Автопортрет художника (сборник)

ххх

У дворца меня уже ждали – была расстелена потертая ковровая дорожка. По бокам ее даже выставили пару-тройку плюгавых – как все в Молдавии, как САМА Молдавия – карабинеров. А президент выглядел точно таким, как его описывает – и показывает – опозиционная пресса. Одутловатым алкашом, с искривленным, будто от запора, лицом. Небритым, да еще и щетина седая. Я даже потрогал свою аккуратную черную бородку. И Ирину мысленно поблагодарил, потому что она умудряется следить за тем, чтоб я не слишком много пил, закусывал, и не был толстым. Блядь. Иногда мы просто-таки играем в Чарлза и его подружку, как они играли в Скотта и Зельду. Ну, пока я из-за этого не толстею, можно и поиграть. В углу сидел один из советников. Как там его фамилия? Ткач… Ткачик? Ну, что-то в этом роде. Советник явно злился.

– Ревнует, – сказал мне Воронин, и шутливо чмокнул воздух.

– Вы хотите сказать, что все вы здесь пидоры? – решил сразу атаковать я. – А то блядь это новость! Ребя…

– Да хорош митинговать блядь, – поморщился, что его явно не украсило, президент. – Хорош блядь читать нотации, лекции, обращения. Я все, что вы понаписали, читал. Трибуны, блядь.

– И, – говорю я. – Ударение на «и». ТрИбуны. Трибуна это такая хрень из дерева, с которой вы чушь несете.

– А ты, блядь, на моем месте нес бы что-то поумнее? – спросил он, и начал наливать.

Я вспомнил пару своих выступлений на публике. Блядь.

Он был прав.

ххх

После второй – я говорю о бутылке, конечно, – все было значительно проще. Я следил за тем, как он разливает, знаем мы эти фокусы, но, вроде, пили они то же, что и я, так что, если умрем, так вместе. Но Президент не собирался умирать. Он ораторствовал.

– Думаешь, мне блядь приятно? – говорил он. – Думаешь, я не понимаю, что выгляжу, как мудак, говорю, как мудак, думаю, как мудак, и что поэтому я мудак и есть? Конечно, блядь понимаю.

– Конечно, мы понимаем, – поддакнул советник.

– Молчи, мудак! – рявнул Воронин.

– Точно блядь, – злорадно сказал я, – пусть молчит мудак!

Советник вроде как и обиделся, но президент потрепал его по щеке и сказал, что завтра можно будет отыграться, и рассказать в интервью, что он, советник, никому – даже президенту! – не позволяет с собой панибратствовать.

– А сейчас сиди и не пизди, мудак! – сказал он, после чего обратился ко мне. – Так о чем мы?

– Вы мудак, – повторил я, – и сами это прекрасно понимаете.

– Ага! – воскликнул он. – Ну и ты же понимаешь, что у меня нет выбора. Взгляни на них. На эту блядь Молдавию, эту блядь республику, это блядь так называемую страну, на этот блядь так называемый народ. Посади на мое место завтра колхозника какого-нибудь. Или вот любого моего советника. Думаешь, он меньше спиздит?

– Еще больше, – сказал уже оправившийся от обиды советник, и я вспомнил его фамилию, Ткачук.

– Кстати, моя фамилий ТкачукЪ через твердый знак, – сказал он, и протянул мне визитку.

– Блядь, – сказал я. – А зачем с твердым знаком?

– Жидовские фокусы, – сказа Воронин, и мы заржали.

– Вы, молдаване, – с обидой обратился ТкачукЪ к Воронину, а после ко мне, – и вы, русские…

– Да я такой же молдаванин, как он русский, – сказал Воронин, и снова налил, – один среди нас чистокровный…

– …да и тот жид, – закончил он.

Мы снова поржали, а советник расплакался. Принесли пятую бутылку. Было весело. Я подумал, что мне нравится в президентском дворце.

Да, определенно.

– Вы антисемит? – спросил, смеясь, я

– Такой же, как и ты – политик, – сказал он.

– Ясно, – сказал я, – значит, просто придуриваетесь.

ххх

То, что забухали мы крепко, я понял ближе к вечеру, когда не смог встать.

– Я все, все понимаю, – говорил Воронин, – но что делать? Любой блядь селянин на моем месте спиздит в десять раз больше.

– Нет, не пойдет, – сказал я, – мы блядь, новая мол…

– Глупости блядь какие, – Воронин разлил уже на двоих, потому что ТкачукЪа мучительно рвало из окна прямо на карабинеров в карауле, – ну что здесь менять? Зачем блядь?

– Да все! – заупрямился я.

В мои планы входило спорить с дедушкой, пока не кончится коньяк.

– Надо Дело делать, – сказал Воронин, и мы снова выпили. – А ты блядь мечтатель. Романтик блядь. С чем ты борешься?

– Ну, национализм этот ваш бляд… – начал было перечислять я.

– Так ведь они, эти блядь, жители этой страны На самом деле националисты, – просветил меня президент, открыв холодильничек в углу кабинета, оттуда поблескивали пивные бутылки, я вздохнул с облегчением, значит, будет чем отлакировать – они на самом деле коррупционеры, на самом деле хотят отпялить приднестровцев этих, а не жить с ними мирно, ты подумай, какое счастье для них будет, они сейчас в говне, и их все пинают, а завтра будет тот, кого можно пинать им…

– Кто блядь срет у вас в подъездах, кто ворует в школах, кто взятки вымогает в больницах, кто не платит зарплаты нормальные, и налоги блядь, я, что ли? Да нет, это все НАРОД.

– Вы блядь с вашей молдавией сраной, то есть, пардон, новой, пиздите так, как будто этого всех этих недостатков они, жители, лишены, а проблема в нас, управленцах. Да хрен там!

– Если уж вы блядь смельчаки такие, так скажите им Всем, что они блядь говно. А не только те из них, кто наверху, – сказал он.

– Во-во, – промычал Ткачукъ и снова стравил.

Мне снова нечем было крыть. Он говорил правду. Я потянулся к седьмой бутылке, и тут-то все и случилось.

– Так что, я прав? – спросил Воронин.

– Вы правы блядь, – сказал я. – Весь этот народ… Они стоят вас, а вы их.

– Значит, – сказал он, – ты с нами?

Я замер. Мир замер. Ткачукъ, перевесившийся из окна наполовину, замер. Он даже блевать перестал. Я даже не думал. Все было понятно и так. Он говорил правду. Я это признавал. Значит, я был с ними. Но что-то меня останавливало. Что? Мое обычное ослиное упрямство. Других причин я не вижу.