Аврелион
Шрифт:
Вечером того же дня, единогласным решением всех присутствующих шеф-генерал Барнсуотт, командующий региональными вооруженными силами Берион-два, был утвержден первым Диктатором Координационной Коллегии Совета Реформ. Старший командор Мэрриот получил должность куратора Коллегии и остальные командоры стали ее бессменными членами с правом решающего голоса.
Странные ощущения не покидали Пэра. Он по-прежнему был чрезвычайно осторожен и внимателен в проявлениях своего присутствия в структуре ткани мозга своего симбионта. Вовремя найденное удачное решение совмещения незаметности существования в необозримом информационном поле индивидуала Магденборга все же иногда не вписывалось в зазор между разными биологическими сущностями его и сверхгумана. Пэр делал все возможное, чтобы гасить непроизвольно возникающие противоречия между двусмысленными совпадениями одновременных попыток
Разделенные сотыми долями микрона тонкие структуры мозга, которые Пэр заставил работать попеременно в периоды их отдыха от активности Магденборга, все равно несли слишком большую нагрузку, чтобы стать полностью независимыми пластами синапсических связей. В такие моменты Пэр словно прорастал в такие необозримые информационные дали, что его буквально трясло от одной мысли о таких накопленных базах данных сверхгумана.
Пэр постепенно расстался с иллюзиями о божественности мира, в котором он невольно оказался. Его теперь заботило совершенно другое. Знания, которыми было наполнено все информационное пространство не только его симбионта, но и внешнего мира, куда он проникал во время коротких циклов сна Магденборга – вот что стало навязчивой идеей! Хаотические блуждания по встреченным сущностям других сверхгуманов распаляли его воображение, как бы он ни сдерживал себя от столь опасного проявления своего существования.
Все интеллектуальные нейроструктуры сверхгуманов, в которыепроникал Пэр, не имели в себе ничего похожего на симбиоз существования двух интеллектуальных систем. Они были цельны, организованы по типу математической логики и… примитивны. В них не существовало ни единого намека на чувственное восприятие окружения. Сенсорные датчики обоняния, тактильных и вкусовых ощущений сверхгуманов были настолько грубы, что Пэр никак не мог понять, зачем тогда этим существам их зачаточные примитивы! Такой разрыв между интеллектом и чувственными ощущениями был поразительно огромен. Как же эти высокоразумные существа общаются между собой, если нельзя использовать тончайшие нюансы мимики, интонаций голоса, переживания прикосновений и ощущения запахов жизни помимо их анализа бесконечно развитым интеллектом?!
Сколько бы Пэр ни пытался обнаружить некое постороннее нейрообразование, ему это не удалось ни разу. Пэр пришел, в конце концов, к выводу об уникальности такого явления, как симбиоз интеллектов его и Магденборга.
Почему это случилось, Пэр не мог понять. Но то, что такое произошло, наверняка было волей божественного промысла богов Лакки, ибо если так случилось в уникально-единственном варианте, то не это ли доказательство покровительства божественной Силы? Но несмотря на это Пэр, сам того не ощущая, подспудно искал следы пребывания личности Крита в любом из встреченных сверхгуманов, хотя он понимал всю наивность своих предположений такой же судьбы для своего друга. Пэр не оставлял надежду отыскать хоть малейший намек на пребывание Крита здесь, в этом странном и страшном мире.
Возможность для поисков ментальной ауры друга у Пэра была лишь в часы циклов сна своего симбионта. Дождавшись очередного погружения, Пэр немедленно выходил из пространства реального сознания. Мчась мимо безликих, как срубленные пни в Лесу, однообразных структур психотипов сверхгуманов, он не останавливался, как прежде около каждого из них. Пэр мог уже мгновенно определять пустые каркасы бесчувственных информационных баз данных, сверкающих, как огромные друзы скарановых кристаллов. В них не было жизни, там была одна лишь сухая масса вычислительных ячеек.
Проходило время, но Пэр, несмотря на бесплодные поиски ментала Крита, не прекращал свои попытки. Снова и снова он заглядывал в чуждые человеческой сути астралы в надежде распознать хоть искорку живого мыслящего чувства. Но дни шли за днями, и с каждым выходом в астрал Пэр понимал, что Крит потерян для него навсегда. Он сам не знал, каким образом ему удастся вернуться в Аврелион, если это возможно в принципе. Эти мысли погружали его в такую неизбывную тоску, что Пэру стоило невероятных усилий скрыть ее под слоем бесчувственных уровней сознания. Инстинктивно он чувствовал, что надо во что бы то ни стало сохранить свое инкогнито. Это было завоевано с таким трудом, и вряд ли в будущем у него представилась бы такая возможность. Пэр понимал, что сохранить свою идентичность ему удалось благодаря лишь счастливому стечению обстоятельств, когда в его мозг внедряли личность сверхгумана. И еще Пэр к этому времени ясно осознал – он может влиять на сознание своего симбионта. Это давало шанс повернуть развитие событий в нужную для себя сторону. Как это сделать Пэр еще не представлял, но какое-то
внутреннее чувство подсказывало, что решение близко, надо только быть сосредоточеннее и внимательнее при анализе разворачивающейся вокруг него чужой жизни.Эти мысли несколько успокаивали Пэра. Но полностью заглушить тоску по утерянному родному миру они были не в состоянии. В часы вынужденного бездействия, когда интеллект симбионта задействовал все области мозга, Пэр снова погружался в пропасть безнадежности. Как бы ни прятал Пэр гигантскими усилиями воли свою непроизвольно прорывающуюся яростную тоску по Миссе, он выплескивалась иногда острым, щемящим фантомное сердце болезненным спазмом. В такие мгновения Пэр готов был на все, чтобы оказаться дома, в Аврелионе, рядом с Миссой, даже в этом, проклятой богами Лакки скарановой коробке вместо тела! Слишком многое связывало его с утраченным миром тишины и знаний, в котором осталась любовь и надежда на счастье. В такие минуты он клялся всем, что было ему дорого, что вернется домой, чего бы это ему ни стоило!
Чтобы приглушить обуревающие его чувства, Пэр вызывал в памяти те дни, когда он впервые ощутил в себе нечто необычайно его волнующее. Это нечто жило в нем постоянно и с некоторого момента каждый раз при встрече с Миссой вздымалось в его груди сладкой волной. Пэр сначала был испуган, почти ошарашен такой реакцией при виде своей давнишней подруги. Он знал ее с самого раннего детства. Они всегда были рядом, как и Крит и ее подруга Дея. Их детские чувства были настолько непосредственны, что купаясь в Кольце, возясь вперемешку в тесных объятиях друг друга на спортплощадках ими владели какие угодно мысли, но только не различия в строении их тел. Но с того самого времени, когда однажды Пэр, прикоснувшись нечаянно к Миссе ощутил странный жар в сердце и волнение в груди, все изменилось. Он сразу же заметил удивительные глаза своей подруги, ее долгие пристальные взгляды на нем, отсутствующее выражение ее лица, когда он увлеченно говорил ей о неких, волнующих его ум научных или философских проблемах. Пэр обижался и замолкал. Только теперь он вспомнил ее ласковые пальчики, в такие моменты нежно поправлявших непокорную прядь его белокурых волос на лбу.
Эти переживания он тщательно таил в себе. Мисса может и догадывалась о его чувствах, но тоже ничем не обнаруживала свои. Так все продолжалось до того дня, когда Мисса узнала об Уходе своей старшей матери Адель. Пэр был удручен и расстроен состоянием убитой горем Миссы. Он всячески старался как-то ее отвлечь, перевести ее мысли на другие темы и дела, но это ему не удавалось. Пэр понимал состояние подруги, но одного он никак не мог понять, – ее сострадание и горе по Адель и одновременно холодное, отстраненное отношение к его присутствию рядом. Как будто ее чувства целиком были поглощены потерей родного и любимого человека.
Пэр не настаивал на другом отношении к себе. Решив, что так и должно быть, он просто ненавязчиво присутствовал рядом, тем самым давая Миссе возможность выплеснуть на него свое горе. Тем неожиданней оказалась ситуация, когда Мисса, после рассказа о первой близости своей старшей матери, просто и по-деловому распорядилась и его и своим чувством. Он был готов ко всем испытаниям, но только не к такому варианту высочайшего проявления их любви. Когда завечерело, Мисса прошла к перинеле, на которой она спала, и молча сняла с себя легкую полупрозрачную тунику. Пэр с пересохшими губами, нервно пытаясь сглотнуть стоявший поперек горла комок, расширенными глазами смотрел на изящные линия ее тела, как будто струящиеся по удивительному стройному стволу гибкой лианы. Не сознавая ничего, он, тем не менее, древнейшим инстинктом мужского естества понял, что перед ним стоит высочайшее совершенство девичьей красоты.
Мисса, повернув в пол-оборота к нему лицо, и несколько склонив голову, искоса испытующе смотрела в его глаза. Пэр, затаив дыхание, не мог пошевелиться. Мисса, будто поняв состояние своего возлюбленного, медленно присела на перинелу и тихо шепнула: «Иди ко мне…».
Пэр, как сомнамбула, привстал. Его ноги были невероятно напряжены. Еле передвигая их, он приблизился к подруге и почти без сил опустился рядом. Кровь бешено стучала в голове, отдаваясь в тишине спальни Миссы ясно слышным звоном. Она смотрела на него огромными, чернеющими бездной зрачками в густеющем полумраке комнаты и, помедлив, взяла его руку: «Ну что ты, Пэр… ну что ты… успокойся, я твоя и всегда буду ею. Я хочу доказать тебе это сейчас…». Все дальнейшее скрылось для него в томлении бесконечных ласк, перехватывающих дыхание. Его глаза видели лишь сияние огромных светлых источников, из которых он пил наслаждение. И лишь тогда, как единственный смысл жизни, ослепительным взрывом Вселенной Бытия, в той самой высокой точке сопряжения, где плоть смыкается под ее лоном, как купол свода под двумя невыразимо совершенными столбами, Пэр познал Рай…