Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
Конечно, на нас вылили немножко говна. Отдаю должное, совсем чуть-чуть. Пара-тройка публикаций в правительственной газете, шквал говна в интернете – но это не в счет, интернет и те, кто им пользуются, сам по себе шквал говна, – несколько сюжетов на местных телеканалах, а еще меня не пустили в прямой эфир одногго телеканала. Все было в пределах разумного, так что я не нервничал. Огорчало только, что мы играли в спартанцев. Типа – дерешься дерешься, а обещанной подмоги все нет и нет.
А вот как раз те, кто звиздели – ну Сделайте хоть что-то, и мы включимся, – они-то пошли
Но в Молдавии все оказалось совсем по – другому. Проституткам нравилось платить по 4 тысячи евро за то, что бы их в мешках картошки вывозили в Албанию, ебаться. Их детям нравилось расти дома под неочевидным присмотром бабушек, ничего не делая и проигрывая мамины деньжата в электронные казино. Чиновникам нравилось обирать детей проституток. Интеллигенции – вернее, пародии на нее, это все-таки не страна, это Молдавия – нравилось звиздеть об этом и о том, как это ужасно. Но никто из них и пальцем не шевельнул для того, чтобы хоть что-то изменить. Даже когда появились парни, которых они так выкликали в свои сраных рассуждениях о том, что Должны Появиться Те Кто Скажет Обо всем Вслух Наконец.
Ну, вот я и сказал. А толку-то?
Тем не менее, я остался. Не скажу, чтобы было очень уютно, но и страшного ничего, как я уже сказал, не произошло. Пару раз меня и еще парочку тех парней, кто тоже сдрейфил, но счел неприличным это показывать, даже показали по телевизору. По городу распространялись слухи. Говорили, что нам выделили 20 миллионов долларов на свержение режима. Ага блядь. Дайте мне десять и я пропаду из вашего поля зрения навсегда, мысленно обещал я, и открывал пивко на кухне. Хотя, конечно, в этом было больше позы. Конечно, ничего бы я не взял и никуда бы не пропал. Уж если изображать из себя порядочного, то до конца, не так ли?
В стране холодало, наступала поздняя осень.
Время шло, зоопарк то открывался то закрывался, крыши домов в этом сраном городе протекали, вороны летели то в парк на ночевку, то обратно – объедать крыс у мусорных баков, в городе ужасно вонялом говном, потому что молдаванам не хватило ума понять, что такое очистные сооружения и как ими пользоваться, в России у меня вышла пара книжек, а на севере Молдавии умерла дальняя родственница, на похоронах которой я выпил три литра ледяного вина, и поэтому сипел, как старый кислородный аппарат, по утрам на улицах от удара об асфальт взрывались ледяные капли, и снега все не было. Света не было, не было, не было. Была тьма. Близилась зима. Близились выборы. Никому на хер мы были не нужны.
Но нас, на всякий случай, не зарегистрировали.
ххх
А в феврале дома раздался звонок. Трубку успел, как всегда, снять первым Матвей.
Пока он рассказывал обо всех этих женщинах в детском саду, а я парочку видел, и буквально уверен в их большом женском будущем,
и о том, что Человек-Паук все-таки круче Спайдермена – и не дай вам блядь Бог попытаться доказать, что это один и тот же персонаж, – я все гадал, кто же это позвонил. Одна из бабушек? Приятель из Киева? Электрораспределительная компания? Телефонная служба? Комитет Нобелевской премии? Поклонница, которая давно хотела со мной повидаться? Что же, в таком случае это был не самый удачный ход с ее стороны. Наконец, сын отдал мне трубку и я услышал:– Алло, Лоринков, это Воронин, ну, президент. Что, удивлен, небось?
– Ага блядь, сейчас только договорю с Путиным по второй линии, – сказал я.
– Путин третий день в Давосе, дико занят – сказал он, – как ты можешь с ним разговаривать?
– А откуда тебе знать, что он в Давосе? – спросил я.
– Так я же президент, – явно теряя терпение, сказал он.
– А я Папа Римский, – сказал я, и повесил трубку.
Второй звонок раздался через минуту. Я мстительно позволил Матвею взять трубку и он повторил курс лекций про Человека-Паука.
– Ну бля? – сказал я, когда пацан выговорился и дал мне завладеть аппаратом.
– Блядь, говорю же тебе это я, президент, – сказал он.
– Ну да бля, – сказал я, – а я Па…
– Хочешь, докажу? – крикнул он, явно опасаясь третьего раза.
– Валяй, – сказал я.
– Ты сейчас стоишь в бирюзовой майке и синих джинсах возле окна, в руке держишь книгу, «Голливуд» Буковски, блестящая такая обложка, рядом твой сынишка, прелестный пацан, только не давай ему трубку больше ха-ха, и в руке у него маска Человек-блядь-Паука, а перед вами табуретка, а на ней тарелка с кашей, и ты морщишься, потому что сосед снизу, пьянь сраная, снова орет на балконе песни…
– Ну и что, – сказал я, – может, ты псих с биноклем, может ты…
– Близко, – говорит голос в трубке, но я все больше понимаю, что это и правда он, – не бинокль, а оптика. И гляжу не я, а снайперы.
– Снайперы? – говорю я. – На хера?
После чего все понимаю, и падаю на сына на пол. А в трубке что-то хихикает, после чего раздаются два хлопка, и пьяная песня соседа прерывается. Телефон пиликает снова. Я приподнимаю голову, и беру трубку. Жму кнопку «принять».
– Глянь теперь с балкона, – говорит он.
– Глянул, – говорю я, глядя на продырявленное тело соседа, валяющееся внизу.
– Это ему, суке, за то, чтоб не шумел под твоими окнами, – говорит президент, – ты ведь писатель у нас, да? Все-таки покой нашего великого земляка надо беречь, так ведь?
– Так ведь, – говорю я.
– Так что, встретимся? – говорит он. – Ну, хотя бы за то, что я подарил тебе вечер тишины.
– Ладно, – говорю я.
Сдаю сына вернувшейся из магазина жене, и еду в президентский дворец. На всякий случай отправяю парням из нашей не зарегистрированной партии сообщение. «Позвал на беседу Воронин, не шучу, если не позвоню после 20.00, звоните в посольства, ООН и похоронную службу».
Ответ со всех телефонов приходит быстро. Одинаковый.
«Блядь, да не сцы ты. Папа просто поговорить желает. Майор госбезопасности Вылку»