Аттестат зрелости

– Ура!
– завопили восторженно ребятишки.
– Рябинушка тоже свалилась! Ура!

«Рябинушка»? Да уж не Рябинина ли это? Она же вожатая в каком-то классе!»

Сергей скользнул вниз с обрыва, рисуясь, затормозил около мальчишек, горделиво приосанился, как я, мол, съехал лихо - учитесь, салаги...

Светлана вытаращилась на Герцева, как на привидение:

– Ты не с Луны свалился?

– С обрыва!

– А слабо съехать ещё раз оттуда, - махнул палкой, показывая, откуда, самый маленький мальчишка в куцей цигейковой шубёнке, из рукавов которой торчали руки в заплатанных рукавичках.
– Кувыркнёшься! Там ещё никто не спускался, и тебе - слабо!

– Мне? Слабо?
– загорячился Герцев.

– А ты знаешь, кто я?

– А чо... Серёжка Герцев ты, - лениво отмахнулся от него мальчишка и даже сплюнул на снег сквозь зубы.
– Не съедешь, кувыркнёшься...
– и стоял, смотрел нахальными и хитрыми глазами.

– Это я?! Кувыркнусь?
– Герцев прямо-таки рассвирепел.

– Ага, ты...
– мальчишка равнодушно глянул на обрыв с одинокой лыжней, проложенной Сергеем, и полез на гору, давая этим понять, что, мол, разговор окончен: Герцев всё равно не съедет.

Сергей молча, прыжком, развернулся и тоже полез наверх по крутому склону.

– Серёжка, убьёшься!
– крикнула ему вслед Светлана.

– А и убьюсь, тебе-то какая забота...
– пробормотал

Сергей, упрямо «елочкой» взбираясь вверх и примечая, где он спускался первый раз. Ведь, и правда, повезло: здесь запросто можно лбом сосну сбить, но Герцев всё-таки лез наверх.

На вершине обрыва шевельнулось сомнение, сможет ли он благополучно спуститься. Этот спуск на самом деле считался «необъезженным», и это просто везение, что он благополучно съехал первый раз. Сергей подумал, может, и не рисковать, ехать спокойно дальше, но представил, как заорут восторженно пацанята, как посмотрит насмешливо Светлана завтра ему в глаза, а «пионерики» её раззвонят по школе, что он испугался.

«Эх, была не была, свалюсь, так свалюсь...» - решил Сергей и легонько оттолкнулся от края. Он вовремя повернул у первой сосны, а у второй не рассчитал поворот и на полном ходу врезался в кусты. И только потому не покатился вниз, что запутался в колючем шиповнике.

– Ага-а-а!
– отплясывали внизу мальчишки.
– Упал! Упал!

Светлана карабкалась к нему без лыж, утопая по колено в снегу, опередив своих ребят.

– Жив, Серёжа?
– до чего же глаза у неё стали огромные...

– Да жив, чего мне сделается, - безразлично ответил

Сергей, а внутри заиграла тоненькая струночка: испугалась всё-таки ледышка, за него испугалась.

– Ой, как ты исцарапался!..
– Светлана выхватила из кармана куртки пузырек с йодом и бинт.

– Запасливая, целая аптека с собой, - фыркнул Сергей.

– Да ведь ребята со мной, мало ли что...
– виновато промолвила Светлана.

Сергей выцарапался из шиповника, и Светлана легкими касаниями прижгла ему ссадины на лице.

 - А всё равно спущусь!

В глазах Светланы промелькнул испуг:

– Да не лезь ты, шею свернёшь, подумаешь, мальчишки посмеялись.

Но Герцев решительно полез наверх. Теперь он был уверен, что спустится: надо только правую лыжу на секунду раньше повернуть вправо у второй сосны.

Звонок на урок давно уже был, но Анна Павловна почему-то опаздывала. Десятиклассники немного удивились этому обстоятельству - такое случилось впервые, Тернова была очень пунктуальной - но не особенно расстроились.

Прошло пять минут. Десять...

Наконец, открылась дверь, и в класс, извинившись за опоздание, вошла Анна Павловна. Тяжёлыми, какими-то чужими шагами, подошла к столу и устало опустилась на стул, чем немало изумила ребят. Анна Павловна никогда не сидела во время урока, у неё даже любимое место есть - у третьего стола первого ряда. Стоит, бывало, рядом с Настей, опираясь о стол костяшками пальцев правой руки и говорит, говорит... Анна Павловна никогда не вела урок по конспекту, хотя, наверное, конспекты были - потому что всегда Анна Павловна приносила вместе с классным журналом и толстую тетрадь в синей обложке. Но записями своими она никогда не пользовалась.

– Прошу извинить меня, но я сегодня плохо себя чувствую, я уж посижу...
– тихо сказала Анна Павловна.
– Времени у нас осталось мало, и я вас порадую - не будет опроса по теме...

Сенечка Ерошкин улыбнулся, радостно потёр руки. В десятом «Б» не принято было приходить не подготовленным к уроку, но Сенечка одинаково пренебрежительно относился и к литературе, и к математике, и к другим предметам... До учёбы Сенечка был великий неохотник, и если б не настояли родители, он, пожалуй, пошёл бы в техническое училище. Но родители никогда не понимают, чего хотят их дети...

– Но в то же время я вас огорчу, - продолжала Анна

Павловна, - вы напишете коротенькое сочинение, совсем коротенькое, разрешаю даже закончить его дома...

– Очень надо, - пробурчал Ерошкин, досадуя такому обороту дела.

– Тема - о нашей человечности. Ведь человек - он не просто царь природы, самое высокоразвитое существо, он должен быть, прежде всего, человеком. Почему я избрала эту тему? Отвечу... Иду я сегодня на занятия и вижу, что мальчуган лет девяти загнал кошку между гаражей и кидает в неё ледышками. Кошке деваться некуда: с двух сторон стены гаражей, с третьей какой-то хлам, а с четвертой... Она смотрит жалобно и мяукает, как будто просит о помощи: «Спасите, люди!» Говорю мальчугану: «Что же ты делаешь, зачем мучаешь животное?» - «Подумаешь, - отвечает.
– Она не наша!» - «Но ей же больно!» - «Ну и что? Она же приблудная, ничейная», - «А свою бы ударил?» - спрашиваю. «Нет, - говорит.
– За нашу мне мать уши оторвет. А эта – чужая». Я, конечно, прогнала его. Но вдумайтесь в слова мальчика: он понимает безнаказанность своих действий и безжалостно мучает беззащитное животное...

Анна Павловна не договорила и, как во время замедленного кадра в кино, стала валиться набок.

Десятиклассники застыли не месте с ужасом на лице, но глухой стук упавшего тела, а больше всего негромкий вскрик Воробьевой: «Ой, мамочка!» - выметнул к столу несколько парней.

– Глобус! Быстренько в учительскую! – скомандовал Оленьков Ерошкину, и видя, что Сенечка не трогается с места, вытряхнул его за плечи в проход и подтолкнул к дверям: - Или не тебе сказано?!

Сенечка, со страхом глядя, как Герцев и Сутеев поднимали с пола и усаживали на стуле Анну Павловну, боком двинулся к выходу, потом ринулся в коридор, и несколько секунд все слышали его громкое топанье.

Анна Павловна ещё была без сознания, когда, запыхавшись, прибежал Кузьма Петрович:

– Что такое? Что?!
– испуганно выдохнул директор.

Ребята недоуменно пожали плечами. Герцев объяснил:

– Анна Павловна рассказывала, и вдруг упала. Мы подняли её, а она без сознания.

– Ну-ка, хлопцы, помогите...

Герцев и Сутеев вместе с директором осторожно вынесли Анну Павловну. Вернулись они нескоро.

– Ну, что там?
– встревоженно встретили их товарищи.

– «Скорая» увезла. Говорят, операция нужна.

– А я знаю, что делать!
– вскочил на стул Сенечка Ерошкин.
– Ведь у Окуня мать - хирург! Пусть съездит к ней, узнает что к чему!

– А что? Это идея!
– обрадовались одноклассники.
– Поезжай, Вась, узнай, - это были первые слова, сказанные Ваське со времени «картофельного» бунта.

– Зачем? Завтра и так скажут, - с неохотой ответил Окунь.

– Эх ты, рыба-пескарь!
– презрительно оттопырил нижнюю губу Оленьков.
– Один раз ребята просят, а ты выламываешься.