Аттестат зрелости

– Навевное, я не знаю.

– Спасибо тебе. Ты умная девочка.

– Я не девочка. Я - Вавева, - обидчивым басом произнесла трубка.
– Сама ты девочка.

– Валера, а откуда ты знаешь, кто я?
– поинтересовалась Настя.

– А Васе всегда девочки звонят, - простодушно пояснил Валера.

Настино лицо вспыхнуло, горячая волна прихлынула к глазам. Девочки. Всегда звонят девочки. И всё-таки он нравился ей. Она помнила, как Вася пришел к ним в класс - вежливый, аккуратно одетый. Но потом что-то случилось, он сильно изменился: стал задиристым, даже злым и хамоватым.

– Спасибо тебе, Валера. Ты молодец. Ты один дома? Не боишься?

– Не-а... Я самостоятельный, - ответил мальчишка солидно.
– Это я потому дома, потому что заболел, а так я хожу в садик, в старшую группу, - Валере, видимо, хотелось поговорить, но Настя, ещё раз поблагодарив мальчишку, повесила трубку.

Настю охватила паника: Вася заболел! Серьёзно, наверное, раз его увезли на машине «скорой помощи». Настя заторопилась домой.

– Мам, дай денег! – с порога обратилась она к матери.

– Зачем?

– Вася Окунь заболел, я в больницу к нему хочу сходить. Ведь из-за меня он заболел! Ему плохо!

– Но ведь и у тебя болит нога. Выйдет из больницы, поблагодаришь его, а так - что за спешка?

– Да из-за меня он заболел, как ты не понимаешь?!
– в отчаянии воскликнула Настя.

– Ну-ка, ну-ка...
– усадила мать Настю рядом с собой.
– Расскажи-ка, это почему же из-за тебя?

Настя тяжело вздохнула и рассказала всё по порядку: как упала, как на неё наехал Окунь, как тащил на себе по лесу, пока ребята их не догнали.

– Это что же? Бросили они тебя?

– Да не бросили!
– досадливо отмахнулась Настя.
– Просто не сразу спохватились, ушли далеко. Понимаешь, не сразу? А в больницу я все равно пойду!
– упрямо заявила Настя. – Потому что...

– Потому - что? – Полина Егоровна заглянула в глаза дочери, и та серьезно ответила:

– Потому что нравится он мне.

– А я от Светланки слышала, что он у вас вроде Дон-Жуана, - растерялась мать.
– Да и дружит, она говорила, с Викой Осиповой.

– Господи, мама, да он не только с одной Осиповой дружит!
– в сердцах воскликнула Настя.
– А мне он всё равно нравится! Нра-вит-ся! Разве непонятно?
– Настя взволнованно хрустнула пальцами.

Полина Егоровна ласково погладила дочь по голове, привлекла к себе, подумав удивленно: «Боже мой! Настя-то совсем уже невеста!» - а вслух сказала:

– Иди, Настенька, ведь этот мальчик в беде. И ему надо помочь. И отношение твоё к нему совсем ни при чём. Верно?

Настя улыбнулась благодарно: ах, какая же у неё мамочка, все понимает. И поцеловала Полину Егоровну в щеку.

Настя узнала в справочном окне одного из корпусов городской больницы, что с простудными заболеваниями люди поступают в терапевтическое отделение.

– Это - как выйдете во двор, налево - новый корпус, - пояснила Насте девушка из справочного.

В терапевтическом отделении фамилии Василия на листочке, где была отмечена температура всех больных, не было. Но Настя, обычно робкая, добилась, чтобы её пропустили к старшей медсестре, и та, полистав журнал, сказала, что Василий Окунь лежит в отдельном боксе. Она дала Насте халат, в котором девушка почти «утонула» - такой он был широкий и длинный.

Медсестра повела Настю по коридору, потом они поднялись на третий этаж, опять шли по коридору. Медсестра была рослая, рыхлая. Лицо у нее было доброе, голос - воркующе-ласковый.

– Васятку привезли к нам в двенадцать часов. Я как раз дежурила. А сегодня одна сестричка отпросилась, вот я за неё и осталась.

Настя, прихрамывая, еле поспевала за ней, путаясь в полах халата. Она почти бежала, а медсестра-богатырша, казалось, шла не спеша.

– Температура у него, голубчика, свыше сорока была. Бредил даже. Мать его, Вера Ивановна, плакала, убивалась. Утром на дежурство пошла, сердешная, ночью совсем не отдыхала. А ей уставать никак нельзя, она - хирург. А у хирургов каждый день работа, всё кого-нибудь да режут, - и тут же поправилась, - операции делают, - женщина шумно вздохнула. Ей нравилась молчаливая собеседница, и она совсем не расстраивалась, что Настя ничего не отвечает.

– Вот бокс, где Васятка лежит, - медсестра взялась за ручку двери и вдруг спросила: - А ты кто будешь? Вика или Настя? Он, когда бредил, кричал: держись, Настя. То Вику звал, а то вовсе смешно кого-то называл - Инфанта.

Насте показалось, что она покраснела до самых пяток, и еле слышно сказала:

– Настя...

– Настя...
– повторила медсестра таким тоном, словно хотела сказать, вот, мол, ты какая, Настя.
– А я Агриппина Петровна, тетя Гапа. Откуда же он тебя вытаскивал, вижу, ты хромаешь даже.

– Я в лесу ногу подвернула, а Вася идти мне помогал. Он в одном свитере был, потому и простудился. Замёрз сильно

– Скажи, пожалуйста, какой герой, - уважительно произнесла тетя Гапа.
– А ведь и не подумаешь: такой оболтус, совсем Веру Ивановну измучил. Без отца ведь вырос. Отец-то, прощелыга окаянный, бросил их. Да... – она тяжко вздохнула.
– А у Васи твоего - левосторонняя пневмония, воспаление легких, значит. Но ничего, температурку мы ему сбили немного, поправится твой Вася!
– она открыла дверь и подтолкнула вперёд Настю: иди, мол.

Настя вошла в комнатку стерильной чистоты и белизны, где едва умещались две кровати. На одной из них лежал Окунь. Он изменился за эту ночь. Лицо заострилось, было лишь чуточку смуглее белой наволочки. Под закрытыми веками синие полукружия, черные волосы сбились на лоб, спутались. Окунь уже дважды за этот год перекрашивался, а вообще-то у волосы у него были белокурые, и, как казалось Насте, мягкие.

– Ты посиди, девонька, я сейчас вернусь, ему как раз укольчик положен, вот мы его и разбудим, а пока посиди.

Медсестра вышла. Настя присела на стоящий рядом с кроватью белый табурет. Она боязливо коснулась рукой горячей щеки Окуня, убрала с его лба влажные волосы. Окунь повернул лицо к стене, и Настя увидела темный след на подушке: так измотала Ваську слабость, что он исходил потом.

Настя сидела ни жива, ни мертва, едва дыша. Окунь был какой-то незнакомый, беспомощный, и его вид вызвал у Насти жалость. Она осторожно промокнула капельки пота на его лбу полотенцем, что висело в изголовье, и Окунь вдруг улыбнулся во сне и еле слышно прошептал, вернее даже не прошептал, а Настя сама угадала по губам: