Автономия и ригидная личность

Таким образом, было бы абсурдно себе представить, — и никто этого не делает, — что ощущаемая в проекции угроза быть схваченным отражает не признаваемое побуждение схватить. Но такая проективная идея или тревога, наряду с другими формами принуждения, может легко рождаться в голове ригидного и предосторожного человека, который испытывает искушение так или иначе избавиться от этой предосторожности, «уступить» или «сделаться мягче».

Например, молодая двадцатилетняя пациентка, добровольно находясь в открытой психиатрической клинике, как правило, вела себя осторожно и отчужденно, если не откровенно враждебно по отношению к персоналу клиники. Но в некоторых случаях она явно испытывала искушение смягчить свою предосторожность, «допустить», что ей в чем-то нравится работа клиники, сделать нечто, на ее взгляд, приятное своему терапевту или перестать строить планы относительно прекращения пребывания в клинике. Вслед за таким состоянием у нее регулярно происходило осознание, что существуют планы «заключить» ее в клинику, чтобы там ей промыть мозги или каким-то иным способом заставить ее капитулировать.

Особый случай возникает, если содержание проективных идей, по существу, полностью совпадает с содержанием изначальной внутренней тревожности, — как это бывает в так называемой проекции Супер-Эго, когда идеи самокритики или сомнение в себе проективно приписываются другим. Тогда изначальное внутреннее ощущение в форме самокритичного суждения становится идентичной по форме бывшей защитной тревожности. Иными словами, изначальное внутреннее напряжение уже оказывается критичным самоосознанием; человек уже ощущает себя в ситуации квазизащиты; и защитная тревога или порожденная ею проективная идея содержит в себе лишь подмену отношения человека к внешней фигуре его отношением к самому себе. Такова проективная идея: «Этот человек является слабым звеном в нашем отделе». Или проективная идея паранойяльного мужчины, крайне сосредоточенного на своей маскулинности и силе, состоящая в том, что в присутственных местах люди на него смотрят, как на гомосексуалиста.

Причина огромного разнообразия проективных идей заключается и в том, что они не просто представляют собой «вытолкнутое» содержание бессознательного, а являются продуктами защитной тревоги ригидного характера. Таким образом, столкнувшись с презрением или унижением, защитная тревога порождает проективные идеи о том, что человека увидели, заметили, сочли «слабым звеном», женоподобным и т.п. — что особенно характерно для заносчивых и высокомерных людей, подозревающих проявление пренебрежения или нанесения ущерба своему авторитету или статусу. Более ригидные люди, а значит, более отчужденные от своего внутреннего конфликта и своей тревоги в отношении слабости, мягкости или «уступчивости» (по отношению к себе или к другим), могут развивать нелепые идеи о том, что их «подловили» или подвергли принудительному или насильственному воздействию — например, гипнозу, ослабляющему или нарушающему волевой контроль, а в некоторых случаях — воздействию даже телесному. В самых крайних случаях ощущение внутренней волевой борьбы почти полностью сменяется защитной борьбой с внешними врагами воли; при этом от изначального внутреннего ощущения остается лишь ощущение находящейся под угрозой и ослабленной воли.

Можно ли проекцию, если ее понимать таким образом, считать «защитным механизмом»? По-моему, такое объяснение неудовлетворительно. Проекция — это не приспособление и не способ; она является результатом процесса, тенденцией организма усиливать напряжение в определенных условиях — не говоря уже о том, что проекция ослабляет напряжение, поскольку она предотвращает недопустимое усиление напряжения. Ригидная, склонная к защите личность, ощущающая усиление напряжения внутреннего конфликта, а значит, и усиление ощущения своей уязвимости, еще больше ожесточается. Она становится более жесткой и физически, и психологически; она не может вести себя по-другому. Такая ожесточенная защита, а также подозрительное, по сути, проективное создание образа врага — это проявление ригидной защитной воли, мобилизованной до гиперригидного состояния. Защитная схватка с конкретным врагом позволяет сохранить сосредоточенность и цель человеку, для которого сосредоточенность и цель являются весьма существенными, и предвосхищает последующее развитие ощущения внутреннего конфликта.

Теперь я продолжу рассматривать природу некоторых внутренних конфликтов, являющихся причиной усиления защитной способности.

КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ ШРЕБЕРА И ТЕОРИЯ ПАРАНОЙИ ФРЕЙДА

Как известно, Фрейд предположил, что причиной, вызывающей паранойю, является отвергаемое сознанием бессознательное гомосексуальное влечение и что, по существу, паранойяльная галлюцинация является отречением от этого влечения. Он разработал эту теорию, в основном опираясь на свое известное клиническое исследование паранойяльной шизофренической личности Даниэля Пауля Шребера^[85], первичная галлюцинация которого основывалась на идее, что против своей воли он был превращен в женщину сначала своим лечащим врачом, психиатром Паулем Флексигом^[86], а затем — Богом, с целью совершить над ним сексуальное насилие. Фрейд пришел к заключению, что врач, ставший в паранойяльной галлюцинации его преследователем, а именно доктор Флексиг, оказался тем самым человеком, к которому Шребер испытывал бессознательное сексуальное влечение. Опубликованное Фрейдом клиническое исследование было основано на «Мемуарах» Шребера (1903)^[87], в которых он подробно и откровенно описывал свои психотические идеи и переживания.

По мнению Найта^[88], основное положение статьи Фрейда стало одной из самых широко распространенных и фундаментальных идей психоанализа. Когда речь заходила о случае Шребера, свидетельство, которым служили опубликованные им «Мемуары», казалось неопровержимым, а потому на него должна была опираться любая теория паранойи, которая вызывала интерес. Такая теория не должна была находиться в полном согласии с главной причиной паранойи, которую Фрейд приписал гомосексуальности, но должна была учитывать открытую им связь между гомосексуальностью и паранойей — причем учитывать для всех случаев паранойяльного состояния, а я уверен, что это не так, в особенности если речь шла о женщинах. По существу, теории Фрейда пришлось учитывать эту связь, даже если получилось (а по теории Фрейда не должно было получаться), что конкретно в случае Шребера гомосексуальность занимала основное место.

Вместе с тем любая новая теория паранойи должна попытаться ответить на ряд вопросов, которые поставила теория Фрейда, но на которые, по собственному признанию Фрейда, не смогла ответить. Речь идет об основном вопросе, касающемся связи таких отвергаемых сознанием гомосексуальных влечений с протеканием паранойяльного процесса и особой формой и природой паранойяльных симптомов, установок и мыслей. Речь идет также о конкретных вопросах, подобных тем, которые поставил Найт, когда, говоря о недостатках и неполноте теории Фрейда, отметил: «Она не объясняет, почему у параноика развивается такая интенсивная гомосексуальная фантазия и почему он должен ее так отчаянно отрицать»^[89].

Теперь вернемся к самому случаю Шребера. Мы постараемся осознать, как в его галлюцинации о насильственном превращении в женщину можно увидеть превращение его внутренней борьбы воли в защитную волевую реакцию в борьбе с внешними фигурами и что такое понимание гомосексуального конфликта в его связи с основной проблемой автономии может разрешить некоторые проблемы, поставленные самим исследованием Фрейда.

Находясь в возрасте сорока одного года, спустя всего несколько недель после вступления в должность председателя Дрезденского Апелляционного суда Даниэль Пауль Шребер, сын хорошо известного врача-ортопеда и автора нескольких трудов в области детского воспитания, второй раз испытал приступ сильного психического расстройства. В первом случае, который произошел восемь лет назад, ему был поставлен диагноз «тяжелая ипохондрия» и потребовалась госпитализация, продолжавшаяся шесть месяцев. Этому второму и гораздо более тяжелому расстройству предшествовали некоторые обстоятельства, которые сам Шребер считал серьезными и значимыми для себя переживаниями. В течение некоторого периода времени, прошедшего с момента его уведомления о назначении на эту должность до непосредственного выполнения связанных с ней обязанностей, ему несколько раз приснилось, что возобновляется его прошлое психическое расстройство, и каждый раз, проснувшись, он испытывал облегчение, осознавая, что это происходило только во сне. Был и другой случай, произошедший либо во время сна, либо когда он еще не совсем проснулся. У него появилась «очень необычная» мысль, что ему «действительно было бы очень приятно почувствовать себя женщиной, с которой совершают половой акт». Он «обязательно с негодованием отверг» бы эту идею, если бы находился в полностью бодрствующем состоянии^[90]. Вскоре после вступления в новую должность председателя суда у него усилилась бессонница и повысилось возбуждение. Он стал консультироваться у доктора Флексига, который успешно лечил его во время предыдущего психического расстройства, но на этот раз состояние Шребера оказалось намного хуже. Его положили в санаторную клинику, в которой он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, испытывал галлюцинации и совершил несколько попыток самоубийства. Он был уверен, что его истязает доктор Флексиг (хотя позже пришел к заключению, что это происходит благодаря попустительству и даже подстрекательству Бога), что Флексиг хочет «убить его душу» и превратить его в женщину, чтобы впоследствии вступить с ней в сексуальные отношения. С течением времени возбуждение, присущее острой фазе психоза, ослабло и развилась чрезвычайно сложная по своей структуре галлюцинация. Шребер пришел к выводу, что его превращение в женщину действительно происходит, что, хотя и против его воли, оно совершается по воле Бога под воздействием таинственных сил; что оно было обусловлено его особым отношением к Богу и что его миссия заключалась в том, чтобы спасти мир и, будучи оплодотворенным божественной эманацией, создать новых людей.

Идея превращения в женщину и лишения его «маскулинности», которая сначала так ужаснула Шребера, в действительности имела более широкий смысл и была гораздо сложнее, чем просто изменение пола. Например, она заключала в себе нечто более серьезное, чем просто угрозу лишения его маскулинности. Ибо превращение, против которого боролся Шребер, с самого начала было не только превращением мужчины в женщину, а превращением честного, порядочного, «морально безупречного»^[91], достойного и в чем-то аскетичного мужчины в «распутницу»^[92]. Это было превращение волевого человека, умеющего держать себя в руках, в существо, управляемое эротическим влечением и сексуальностью («похотью»). Его борьба против изменения пола в острой фазе психоза одновременно была борьбой против лишения его мужской воли, которое осуществлялось в основном внедрением в его тело «женских нервов».

«Я лежал в кровати, сняв одежду, уверенный в том, что таким образом буду более податлив (выделено автором) похотливым ощущениям, которые могли бы возбуждать во мне женские нервы и которые уже начали проникать в мое тело. На это влияли и медикаменты, которые я принимал. Поэтому я отказывался их принимать или выплевывал, если врачи насильно вливали их мне в рот. Можно было себе представить, насколько восстало против этого отвратительного намерения все мое мужское естество и чувство мужского достоинства, а по существу — вся моя моральная сущность при наступлении у меня полного и ясного осознания этого намерения»^[93].

То, что физическое изнасилование или попытка лишения Шребера маскулинности означало совершение насилия над его волей с целью сделать его более «податливым», объясняет не только появление у него страха, но и побуждение «мужского достоинства» и «всей моральной сущности» сопротивляться этому насилию. Действительно, Шребер говорит, что «любая, даже самая страшная смерть для него будет лучше такого позорного и унизительного конца»^[94].

При чтении «Мемуаров» Шребера ясно просматривается борьба его мужского достоинства и самоконтроля с женской чувственностью и «похотливостью». Он все время отождествляет женственность и эротическую чувственность. Так, он утверждает, что «нервы похотливости существуют во всем теле женщины, тогда как у мужчины они присутствуют только в гениталиях и в непосредственной близости от них...»^[95] и что «чувство сексуального наслаждения, независимо от его психологической основы, гораздо больше присуще женщине, чем мужчине, и пронизывает все ее тело... особенно молочные железы...»^[96].