Awakers. Пробудители. Том 3

Хотя нет, на самом деле всё не так. На самом деле сначала он позволяет себе бокал шампанского на завтрак, потом уходит в забег и приходит в себя ближе к вечеру в парке на скамейке щедро отделанной голубиным пометом.

И всё равно – это лучший день за последнее время.

К вечеру заряда в нем на донышке – где-то там на уровне самооценки – и пока не вдарил адреналин, по краям поля зрения плещутся подлые мушки. Но он всё равно идёт на сцену и ни разу не лажает, потому что в силу своей предсказуемости на сцене он не лажает никогда. Больше всего он боится, что когда-нибудь кто-нибудь скажет, что он поёт как на работу ходит, потому что на самом деле всё не так.

Сцена – это не работа, это фиксированная точка в пространстве и времени, которая день за днем разбирает и собирает его по молекулам в одно целое. За пять минут до выхода он сидит в закулисье как кот в коробке Шредингера, и никак не может понять: сдох он уже или живой. Но потом коробка открывается и он всегда живой, каждый раз живой и никогда-никогда не умирает. Сцена – это не работа, это не «зона комфорта» даже; это единственное место во всей Вселенной, где он живет целиком и полностью.

– Извини, – кидает он Ральфу наутро без всяких прикрас и сам удивляется, как получилось так долго удерживать заветное слово в груди. Ральф поджимает губы, пожимает плечами, но всё равно кивает.

Иногда Трою кажется, что Ральф терпит его исключительно потому что когда-то давно он показал ему видео с капибарами.

? ? ?

Он звонит Келлеру – тому самому, который «Келлер-из-Контроверс». Келлер трубку не берёт, но перезванивает позже, когда Трой уже передумал изливать душу, и он просто говорит про погоду, непогоду, невкусный кофе, а потом передаёт по секрету, что Сидни Янг готов бы продать почку, чтобы поехать в тур с его группой. Келлер смеётся добродушно, ей богу Санта Клаус рыжебородый:

– Янг в своём репертуаре.

Трой уточняет на всякий случай, что конкретно он имеет ввиду.

– Такой из себя сноб, а никак не может отрастить яйца подойти поздороваться, – объясняет Келлер. – К тебе небось тоже не сам подошёл, да?

Трою очень хочется возразить, что ничего он не сноб, просто не матюкается через слово и тоже разбирается в этих модных кошачьих ссанинах.

– Хер пойми что в газетах пишут. Он тебя не обижал?

– Нет, конечно, Сидни – мякотка, – фыркает Трой. Но про газеты согласен.

Келлер снова смеется, потому что, как выяснилось, никто в этом мире, кроме Троя не считает Сидни славным парнем, зато все кроме него считают его зазнавшимся мудаком. Но охуенно талантливым мудаком – тут все солидарны.

– Ну раз мякотка… – сдаётся Келлер.

Келлер, положа руку на сердце, талантливый не настолько. И на сцене лажает. Но Келлера любят все. Ему немножко за 40, и он одинаково общается с журналистами, с публикой, с ним сейчас: как добрый учитель с нерадивыми, но любимыми учениками. Келлер может себе позволить нести на сцену пивное пузико, проблески седины в золотисто-рыжих волосах и однотипные дурацкие рубашки. Келлер – легенда, таких больше не делают. У него в бумажнике фото жены, детей и собаки; срать ему хотелось на всех этих людей в интернетах.

Но Трой проверил хроники двадцатилетней давности: Мэтью Притчетт-Келлер тоже начинал, как неуклюжий загнанный мальчишка и в рехабе своё время отбыл.

На него находит осознание, что все они застряли в одной шатко-валкой лодке в бассейне с акулами. Они трое – Гордон, Янг и Келлер – как те призраки Рождества о прошлом, настоящем и будущем. И если Келлер из них – Призрак будущего, им всем крупно повезло.

? ? ?

Хуже всего, что в самом деле всё не так плохо. В среду они идут на местное радио, а диджей приветствует их кексами с кофе. Кажется, ей в самом деле нравится группа, она задаёт правильные вопросы, позволяет говорить о чём угодно, а он очарователен до луны и обратно, красноречив и увлечён беседой.

В итоге война выходит какая-то совершенно дурацкая, ни о чём и ни с кем, но он с удивлением обнаруживает, что каким-то хером уже проебал чувство юмора, самоуважение и треть воли к жизни, зато наел обратно добрую часть «запаса на чёрный день», который едва успел рассосаться в череде рабочих стрессов. Скорее всего виной тому привычка усердно заедать бессонницу углеводами, а недосып – сахаром. Объективно и логически при его росте и комплекции это не критично, а с новой традицией выбегивать свою тревожность по окрестностям может и вовсе на пользу. Но всё равно не в тему и не вовремя.

Похоже, Саймону это кажется довольно забавным.

На самом деле Саймон тоже скучает больше, чем показывает, и ему так же не всегда хватает сцены, чтобы всю дурь из головы выбить. Поэтому несмотря на поздний час Саймон очень громко и ясно распаляется о том, как его достала трезвость бытия, яростно размахивает прихваткой и брызжет соусом по плите апарт-отеля, с декламацией о том, что лучшая часть пасты – это вино, которое к ней подходит. Он ляпает соусом на футболку в которой завтра пойдет на сцену и машет венчиком на тему «кому нахуй усралось изучение всех этих искусств, что там вообще можно учить, просто бери и делай!» А потом недрогнувшей рукой яростно перемешивает варево в кастрюльке, так что бицепсы ходуном ходят, мужчина мечты, чтоб его, с чёрными ногтями и точёными скулами. Совершенно непонятно почему не он красуется по центру на афишах.

Больше всего Саймона бесит, что он такой фуди, а паста с бокалом сухого белого – комбо мечты. Однако без Эммы под боком бокал белого быстро превращается в ряд разноцветных стопок длиной с Великую Китайскую Стену.

Трой прислоняется спиной к чужому холодильнику и безропотно принимает тарелку с фигурно выложенной пастой и листиком базилика на кромке. Ему белого сухого не требуется – он и так в шоке, что наконец-то с ним происходит что-то хорошее и размахивая белыми флагами готовится к празднику.

Саймон почему-то оттаивает каждый раз, когда видит его с вилкой в руке, будто вспоминает, что он настоящий. А он безрадостно думает, что cаймонская стряпня едва ли не единственное топливо для его защитных механизмов, и это смешно, если задуматься, но с таким раскладом ему пиздец.

– О-о-о, как же мне всё это аукнется, – обречённо вздыхает он, похлопывая себя по щеке.

Сай качает головой, улыбается и судя по лицу ловит с десяток трепетных флэшбэков:

– Когда тебя это останавливало?

– Легко говорить с такими-то скулами, – фыркает он. – Не ты же «щекастое лицо группы».

– Нормальные у тебя щёки.

– Круглые, – не соглашается Трой. – Ты что, газет не читаешь?

– И что? Тебе идёт круглый.

– Вид с ними дурацкий…

Саймон безапелляционно шлепает его по лбу вилкой под звонкое «ай! за что?», но сдаётся:

– Не дури, нормальный у тебя вид. Задолбанный, но крепкий.

– В смысле «крепенький»? – уточняет он, чертя кавычки свободной рукой.