались, азиат низко поклонился по азиатскому обычаю.

– Приветствую вас!
– величественно произнес губернатор, оторвав все же правую руку от подлокотника и, подняв её, двумя пальцами изобразил знак "виктория".
– Чем обязан посещению столь высоких гостей (взгляд на Джона) моей скромной обители?

Стулья для гостей у губернатора не были предусмотрены, поэтому всем пришлось стоять. И это правильно - в присутствии уважающего себя губернатора все должны стоять.

– У меня доклад, - выступив вперед, сказал Джексон.
– Очень срочный.

– Слушаю тебя, брат мой.

Джексон стал докладывать о том, что сам узнал недавно.

Джон отметил, что Хэнк Питерс на фоне губернаторского бзика продолжает играть роль хиппи, каким он был сорок с лишним лет назад. На нем были старейшие, зассанные джинсы и страшнейшая замшевая куртка с бахромой. Густые (правда, давно немытые) волосы старика по хиповской моде были прижаты к черепу разноцветной тесемкой. Перед ними сидел чудом сохранившийся динозавр славной эпохи Джона Кеннеди - Линдона Джонсона. Эпохи вьетнамской войны. Эпохи молодежного бунта: против войны, против богатых, против чистой одежды, против официальной американской мечты...

– Что вы предлагаете?
– спросил губернатор, выслушав доклад своего командующего армией.

– Рвать когти, сэр. И как можно скорее... Утром будет поздно. Я подготовил корабль, достаточно быстрый и маневренный, который умчит всех нас в безопасное место...

Губернатор опять поднял руку. Джексон замолчал. Хэнк Питерс сказал:

– Народ меня выбрал губернатором не для того, чтобы я бросал его в трудную минуту. Никакие федералы мне не страшны, ибо на этот пост меня утвердил сам президент Соединенных Штатов. Вы, если хотите, можете эвакуироваться, я не возражаю. А у меня свой план. Мы выйдем - я и мой народ - навстречу солдатам с цветами, девушки будут вставлять стебли цветов в дула их автоматов. Мы всегда так поступали и всегда наши мирные действия смиряли воинственный дух. Цветы против автоматов - вот наш лозунг!