Автограф президента (сборник)

— Пока не знаю, — признался я. — Сегодня у меня будет много работы.

— Знаешь, папочка! — зловеще прошипела Иришка. — Я не могу пропускать тренировку!

В Иришке явно просыпался спортивный дух, которым всегда отличались ее родители. Видимо, сказывалась наследственность.

— Ты не будешь возражать, если я попрошу кого-нибудь отвезти нас? — спросила Татьяна.

Так было заведено в нашей семье, что Татьяна всегда согласовывала со мной каждый свой шаг, и, насколько я знал, это ее нисколько не обременяло. Во всяком случае, она еще ни разу не выказывала своего неудовольствия по поводу установленного мной порядка. Да и как могло быть иначе, если это золотое правило было выстрадано многими поколениями разведчиков, и такая семейная дисциплина диктовалась не избытком бдительности или деспотизмом, а суровой необходимостью. Каждый выход в город, каждое новое знакомство с иностранцем, каждый разговор немедленно становились предметом самого тщательного анализа, чтобы разобраться, можно ли извлечь из пустяковой на первый взгляд встречи или события какую-нибудь пользу для дела, не кроется ли за ними опасность или о них можно забыть.

Размышляя, разрешить Татьяне с Иришкой поехать в клуб или нет, я вдруг подумал, что из-за вчерашнего события мне не следует менять устоявшийся и ставший поэтому привычным для контрразведки распорядок. Более того, мне следовало дать им понять, что ничего особенного не случилось, никаких неприятностей у меня нет, я в прекрасном настроении и продолжаю вести обычный образ жизни.

— Не надо никого просить, — сказал я и поставил на стол пустую чашку. — Я постараюсь освободиться и отвезу вас.

— Папуля, ты молоток! — заявила Иришка, и я подумал, что надо будет поговорить с Димой Колчиным, чтобы он в свою очередь поговорил со своим сыном Олегом и разъяснил ему, что сыну журналиста-международника как-то не к лицу оказывать дурное влияние на девочку расположения которой он ищет.

Два года назад, когда Иришка только пошла в школу, а ее юный поклонник учился уже во втором классе, он отличался среди мальчишек тем, что нещадно колошматил всех девчонок подряд.

Дима как-то взялся воспитывать своего сына и устроил ему выволочку за то, что все мамаши жалуются на него, потому что он дергает их дочерей за косички и вообще обижает и бьет, и ему надоело каждый день выслушивать эти жалобы.

Его сын насупился, молча выслушал все упреки и только спросил:

— И тетя Таня тоже на меня жаловалась?

— Нет, — ответил Дима и даже сам удивился, — только она и не жаловалась.

— А ты говоришь — все, — укоризненно сказал Олег. — Вот и не все, потому что Иру я никогда не трогаю.

— Почему же ты для Иры делаешь такое исключение? — поинтересовался заинтригованный Дима.

— Ну что ты, папа, разве можно ее ударить. Она же такая нежная! — ответил Олег и покраснел.

Передавая мне этот разговор, Дима шутя посоветовал:

— Готовь приданое!

И вот сейчас это нежное дитя назвало меня «молотком»!

— Ира! — строго сказала Татьяна.

— Что, мамочка? — кротко спросила Иришка. — Ты разве не рада, что папа сам отвезет нас в клуб?

Закончив завтрак, мы втроем вышли из дома, довели Иришку до нашего клуба, где размещалась начальная школа, и без десяти девять, поприветствовав полицейского у калитки, прошли на территорию посольства.

Там наши пути разошлись: Татьяна прошла в защищенный пуленепробиваемым стеклом «приемный покой», где находилось ее рабочее место, поскольку в дневное время именно она отвечала на телефонные звонки и занималась приемом посетителей, а я сразу поднялся в резидентуру.

В кабинете шефа уже находились Толя Сугробов и Федорин. По их озабоченным лицам я сразу понял, что они уже несколько раз прокрутили пленку, и настроение от этого у них изрядно испортилось.

Мне показалось даже, что, здороваясь со мной, каждый из них как-то сочувственно пожал мне руку.

Шеф не стал томить меня в ожидании и задавать всякие вопросы, а посмотрел на Толю и коротко скомандовал:

— Включай!

Толя нажал клавишу кассетного магнитофона.

Из динамика послышался шум улицы, какие-то непонятные звуки, затем шорох подъехавшей автомашины (это была моя автомашина), стук дверцы, и я в который уже раз подивился чувствительности электроники, которая способна, кажется, уловить любой звук в радиусе нескольких десятков метров и без больших искажений передать его на сотни миль.

Затем мы услышали какое-то дробное металлическое позвякивание: это Рольф опустил жетон в первый телефон-автомат, затем он несколько раз ударил по рычагу, но так и не дождался гудка, повесил трубку, вынул жетон, и я подумал, что, может быть, незачем было отключать этот телефонный аппарат, потому что из соседней кабины тоже все великолепно прослушивалось.

Затем Рольф перешел в другую кабину, снова повторил манипуляцию с жетоном и трубкой, после чего шесть раз крутанул диск.

Прошло еще несколько секунд, и в динамике раздался голос Рольфа:

— Эрик, это вы?..

Голоса его собеседника, а им, безусловно, был Боден, к некоторому нашему сожалению, не было слышно, вместо него на пленке были паузы, заполненные уличными шумами и прерывистым дыханием Рольфа.

— Теперь слушайте меня внимательно! — снова заговорил Рольф. — Немедленно направьте своих парней в бар «Меркурий»… Да, «Меркурий»… Усач после встречи со мной приедет туда. Там его должен ждать человек по имени Пэт…

Речь, безусловно, шла обо мне, потому что именно такую кличку — Усач — мне присвоили в контрразведке за мои пижонские усики.

— Нет, это вымышленное имя, — объяснял тем временем Рольф. — И предупредите, чтобы парни работали аккуратно, а то они меня провалят… Вы все поняли, Эрик?.. О'кэй, конец связи!

Потом в динамике снова послышался шум провалившегося в прорезь жетона, пощелкивание вращающегося диска и голос Рольфа:

— Это бар «Меркурий»?.. Попросите к телефону одного господина, его зовут Пэт…

Наступила продолжительная пауза, и я дал Толе знак, чтобы он выключил кассетник: содержание дальнейшей записи было мне известно от самого Рольфа.

— Ну что, обсудим? — спросил шеф и посмотрел на Толю.

Толя всегда отличался большой сообразительностью, к тому же он давно усвоил, что каждому сотруднику полагается знать только то, что входит в круг его непосредственных обязанностей, а потому молча встал и вышел из кабинета.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил шеф, когда за Толей закрылась дверь.

Думал я об этом еще вчера, поэтому сегодня четко и аргументированно изложил свои соображения.

Потом то же самое сделал Федорин, а за ним шеф.

В результате обмена мнениями оказалось, что по всем основным вопросам, в том числе по оценке полученной от Рольфа информации, наши взгляды совпадали практически полностью. И только при обсуждении вопроса о целесообразности проведения повторной беседы с Авдеевым в наших позициях обнаружились некоторые различия.

— А знаете, — сказал Федорин, — мне все больше кажется, что с Авдеевым все произошло именно так, как сообщил Хансен. И с Боденом он беседовал, и, возможно, не один раз, потому что они наверняка зафиксировали, что он не доложил об аварии, и сделали к нему повторный подход. Вот только завербовать им его не удалось, иначе Хансен не стал бы его светить.