Аз буки ведал

Глеб успел в Москве посмотреть выступление Руцкого перед толпой журналистов после избрания его губернатором Курской аномалии. На вопросик: "Вы вернулись в большую политику, а как вы теперь будете общаться с хозяевами Кремля?" - ответик: "Я все начинаю заново. С нуля!" Ты-то с нуля, это верно. А как же мы, командир? Мы, кто жив и кто умер? За тебя, сука, умер?...

Глава восьмая

Анюшкин очень вежливо дожидал, когда Глеб вдосталь нараскладывает, насортирует, переберет и перетрогает все свои документы и рукописи. Встали они одновременно, и хозяин попытался было разговорить гостя, но, поймав во взгляде такое обжигающее нетерпение, сразу уступил. Пошел покормить хозяйство и долго проговорил во дворе с собаками, блудливой коровой, курами. Потом поболтал с керогазом. А дальше просто ждал. Очнувшись от нахлынувшего, но никак пока Анюшкину не объяснимого временного обвала, Глеб тоже пошел на компромисс, и они скоренько позавтракали какой-то трудно определимой по имени кашей из смешения всех попавшихся в то утро круп. Главное было то, что хозяин ради гостя сие немного посолил. Лежащая на крыльце кожаная сумка Анюшкина была давно уже укомплектована рамочками, мешочками с бирочками и самодельной картой плато. Он поставил в нее еще и банку свежего молока "в лагерь", перекинул через плечо и аж затопал от напряжения ножками - так его заждались метеориты. Глеб пометался со своим мешком, плюнул и сунул его под кровать - пусть ужик сторожит!

По тонкой, темного песка тропинке они прошли зарослями мокрого от невысохшей росы тальника, не задерживаясь, перескочили невысокий перевал и по лесной, с выступающими там и сям небольшими скальными зубцами лощине направились скорым шагом строго на юг. Тягун был километров пять-семь, и Глеб успел по достоинству оценить ходкость маленького Анюшкина. Горы, справа и слева закрывающие плотнооблачное сегодня небо, постепенно сжимались, они были повыше и помассивнее всех тех, на которые до этого забирался Глеб, и их безлесые вершины венчались оголенно каменными гребешками. То есть это были горы, какими они и должны быть. По крайней мере, такие он видел на Западных и Южных Саянах. На перевале им навстречу выглянуло солнце, и сразу стало жарко. И вспомнился его первый день "отдыха", в пиджаке и штиблетах. Спуск был круче и каменистей. С уступа на уступ приходилось семенить короткими перебежками. Внизу опять стемнело. Рядом в глубокой щели почти шепотом клокотал холоднючий ручеек. Они попили и помыли лица в струйке небольшого водопадика, заросшего густыми кустами молодой черемухи. И теперь неспешно тронулись к уже видневшейся внизу через плотный, но невысокий соснячок, достаточно впечатляющей реке.

На чернильно-синем повороте неблестящей реки лес отступал, обнажая большую и ровную, как футбольное поле, зеленую поляну. На этой вот ярко высвеченной солнцем поляне и расположился лагерь. Сверху хорошо была видна цепочка расположенных широким, весьма неровным каре тридцати - сорока цветных палаток, немного отнесенная вниз по течению дымящаяся кухня с длинными, под брезентовыми тентами, обеденными столами и нечто вроде эстрады около большого кострища из натасканных с реки валунов. Возле эстрады копошились какие-то люди. И берег, и лес вокруг лагеря были наполнены голосами и активно переливались броуновским движением множества восторженных полуголых людей. Пламя сильно затрещало, и с ними громко поздоровались быстро поднимающиеся навстречу три мужичка с корзинками, весьма забавного вида: нестриженые, как у старообрядцев, бороды, расшитые вручную, очень "фольклорные" рубашки и цветные, до колен, ситцевые трусы. Все они были босы. Анюшкин проводил их восхищенным взглядом:

– Видали? Какой колорит!

– Это "ивановцы". У нас в Москве их видимо-невидимо.

– А у нас такие недавно появились. Хотя чего только не бывало, даже нудисты. Но тех наши мужики быстро отлупили. Чтоб детей не смущали. А эти очень, очень, я вам скажу, забавны. Я такой детской непосредственности до сих не видел. Это ж надо только, в конце двадцатого века, когда все секты ну минимум на Гегеля опираются - такой замечательный примитив! Хорошо! Мне они книжку своего Учителя подарили - какая прелесть! Я над ней всю ночь хохотал, не мог оторваться.

– Ну, они не так уж и безобидны.

– Что вы, уверяю вас! Эти человеков в жертву не принесут! Нет! Они как бы, в мистическом плане, полный противовес самосожженцам. Те - в огонь, эти - в воду. Те в небо, к духу, а эти в землю, к плоти. Призыв у них не из той сферы, не для культа смерти. Травоядные. Уж поверьте мне, старому сектоведу.

Они были уже внизу. От реки привычно шумело, справа от кухни ветерок нес слюноточивый запах хлебного дымка. Празднично просвечивая за густыми ветвями березняка разноцветными боками и спинами, раздувались своей гостеприимностью большие и малые палатки. Для порядка весь периметр лагеря был обтянут длиннющей белой бельевой веревкой. Можно было бы перешагнуть ее в любом месте, но Анюшкин повел Глеба к свежесрубленным высоким жердевым воротам. Над ними действительно свисали несколько флагов и скрутившийся уже от солнца и туманов, написанный синими по белому буквами, такой до боли родной лозунг: "За духовное возрождение России!" Снаружи возле ворот стояло несколько молодых курящих людей в черных рубахах и с усами. Анюшкин громко поздоровался, как-то задиристо посмотрел на них с "высоты" своего ростика, но от комментариев воздержался. Глеб, кивнув, тоже попытался проскочить за ним, но тут его окликнули по имени. Он вздрогнул. Жадно оглянулся: кто?

– Что ж ты мимо?
– Молодой, лет двадцати с небольшим, толстый парень смотрел нагловато и весело. Явно знакомый. Но кто? Где они виделись? Ну да, да! В Питере!

Глеб радостно шагнул к нему, протянув руку. Парень важно, работая на своих товарищей, подал свою. Питерцы - о, это вам не целующиеся при каждой возможности москвичи. После него руки подали остальные, внимательно и запоминающе вглядываясь. Глеб вдруг заволновался. Экзамен, что ли?

– Ты здесь как? Только что подъехал?

– На правах гостя.

– А мы с самого начала. Сегодня в горку сходим. Устали от придурков.

– Так быстро?

– Ты же знаешь коммуняк этих. Задолбали своим светлым будущим.

– А здесь опять солянка?

– Как всегда. Но зато отдых тут ничего. Посмотрим. Идея-то неплохая: найти мистические исходные точки патриотизма. Вот мы завтра с докладами выступаем. Приходи, не пожалеешь.

– Спасибо. Обязательно.

Глеб сделал пятками, вытянул руки по швам, быстро полупоклонился. И, резко развернувшись через левое плечо, почти уставным шагом вошел в лагерь.

Анюшкин покосился на Глеба, но вопрос задал только когда удалились на определенное расстояние:

– Кто это?

– Монархисты. Из Питера. Только не помню ни одного имени.

Через весь лагерь они прошли к сколоченной из окрашенных синим досок эстраде, расположенной почти на самом берегу. Анюшкин слепо заглядывал в каждое лицо: "Дажнева не видели? Дажнева здесь нет? Дажнев не знаете где?" А на него даже не обращали внимания.

Народная "трезвость" видна была издали: на груди у всех обязательно, даже на безбожниках и потомственных колдунах, алел маленький значок, на котором святой Георгий Победоносец пронзал копьем почему-то именно "зеленого змия". Женщины-трезвенницы своим большинством ходили в национальных, разной этнографической достоверности платьях и сарафанах. Одно такое их скопление под руководством худенького, навсегда печального и не снимавшего даже в самую плотную послеобеденную жару своих аккуратно замятых в гармошку лакированных сапог, длиннобородого руководителя окружало плотным "карагодом" маститого московского доктора-психотерапевта. Доктор рассказывал о тайнах женских наговоров с точки зрения науки. Женщины очень серьезно и внимательно выслушивали, в каких пропорциях нужно смешивать святую воду и средство от тараканов и какие мысли при этом "заряжать" в снадобье от запоя, задавали вопросы о приворотах и периодически разрушали ход собрания неожиданными запевками на никому не понятном, своем собственном, "фольклорном" языке. "А еще великое учение Авесты утверждает..." - искренне захлебывался в собственных знаниях доктор, а Глеб был уже не в состоянии эмоционально среагировать на это. Он просто пошел подальше: "Психотерапевт. И маг... А я его где-то в президиуме на каком-то съезде видел. Очень представительный. Да. И сидел два часа почти не шевельнувшись... Наверное, министром хочет быть. В любом новом правительстве. И будет. От левых или правых. И тетки тоже - дома нужно сидеть, детей кормить, мужиков после работы отмывать". А куда пропал Анюшкин? Как сквозь землю...... Стоп, он же нес молоко. Может, на кухню?

На истекающей бурлящим жаром кухне возле бригады молодых, в белых на голое тело халатах женщин и девушек ошивались казачки из охраны лагеря. В двух полевых кухнях и на сложенной тут же из кирпичей маленькой печи что-то кипело и бурлило, а казаки крутили усы на запаренных поварих. Рядом под навесом за длинным столом сидело человек десять полностью экипированных горнолазов. Их армированные, фантастические по объемам рюкзаки терпеливо стояли у ног хозяев, дожидая скорого выхода. От группы просто физически ощутимо исходила плотная магнитирующая сила. И поварихи, поверх лихо заломленных синих фуражек с красными околышами, смотрели только туда.

Глеб попросил водички и сел с кружкой недалеко от альпинистов. Их вожак внимательно и строго посмотрел на него, но промолчал. Говорил сухой, одноглазый, уже почти старик. Короткая стрижка, выпирающий кадык, руки с сильными, огромными суставчатыми пальцами. "Как пауки". Старик не просто говорил, он отдавал приказы смертникам: "Успеем подняться засветло - живы. Успеем выставить пост - правы. У нас всего четыре дня. Потом луна идет на спад. Йети вернутся через белки к Шамбале". Поперхнувшись, Глеб выплеснул кружку в песок, тихонечко встал, вежливо вернул ее кухаркам и пошел, пошел куда глаза глядят. "Да что же это такое? Бред. Криптозоологи. Они-то каким боком с патриотами? Или что, наши русские реликтовые гоминоиды отныне решительно не желают ничего иметь с тибетскими? Как когда-то, в девяносто первом, эстонские педики бойкотировали петербургских? И что, мне теперь каждый день здесь ошиваться, пока Анюшкин все свои метеориты соберет? Да лучше пусть меня "пастушки" пасут... Бред. Как на машине времени куда-то крякнул. Если это все реальность, то тогда где же я был эти десять лет? В какой черной дыре? И опять - на! Этот любимый московский оккультизм: заговоры, снежные с красными глазами и зеленые человечки, сейчас кто-нибудь начнет шарик по телу гонять. Бред... Это у меня бред. Может, это и не лагерь? Может, это заповедник? Заповедник лотофагов? Серебряный век вечных младенцев? Или Остров блаженства? Где все как-то по-своему счастливы. И мне от них что?"

Анюшкин сам шел навстречу. Он был не один. Рядом медлительно вышагивал крупный, головастый мужчина лет этак чуть за пятьдесят, с короткой, выбритой по щекам бородкой "клинышком", маленькими умными глазками под нависшими светлыми бровями и стрижкой "с челочкой". На нем были только бежевые брезентовые шорты и сабо. Мощная грудная клетка, сильные, развитые руки обнаженная фигура былого атлета несколько портилась короткими ногами. Но он все же был достоин любования. Анюшкин, уже избавившийся от своей сумки "молоко-то донес?" - радостно взмахнул ручонками: