Аттестат зрелости

Он, вообще, был всегда рядом с товарищами – шла ли речь о походе, дискотеке или просто посиделках у одного из них, – и дарил им частицу того своего внутреннего тепла, которое привносило в их общение неизъяснимый свет. Существо безобидное и покладистое, Одед по праву звался совестью компании, и не только ее одной, но и чуть ли не всего класса. Тихий, скромный, внимательный, приветливый и добродушный, он снискал симпатии многих. Даже шпана никогда не трогала его. Лиат, при всей ее ироничности, так и не нашла для него колких слов. Для развязных приятелей Хена и Шахара – Рана, Янива, Эреза и Авигдора, – с которыми те, особенно Хен, любили погонять шары в бильярдных и выпить пива, он являлся немного второсортным, зато удобным помощником и благодарным слушателем.

Однажды, Галь справедливо отозвалась о нем так: "лучшего мужа для домохозяйки не сыскать, потому, что он будет всегда, по ее указке, ходить для нее за покупками, нянчить детей, мыть полы и даже нарезать овощи для супа". Галь… Вот уж если бы она разрешила ему совершать для нее все это, он бы всю жизнь носил ее на руках!

Украденная фотография красавицы была единственным решительным поступком парня во имя обладания ею – пусть иллюзорно, но хоть как-нибудь! Каждый день, закрываясь в комнате, Одед ласкал обреченным взглядом изображение полуголой девушки, проводил дрожащим пальцем по очертаниям ее груди и бедер, касался ртом запечатленных на снимке ее улыбающихся алых губ, и мечтал о неком чуде, которое вознаградит его за пытку безответной страсти. Надежда его была мертва, а жгучее чувство, упрямо кромсавшее его сердце, словно подчинило себе волю молодого человека. Он наивно искал утешения в мысли, что его любовь была по-настоящему идеальной, именно в силу своей платоничности и несбыточности. И, вовсе не глядя по сторонам в поисках замены своей невозможной страсти, Одед радовался уже тому, что постоянно виделся с Галь, понятия не имевшей о тех чувствах, что крылись за его спокойным выражением лица, во время общих встреч шестерки. Нынешняя вечеринка была одним из таких моментов общения с Галь. Когда та пустится плясать в обнимку с Шахаром, он, из своего угла, украдкой будет ею любоваться, пылая желаньем, сгорая от ревности.

Юноша встал, выключил телевизор, и, разминаясь, заходил по комнате шатающейся походкой. Ему не хотелось выходить в гостиную, откуда доносились оглушительные визги его младших сестер-близнецов и строгий голос матери, пытавшейся накормить их ужином. Эти пятилетние чертовки уже порядком достали его сегодня. Кстати, ему бы не помешало вздремнуть, – вечер будет долгим!

Развозка была назначена на два часа ночи, и он, разумеется, пробудет там до тех пор. Улизнуть пораньше было бы неплохо, да вот только друзья засыплют его вопросами, почему, что не так, и тому подобное. Лучше всего будет избежать этой неловкости, связанной еще и с тем, что придется искать их в дискотечной толчее и объяснять свое решение под нестерпимый рев музыки. Он уж постарается, по словам Хена, расслабиться и оттянуться.

А завтра, все свои впечатления от вечеринки он, по обыкновению, изложит в стихах, которые никто, кроме него, никогда не читал. Уже третья внушительных размеров тетрадь с собранием его произведений пополнится еще одной, а то и двумя попытками заставить бумагу говорить вместо него, обращаясь к невидимым слушателям. В исполненных горького лиризма поэтических строках он создаст себе любой образ, осуществит какую угодно сказку, даже преувеличит свои истинные чувства, не столько ради поэзии, сколько во имя жалости к себе. Он привык все вносить в этот своеобразный дневник своей души, и часто цитировал себе куски собственных произведений:

"Любовь! Любовь! Тебе на пыткуЯ, словно грешник, отдаюсь.Ее огромных глаз улыбкуСтереть из памяти боюсь.Я из моей открытой раныЗа каплей каплю, пью нектар,И белый-белый щек пожарНе скрыли б лучшие румяна".

В прошлом году, зимой, Дана Лев поручила им с Галь и еще троим одноклассникам водрузить над классной доской длиннющий плакат с расписанием уроков. Тот день, как он сейчас помнил, был хмурым и дождливым, но в классе стояло непередаваемое веселье. Стул, на который залезла Галь, предательски зашатался, и Одед, одной рукой прибивая плакат, другой страховал девушку, которая острила, что либо она свалится, либо вся их работа пойдет ко всем чертям. Свидетели его попыток удержать и плакат, и Галь, заливались хохотом, которым заразился и сам Одед:

"И счастья чашу я испьюДо дна с потопа каплей каждой,За то, что с той, кого люблю,Смеялся радостно однажды".

Но то были мимолетные иллюзии, разбивавшиеся сразу же, как улетучивался хмель общения. Опечаленный парень размышлял тогда о своей незавидной участи, и клял судьбу за то, что она познакомила его с такой прекрасной, но влюбленной в другого девушкой, как Галь:

"Мою всю жизнь перевернулаБоль без конца и без начала,В бурлящий омут окунула,И не вернет на сушу вновь.Мой плот убогий не достигнетВовек заветного причала,Он неминуемо погибнет,Ибо сильна, как смерть, любовь".

На последние именины Галь Одед купил букет алых роз и косметический набор в подарок. По дороге к ней у него родилось четверостишье, которое потом вошло в целую поэму:

"Я в эту ночь не только розыК твоим бы бросил, Галь, ногам.Я за тебя – мою лишь грезу —По капле кровь свою отдам! "

А в конце прошлого учебного года, в июне, когда их выпуск вывезли на ночь гуляния в аквапарк, он, примостившись у своего лежака, и глядя с тоской на грохочущую дискотеку, где Галь, как обычно, была королевой, нацарапал карандашом на полях случайного листка газеты:

"На мгновенье, прошу, про знакомых забудь,И галдящий покинь хоровод.Пусть ко мне лунный луч озарит тебе путь,Жду тебя у недвижимых вод.Я по лунной тропинке тебя уведуВ поднебесный мечты моей храм.И от всех я тебя навсегда украду,И вовек никому не отдам! "

Так будет и на этот раз. Он напишет свои пламенные строки, много раз прочтет их про себя, вживаясь в созданный им себе образ, и спрячет в нижний ящик стола, в красивую коробку, где с недавних пор поселилась «незаконная» фотография Галь. Никто не узнает про этот тайник, никто не услышит, о чем, о ком он говорил, говорит и будет говорить стихами.

Устав кружить по комнате, Одед опустился, вернее, упал на кровать и лениво растянулся на ней. От круговорота мыслей и избытка чувств он даже не испытывал голода. Там, на вечеринке, их ждало изобилие закусок, так что ужинать дома было вовсе необязательно. Легкая сонливость одолевала его. Идти после трудного учебного дня на шумную дискотеку до двух часов ночи, а назавтра отправляться в школу к десяти утра, было все же нелегко для тихони Одеда!

Он закрыл свои медового цвета глаза и вскоре потерял счет времени. Юноше снилось, будто уже наступила ночь, праздник кончился, и он сладко спит. В былые времена он, после мероприятий такого рода, иногда ночевал у Хена, жившего всего в квартале от школы. Теперь это навряд ли будет уже возможным – ведь Хен дни и ночи проводит с красоткой Шели. Не исключено, что для этих двоих праздник окончится гораздо позже, чем в два ночи. Скорее всего, они вообще не будут спать этой ночью, зато на следующий день превосходно отоспятся на занятиях. Но ему то что – ведь сам он уже крепко спит! Пусть Хен живет своей ночною жизнью, а он наутро будет свеж и полон сил учиться, тогда как Хен…