Австро-Венгерская империя
Шрифт:
Проблема, однако, заключалась в том, что каждый из перечисленных кризисов множил число взаимных обид, комплексов и предрассудков и сужал пространство для дипломатического маневра в случае нового обострения обстановки. Если уж говорить о подлинных виновниках Первой мировой войны, то ими нужно считать национализм и милитаризм. «...Главный корень войны уходит в толщу кризиса самой современной цивилизации, которая не сумела перекрыть один из опаснейших каналов технического прогресса... Слабость и непоследовательность попыток положить предел разраставшейся опухоли милитаризма и были... важнейшей причиной мировой войны» (Истягин. Пролог..., 56—57). В такой обстановке взрыв мог произойти когда угодно. Волею судьбы это случилось после Сараево.
Еще не были похоронены жертвы сараевского убийства, а «партия войны» в Вене уже поняла: случившееся — прекрасный шанс свести счеты с Сербией, раз и навсегда избавиться от опасного «балканского Пьемонта». «Сейчас или никогда» — под этим лозунгом выступили не только давний сторонник войны Конрад фон Гетцендорф, но и министры иностранных дел и обороны — Л. Берхтольд и А. Кробатин. Шеф Балльхаусплац хоть и советовал дождаться предварительных
Между тем расследование убийства эрцгерцога и его супруги продвигалось довольно быстро. Террористы, готовившие и осуществившие покушение, были задержаны или на месте, или несколько дней спустя. Поначалу члены «Млады Босны» хранили молчание, но затем один из них, Данило Илич, то ли из страха, то ли после того, как ему пообещали помилование, рассказал следователям все, что знал. (По иронии судьбы именно Илича вместе с еще двумя террористами впоследствии казнили. Остальные, в том числе Г. Принцип, были — одни благодаря смягчающим обстоятельствам, другие из-за несовершеннолетия — приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Принцип, а также Н. Чабринович и Т. Грабеж умерли в 1916—1918 гг. в тюрьме от туберкулеза.) Стало ясно, что к организации сараевского убийства причастна «Черная рука», однако никаких доказательств того, что убийцы Франца Фердинанда были связаны с официальными властями Сербии, обнаружить не удалось. Специальный представитель Австро-Венгрии Ф. Визнер, посланный в Сербию для расследования обстоятельств подготовки теракта, докладывал 13 июля 1914 г.: «Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении и подготовке, либо предоставило для него оружие, — не представляется возможным».
Сами сербские лидеры вели себя после гибели Франца Фердинанда вполне корректно: король и принц-регент даже выразили соболезнования Францу Иосифу. Правда, в Белграде царило приподнято-воинственное настроение, а националистическая сербская печать преподносила убийство как следствие агрессивной политики Вены и Будапешта по отношению к южным славянам. 10 июля неожиданно умер от сердечного приступа русский посол в Сербии Н. Гартвиг — причем в тот момент, когда он находился на приеме у австрийского посла В. Гизля, которому пришел разъяснить позицию своего правительства. Эта смерть вызвала в Белграде новую волну антигабсбургской истерии: Вену подозревали в отравлении Гартвига, известного своим ярым панславизмом и просербской позицией. Но всех этих антиавстрийских выпадов было, мягко говоря, недостаточно для развязывания войны против Сербии.
Тем не менее в Вене были намерены действовать. Однако для начала императорское и королевское правительство решило уточнить позицию Германии: собирается ли она в случае военного столкновения прийти на помощь союзнику? Чтобы установить это, 4 июля в Берлин отправился секретарь министерства иностранных дел граф А. Хойош. Он вез два документа: личное послание Франца Иосифа Вильгельму II и наскоро переработанный с учетом изменившейся ситуации меморандум Мачеко. «Покушение на моего несчастного племянника, — писал старый император, — есть прямое следствие агитации русских и сербских панславистов, чьей единственной целью является ослабление Тройственного союза и разрушение моей империи... Речь идет о хорошо организованном заговоре, нити которого ведут в Белград... О примирении... с Сербией... теперь и думать не приходится... Сербия должна быть исключена из числа политических факторов на
Балканах». Ответ Вильгельма II и канцлера Т. Бетман-Гольвега был обнадеживающим: Германия исполнит свои обязательства по отношению к дунайской монархии. В то же время в разговоре с австрийским послом Л. Сегени кайзер отметил, что «с этой акцией (против Сербии. — Я.Ш.) нельзя медлить», поскольку «Россия... еще совсем не подготовлена к войне и скорее всего не решится взяться за оружие».
Именно здесь Вильгельм совершил роковую ошибку, недооценив решимость России (а позднее и Англии) воевать. Трудно сказать, как развивались бы события, если бы кайзер и его дипломаты верно оценили ситуацию и не предоставили Вене однозначной поддержки, и что в таком случае предприняла бы Австро-Венгрия. Тем не менее имелось рациональное зерно в рассуждениях германского императора, советовавшего Вене не медлить с нападением на Сербию. Как отмечает чешский историк А. Скрживан, «если бы... габсбургская монархия нанесла удар по Сербии сразу же после покушения, когда общественное мнение и европейские правительства еще находились под сильным впечатлением от террористического акта, для парижского и лондонского кабинетов было бы по меньшей мере весьма затруднительно настаивать на вступлении своих стран в войну на стороне России — если бы последняя решила поддержать своего балканского клиента силой оружия. Иными словами, в случае быстрых действий со стороны Австро-Венгрии можно было предполагать, хоть и без большой уверенности, что война останется локальной, без участия России...» (Skrivan. Cisarskd politika..., 242). Эти рассуждения небесспорны. Скорее всего, Россия вступилась бы за Сербию даже в случае колебаний со стороны западных союзников, т.к. в Петербурге у руля стояли люди, убежденные в том, что очередное невмешательство России в балканские дрязги означало бы ее конец как великой державы. Тем не менее именно стремление к быстрой локальной войне, в которой Сербия будет разгромлена еще раньше, чем придет в движение «русский паровой каток», определяло действия венской «партии войны» в первые дни июльского кризиса.
Реализации этих намерений мешал ряд внутриполитических обстоятельств. Конраду, Берхтольду и их единомышленникам не удалось сразу привлечь на свою сторону премьер-министра Венгрии графа И. Тису, который не считал неизбежным военное разрешение конфликта с Сербией. «Тиса ясно сознавал, что эта война ничего хорошего не сулит ни Монархии, ни Венгрии... Победа привела бы к усилению центра-лизаторских устремлений венской камарильи, радикальному нарушению дуалистического равновесия... Он, как и вся венгерская политическая элита, в собственных
национальных интересах решительно противился любым новым территориальным приобретениям как для самой Венгрии, так и для Австрии... Граф Тиса категорически возражал против захвата сербских территорий» (Исламов. Австро-Венгрия в Первой мировой войне, 24). Действительно, ни Венгрия, ни Цислейтания не были заинтересованы в аннексии Сербии, поскольку это принесло бы Габсбургам еще несколько миллионов славянских подданных, в большинстве своем нелояльных. Тем самым под и без того непрочное здание дуализма была бы подведена мощнейшая мина. Возможное же триалистическое решение (создание под скипетром Габсбургов югославянского королевства, равноправного с Венгрией и Австрией) было похоронено вместе с убитым наследником престола.7 июля на совещании общего совета министров Австро-Венгрии (т. е. глав правительств обеих частей монархии и «совместных» министров иностранных дел, обороны и финансов) граф Тиса решительно выступил против войны. Но уже спустя неделю он сдался: 14 июля вместе с остальными членами совета премьер-министр Венгрии поддержал предложение предъявить Сербии ультиматум, составленный в самых жестких выражениях. На следующий день, выступая в нижней палате венгерского парламента, Тиса заявил, что война неизбежна. Очевидно, изменение его позиции было вызвано несколькими факторами. Среди них можно назвать полученные из Берлина заверения в верности Германии союзническому долгу (Тиса всегда отличался прогерманскими настроениями); позицию старого императора, склонявшегося к войне; аргументы одного из советников Тисы — графа И. Буриана, считавшего, что если Австро-Венгрия не станет воевать с Сербией, это вызовет ощущение безнаказанности у Румынии, которая предъявит претензии на Трансильванию; наконец, усиление милитаристских настроений в Венгрии, где в пользу войны начали высказываться как деятели оппозиции, так и приверженцы самого Тисы.
Итак, глава венгерского правительства «сломался» и перешел в лагерь сторонников войны. Теперь осуществлению их планов мешали другие, казалось бы мелкие, но на самом деле немаловажные обстоятельства. Императорская и королевская армия, как обычно, оказалась неподготовленной к резкому обострению международной ситуации. Об ущербности мобилизационных планов и недостатках в расчетах австро-венгерских стратегов речь подробнее пойдет в следующей главе. Пока же отметим лишь одну деталь. С некоторых пор значительной части личного состава вооруженных сил монархии — главным образом солдатам, призванным из сельской местности, — ежегодно в июле — августе предоставлялись отпуска, во время которых они могли помочь своим семьям в уборке урожая. Экономические преимущества этой меры были несомненны, однако обороноспособность монархии каждое лето оказывалась ослабленной. 1914 год не стал исключением, несмотря на то что сразу после сараевского убийства большая часть военнослужащих, имевших право на летние отпуска, еще находилась в своих подразделениях. Тем не менее отпуска отменены не были. В результате в середине июля Конраду фон Гетцендорфу доложили, что армейские корпуса, дислоцированные в Будапеште, Инсбруке, Граце, Аграме (Загребе), Кракове, Прессбурге (Братиславе) и Темешваре (Тимишоаре), не могут быть укомплектованы ранее 25 июля. Начать боевые действия против Сербии ранее этого срока монархия была не в состоянии.
Стремясь ввести в заблуждение страны Антанты, австровенгерское руководство делало вид, что и не помышляет о военных приготовлениях. Многие военные, дипломаты и высшие чиновники демонстративно уехали в отпуска. Франц Иосиф находился на курорте в Бад-Ишле. (На другом австрийском курорте в это время проходил курс лечения сербский военачальник Р. Путник, действительно обманутый показным спокойствием венских правящих кругов; позднее, когда началась война, старый император поступил с ним по-рыцарски, предоставив возможность спокойно вернуться на родину и встать во главе сербских войск.) Однако на Балльхаусплац кипела работа: здесь готовили такой ультиматум, согласиться с условиями которого и тем самым избежать войны Белград был бы не в состоянии. Один из сотрудников министерства иностранных дел вспоминал: «У меня было чувство, словно я нахожусь не в политическом ведомстве, а в мастерской художника. Должен был быть создан документ, призванный ошеломить мир...» 19 июля общий совет министров одобрил текст ноты. На следующий день она была разослана дипломатическим представительствам монархии за рубежом. Тоща же — когда документ уже находился в пути! — Берхтольд ознакомил с текстом императора. Франц Иосиф заявил, что нота составлена в слишком сильных выражениях, но ничего не возразил, когда министр коротко ответил ему: «Так было нужно». Вечером 20 июля австрийский посол в Сербии В. Гизль получил текст ультиматума, однако передать его сербскому правительству он должен был лишь 23-го. Здесь сыграло роль обстоятельство, благодаря которому развязка конфликта оказалась оттянута еще на несколько дней: продолжался визит президента Франции Р. Пуанкаре в Россию, и в Вене не хотели, чтобы лидеры двух враждебных держав, узнав о демарше Австро-Венгрии, получили возможность без промедления выработать план совместных действий. Ультиматум нужно было вручить сербам уже после того, как Пуанкаре покинет Петербург. Почти трое суток судьба Европы в виде пары листков с текстом австро-венгерской ноты мирно лежала в сейфе императорского и королевского посольства в Белграде.
* * *
«Господа, это не ультиматум, это вообще не дипломатический документ, а самый обыкновенный Regimentskoman-dobefehl (приказ по полку)! Согласиться с такими требованиями не может ни одно государство на свете; война неизбежна!» Так заявил своим офицерам командир 88-го пехотного полка австрийской армии граф Антон Берхтольд (родственник министра
иностранных дел), ознакомившись с текстом ноты, который был накануне передан послом В. Гизлем правительству Сербии. В тот день, 24 июля 1914 г., это поняли все или почти все, кроме самых неисправимых оптимистов. В Петербурге русский министр иностранных дел С. Сазонов отреагировал на известие об ультиматуме почти так же, как австрийский полковой командир, заявив, что дело идет к европейской войне. Именно европейской, и в Вене на сей счет уже не могли питать никаких иллюзий. Ведь несколькими днями ранее, еще находясь в России, президент Франции Р. Пуанкаре в разговоре с австрийским послом Ф. Сапари заявил, прозрачно намекая на Сербию и сараевское убийство, что «правительство страны не может нести ответственность за действия, которые планировались кем-то на ее территории». А затем без обиняков добавил, что «у Сербии есть друзья». Русское же правительство могло обойтись и без подобных предупреждений: обязательства Петербурга перед Белградом, закрепленные январским договором 1914 г., были четки и недвусмысленны.