Авторология русской литературы (И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, А. М. Ремизов)
Шрифт:
§ 2. “Образ” как слово
Если предметом деятельности субъекта является слово, логическая форма бытия, значит, этот субъект выступает в функции эмпирического субъекта. Эмпирический субъект натурфицирует логический объект, порождая натурфикации (эмпирические понятия).
“Эмпирический субъект, наследуя все предшествующие формы деятельности, представляет за словом в превращенном виде исходную форму – вещь – как иллюзию, как превратное, искаженное представление своего собственного логического бытия”
В
Натурфикации возникают в силу того, что значение слова отрывается от субъекта высказывания, от того, кто порождает слово и его смысл. И тогда оказывается, что “образ” – “картина человеческой жизни”, созданная при помощи “вымысла”, т. е. созданная кем-то, но этот некто не учтен создателем дефиниции.
Если результат деятельности отрывается от субъекта деятельности, тогда способностью деятельности наделяется сам натурфицированный объект. “Словесно-речевая структура” оказывается способной “пронизывать” художественное произведение, “определять” взаимосвязь и взаимозависимость всех его элементов.
В начальном – как и в конечном – пункте человеческого мышления всегда стоит попытка ответить на вопросы: на что я должен указать, когда использую какое-либо понятие? Что я именую каким-либо словом?
Если учесть, что слово и понятие тождественны, отличаются друг от друга только способом использования, тогда дефиниция тождественна классификационному суждению, что, в свою очередь, означает присутствие в одном акте высказывания теоретического, эмпирического и обыденного субъектов. Если так, то понятие “образ” может выступать и как понятие, и как слово, и как наименование (последнее – в пределах обыденного мышления).
§ 3. “Образ” как наименование
Рассуждения об “образе” как слове, о том, как владеет словом эмпирический субъект, привели нас к необходимости посмотреть на предыдущую форму деятельности – на обыденного субъекта, т. е. на “образ” как наименование.
В этом случае слово “образ” выступает в функции нефиксированного именования, а субъект деятельности превращается в субъекта обыденной именующей или логической деятельности.
Обыденный субъект связан с предыдущей формой деятельности – практической. Практический субъект непосредственно владеет вещью, тогда как субъект обыденной деятельности “открывает для себя видимость вещи”.
Учитывая, что наименование атрибута и наименование вещи тождественны, в словах “картина”, “фрагмент”, “структура” мы имеем дело не только с натурфикациями, не только с атрибутами, обособившимися от предмета, но и в неявной форме с самими предметами – с “вещами”.
Тождество предиката и атрибута приводит к тому, что
“слово на месте предиката приобретает атрибутивное значение, каким бы наименованием оно ни было выражено”
В свою очередь, тождественны предикат и имя:
“…Значение слов имени и предиката относятся к одной и той же видимой вещи, поэтому совпадают
в своих значениях”В анализируемых дефинитивных суждениях каждое слово стремится к своей изначальной форме – к наименованию, а значит, к именованию какой-либо конкретной вещи.
Словосочетание “картина человеческой жизни” семантически восходит к указанию на человека (как на существо, предмет, вещь), “словесный поэтический образ” – к указанию на слово (как на предмет, вещь), “художественная целостность” – к указанию на произведение, на “Войну и мир”, т. е. опять же на вещь.
§ 4. “Образ” как вещь
Субъект обыденной логической деятельности постоянно колеблется в решении вопроса, с чем он имеет дело – со словом или с вещью.
“Художественная целостность ”. Человек в процессе создания “вещи” (допустим, литературно-художественного произведения) реализует в этой “вещи” свои внутренние экзистенциальные силы.
Тем самым “вещь” для него начинает выступать как имеющая атрибуты. Наделив результат своей деятельности “целостностью”, объективировав себя в “целостности”, человек начинает рассматривать эту “целостность” как принадлежность “вещи”, как атрибут “вещи”. И далее натурфицирует эту “целостность”, воспринимая ее “как таковую”, приписывая ее в качестве предиката любой избранной произвольно “вещи”.
“Фрагмент текста ”. Реализовав по отношению к “тексту” свою способность к указующей, вычленяющей деятельности, человек получил “фрагмент текста”.
“Словесно-речевая структура”. Реализовав в “словесно-речевой структуре” свои экзистенциальные силы, свою “индивидуальность”, человек приписывает “индивидуальность” самой “словесно-речевой структуре”.
Обыденный субъект (в сравнении с эмпирическим и теоретическим) наиболее близок субъекту практическому, которому безразлично слово как элемент логической деятельности. Практический субъект использует слово “только в обстоятельствах своего насущного дела” (Артсег 1993: 7). Для него необходимы не понятие “образ”, не “вещь по видимости”, но сама вещь (картина как вещь, текст как вещь), как бы эту вещь ни называли другие субъекты.
Обращением к практическому субъекту, т. е. к предлогической деятельности, завершается наша логическая деятельность по выяснению содержания понятия “образ”.
В анализируемых примерах мы обнаружили не только указания на человека, на предмет, на вещь, но и на формы деятельности, на способы обращения человека с предметами своей деятельности, что оказалось скрытым от создателей дефиниций.
“Картина человеческой жизни” – “конкретная и в то же время обобщенная” – да к тому же “созданная”, т. е. являющаяся результатом человеческой деятельности.
“Словесный поэтический образ”, в нем “отождествляются (сближаются) противоречащие в широком смысле понятия”, т. е. опять же реализуется способность человека к “отождествлению (сближению)”.
Образ – “художественная целостность”, но “целостность” предполагает, что кто-то как-то что-то “целостно” организовал или “целостно” помыслил.
“Образ автора” – “индивидуальная словесно-речевая структура”, да еще и “пронизывающая” и “определяющая”, значит, и “образ автора”, и сама “словесно-речевая структура” являются результатом какой-то деятельности.