Атомное комбо

Из-за темноты я практически не видела его лица, а значит и он не видел моего, замаскированного синяками и кровоподтёками.

– Откуда притащился, малец? Ну?

Я не ответила, и он ткнул меня автоматом. Слабенько так, но я свалилась с ног.

– Проваливай, и чтобы я тебя здесь больше не видел! Чего вытаращился? Жить надоело?

Я всерьёз задумалась над его вопросом. Он не хотел меня убивать, но я могла снять шапку и не оставить ему выбора. Но тогда Ранди останется один, и его некому будет любить.

– Ох, вот ты где!
– с неправдоподобной радостью воскликнула какая-то женщина за моей спиной.

– Не жалеет меня совсем, сорванец. Постоянно убегает. Вот я тебе сейчас задам!
– Меня вздёрнули чьи-то руки.
– Ты прости его, солдатик. Такой непоседливый. Не уследила. Не трогай ребёночка.

Она грохнулась перед ним на колени. Каталась у него в ногах, причитая, а я ведь первый раз в жизни её видела. Да, такое тоже встречалось...

Солдат отпихнул её сапогом.

– Комендантский час скоро. Ещё раз увижу - пристрелю.
– И пошёл обратно к своим.

Женщина схватила меня в охапку и потащила прочь от дома, от некогда самого безопасного места на земле.

– Что ж ты делаешь? Миленький мой, нельзя же так.

– Моя мама...
– прошептала я.

– Ох, горе! Мама...

Как она сказала "мама", раздался вой, и я, извернувшись, заметила ещё двух, что шли, уцепившись за её юбку. Дети, им было года по три - не больше, они ещё ничего толком не понимали, но стоило им услышать "мама", они кинулись в рёв.

Тогда женщина сунула им в рот замёрзшего изюма, и они притихли.

Натуральная наседка.

Так мы вчетвером дошли до госпиталя.

***

В квартале Повешенных целыми остались только два особняка. В одном расположился штаб командования. Во втором госпиталь. Как оказалось недалеко от Рачи всё ещё шли бои, поэтому госпиталь был набит битком. Там работала Наседка. В госпитале вообще оказалось неожиданно много женщин, но детей там было ещё больше. Их туда приводили не из жалости, а выполняя приказ: тех, кому ещё не исполнилось тринадцать, делали донорами. Кровь брали раз в две недели, в результате чего дети превращались в приведения сначала в переносном, а затем и в прямом смысле.

– Дожили, - роптали медсёстры.
– Врагов спасаем, а своих - безвинных - губим.

Но тех, кто открыто выказывал недовольство, убивали на месте. Я видела, как застрели хирурга, потому что он отказался переливать дефицитную кровь обреченному на смерть капитану. Кровь, в итоге, перелили, а через три дня капитана заколотили в ящик и отправили в Ирд-Ам по уцелевшей железной дороге. По этой же дороге привозили боеприпасы, продовольствие и новых солдат.

А потом её подорвали партизаны. Правда, это случится только через год.

В госпитале было электричество, которое подавал страшно громыхающий бензиновый генератор. Здание переполнял свет, он просачивался через заколоченные досками окна и казался почти материальным. Тёплым, мягким и безопасным. Нам, детям, всем троим, захотелось к нему прикоснуться, погрузиться в него и заснуть, спелёнатым в него.

Но когда мы зашли внутрь, волшебство рассеялось. Первое, на что обращали внимание (на что внимание просто невозможно было не обратить) - запах. Запах такой, что можно вешать топор. Невообразимая смесь антисептика, хлороформа, крови, гноя, блевотины и мочи.

Кроватей - от одной стены до другой. Кто-то умирал, на его место сразу клали другого. Скулёж, бредовый шепот, мат. На втором этаже - та же история. В западном пределе располагалась операционная. Рядом держали детей. Именно так: они там не жили, их держали. Банк свежей крови.

Дети напоминали маленькие ледяные скульптурки. Прозрачные, бледные, лысенькие, как шахматные пешки. Они ходили, словно были по горло в воде, и спотыкались даже об воздух. Они не играли, не шалили, не задирали друг друга, не дрались. Только ели и спали.

Когда Наседка нас туда привела, нам сразу определили место на составленных в ряд кроватях и одежду. Меня начали раздевать, сняли шапку...

– Бог ты мой!
– ахнула одна из санитарок.
– Что ж это ты... Ох, мать, что же ты наделала!

Меня обступили, глядя то на волосы, то в глаза.

– А кто это с тобой так?
– поинтересовалась другая.
– Солдаты?

Все охнули и поморщились, представляя, что солдаты ещё могли со мной сделать.

– Нет. Мама.

– Ох, мама...

А дети как услышали "мама", и все хором захныкали.

– Что ж нам с тобой делать?
– шептались санитарки.

– Сбреем. Волосы, брови. Скажем, что выпали. Кто не поверит? Видели Софи? За день облысела.

– Нас убьют! Всех! Каждую повесят! За укрывательство. Сказали же...

– Ну, иди! Иди, говори! А с меня хватит!

– Ещё скажи, что дваждырождённые этого не заслужили! Оглянись! За ними пришли, а досталось всем. Из-за них ведь страдаем!

– Я-то не слепая, знаю из-за кого страдаем.

– Да ладно уж. Чего спешить? Все мы рано или поздно...

Дети угомонились, на их лицах опять застыло выражение тупой покорности. Я с ужасом думала о том, что мне придётся здесь остаться.

– Я не могу...
– сказала я робко, оглядывая незнакомые женские лица. Молодые, но уже такие... старые.
– Мне нужно идти... Там остался Ранди. Я не могу его бросить.

Я хотела бы объяснить им.

Он без меня погибнет. Каким бы сильным он ни был, пусть самым сильным на свете, он умрёт, если его не любить. Мои слова - его воздух. Я не шучу.

– Твой друг?

– Он мне не друг, - ответила я без колебаний.
– Он мне... родной.

– Как?! Ещё один дваждырождённый?

– Нет. Он неприкасаемый.

А вот это я зря. Неприкасаемых и раньше не жаловали, теперь же люто ненавидели. Появись Ранди рядом с госпиталем, его остановил бы не пост охраны, а растерзали эти самые женщины.

– Хватит этих глупостей!
– отмахнулась от меня Наседка.
– Выйдешь на улицу, тебя убьют. А не убьют, сама погибнешь. Зима. Есть нечего.