Австралийские рассказы

Лекс перегнулся через борт и опустил пальцы в воду. Она оказалась неожиданно теплой.

Оба, и отец и сын, растерялись, когда Ольсен, как им показалось, где-то посреди моря выключил мотор и бросил якорь.

— Отсюда до отмели пойдем в шлюпке, — объяснил лодочник. — Дик отведет ее обратно и вернется за нами, когда со всем будет покончено. Эти птицы не подлетят близко, если заметят что-нибудь подозрительное.

Весла, с всплеском погружаясь в воду, рассыпали вокруг сверкающие капли. В воде виднелась коричневая отмель, образовавшаяся из миллионов ракушек. Под ногами людей затрещали кремовые и золотистые скорлупки. Это был крохотный островок из живых моллюсков и пустых ракушек; его пологие склоны терялись в мелкой воде, и там тоже не было видно ничего, кроме ракушек.

Ольсен взял лопату и вырыл три ямы. Под лезвием лопаты раковины неприятно хрустели. Шлюпка, на которой Дик плыл к скрытой туманом моторке, была уже далеко. Когда морская зыбь заплескалась о берег их маленького острова. Лекс испуганно посмотрел на вход в бухту. А что если придет большая волна? Что они будут делать когда начнется прилив? Что, если Дик заснет и не поспеет им на выручку?

— Да, Ольсен, если катер затонет, нам будет далековато плыть до дома, — пошутил мистер Бишоп.

Он, так же как и Лекс, чувствовал себя человеком, попавшим на необитаемый остров. Как спокойно все кругом! Отмель, мелкая зеленая вода, бухта, затянутая туманом, и полная тишина, которую нарушали только волны, шуршавшие по раковинам.

— Не тревожьтесь, мистер Бишоп! — успокоил его швед; и мистер Бишоп пожалел, что заговорил.

Они услышали звук далеких выстрелов.

— Это стреляют на берегу, — сказал швед. — Они пригонят птиц в бухту. Нам пора прятаться.

Вода просачивалась в углубления, вырытые шведом, и только усилием воли можно было заставить себя лечь прямо в одежде на мокрые раковины. Теперь, когда их глаза были на уровне волн, начинало казаться, что море сейчас поглотит их островок. Лекс с ужасом смотрел, как в нескольких шагах от него проплывала акула. Но вскоре он забыл про страх, поглощенный, как и взрослые, волшебным зрелищем. Большой окунь, такой огромный, что его спинной плавник торчал из воды, словно парус, жадно пожирал моллюсков. Он расшвыривал ракушки, а потом взмывал кверху. Твердые челюсти работали, как щипцы для орехов.

На фоне бледных раковин тело рыбы отсвечивало розовым, а лиловый с зелеными пятнами плавник сверкал на солнце, переливаясь всеми цветами радуги, как крыло бабочки. Спокойно и грациозно окунь проплыл мимо них. И сразу же стремительно промчался косяк сельди, как будто по изумрудной поверхности мелководья забарабанил град.

— Свободно можно было бы подстрелить его, — сказал Лекс, подражая взрослым.

Над насыпью из ракушек, окружавшей яму, показались очки мистера Бишопа. Он холодно заметил:

— Выстрел вспугнул бы кроншнепов…

У него затекли ноги, одежда отсырела; он чувствовал, что выглядит смешно, а вид дрожащего, посиневшего от холода сына еще больше усилил его раздражение.

— Смотрите! — шепнул Ольсен. — Вот они!

Кроншнепы, штук пятьдесят, темной фалангой быстро приближались с моря. Тут мистер Бишоп заметил, что туман рассеялся. Валы, разбивавшиеся в кремовую пену на рифе за защитной стеной мыса, казались высокими, как горы. Он вспомнил, как тихим летним вечером, много лет назад, впервые увидел летящих из Сибири птиц, похожих на темные звезды. Шум их трепещущих крыльев звучал в сумерках как мелодия — высокая, хватающая за душу, несмолкающая.

Увидев людей, кроншнепы молниеносно повернули над их головами назад. Выстрелы грянули одновременно, и одна птица, словно пловец с высокого трамплина, вдруг ринулась вниз.

Ольсен, по колено в воде, пошел подобрать дичь.

— Это мальчик подстрелил! — ликовал он, возвращаясь и размахивая обвисшим безжизненным комочком. — Хороший выстрел, мальчик!

— Да, это ты подстрелил ее, Лекс! — подтвердил мистер Бишоп.

Лекс кусал губы. На глазах у него выступили слезы.

— Нет! — крикнул он. — Нет!

— Конечно ты, — стал одобрять его Ольсен. — Я же видел, как ты целился.

Лекс разрывался между желанием угодить отцу и великану-шведу и угрызениями совести.

— Они летели так быстро, — не выдержал он. — И сразу повернули. Это было очень неожиданно. Я не успел выстрелить. — Он посмотрел на блестящий синеватый ствол ружья, которое ему подарил отец.

Птицы больше не прилетали, и скоро пришло время вернуться домой. Когда они добрались до катерка, прилив уже покрыл островок и водная гладь распростерлась до самого серо-зеленого берега. Не очень расстроенный, потому что он все-таки ездил пострелять кроншнепов, Лекс сидел молча, пока катерок, стуча мотором, возвращался домой. Лекс проголодался и с удовольствием думал о предстоящем завтраке. Мистер Бишоп курил свою трубку, слушал, как журчит вода за кормой, и рассеянно кивал или мычал в ответ на извинения Ольсена, который перемежал их рассказами о прежних удачных охотах.

— Но все-таки, мистер Бишоп, один кроншнеп у вас есть, — сказал швед, вручая ему птицу, когда они пристали к молу.

«Черт тебя побери! — сердито подумал Бишоп, проникаясь сочувствием к сыну. — Ведь ты очень хорошо знаешь, что сам его подстрелил».

Томас Хэнгерсон

Он один забыл об этом

Перевод Е. Элькинд

Над прозрачной лагуной на гладком камне сидел темнокожий мальчик, лениво глядя, как в мелкой воде у берега, охотясь на стайку макрелей, стремительно носятся чайки. Падая камнем на воду, чайки дробили ее на груды алмазных осколков и наполняли воздух тонкими злыми криками. Вдали с гулким грохотом разбивались о края рифа огромные пенистые валы, а у ног мальчика вода вскипала и шипела на мелкой гальке, клокоча и всасываясь в углубления, ни на минуту не устанавливаясь, ни на минуту не умолкая. За спиной его, на другом конце ослепительно белой дороги, городок уже задремал в грозном золоте полуденного зноя, жизнь в нем совсем замерла.

Темнокожий мальчик не знал ничего, кроме этого рифа, песчаного берега, этого моря и городка, и был вполне счастлив, когда, окончив работу в гостинице, подолгу смотрел, как подходят люгеры, как из-за края света над морем поднимаются большие облака.

Сзади послышался легкий шум, едва слышный шорох, похожий на шелест гуаны в траве, и он быстро обернулся. На песке стояла девочка и, задрав голову, смотрела на него. От блеска кораллового песка глаза у нее зажмурились, нос морщился, рот сжался в тугой розовый комочек. Он увидел, что кожа у нее светлая, золотистая, а на плечах под большой соломенной шляпой подпрыгивают льняные кудряшки.

— Здравствуй, мальчик, — сказала она весело, — ты там корабли видишь?

Темнокожий мальчуган соскочил с камня и остановился перед ней.

— Нет, — ответил он серьезно, — кораблей нету. Только люгеры, и то иногда.

Он говорил без акцента и именно так, как говорили в местной гостинице и в почтовой конторе, говорил языком мисс Беллы, Боба Мэйо и почтальона Дэна. Если не считать случайных путешественников, иногда ночевавших в гостинице, другой речи он ни от кого не слышал. Любому взрослому на месте этой девочки показалось бы странным, что эти привычные английские звуки произносят такие толстые и темные, как спелая слива, губы.

— А там, где я жила, кораблей было много. — Она нагнулась, подняла пустую раковину и, приложив ее к уху, на мгновение чутко прислушалась к шепоту струй, вздохам ветра, ко всей трепетной призрачной жизни звуков, которую вдохнули сюда волны. — Я ведь из Перта. А ты откуда?

Темнокожий подросток слегка нахмурился. Он сам не знал толком, откуда он. Он и не мог это знать, никому не пришло в голову рассказать ему, что двенадцать лет тому назад почтальон поселка принес в зловонном свертке тряпья что-то смуглое, поблескивающее глазенками, и положил на кухне гостиницы «Ройял» — единственного постоялого двора на сотни миль этого пустынного северо-западного побережья. Нашедший его Дэн был холостяком и потому принес его мисс Белле.