Аз буки ведал

– Ты... Ты это зачем? Мог же промахнуться? Ты это зря. А если бы я тебя сейчас из лагеря вывел? Ты знаешь, кто там тебя караулит. Я же тебя по-хорошему просил пока с кордона не отлучаться... Просил. По-хорошему.

Губы у него окончательно посерели. И теперь он уже не был хозяином стола. Да и сам стол теперь стал только частью кухонной полянки, а та только частью густо населенной вселенной, в которой было еще очень много хозяев. Даже от пылающих в отдалении плит на них внимательно смотрели несколько пар глаз: так хорошо стол брякнул, и чашки тоже неплохо подпрыгнули. И как мы теперь разговаривать будем? Потихоньку? Главное ведь сговориться. И лучше на самой тихой ноте. Нам все равно сейчас не разойтись.

– Я не сам оттуда ушел. Меня попросили к охоте койку освободить.

– Так бы сразу и говорил.

– А ты бы так сразу бы и спрашивал. Вот так именно, без рукоприжатий.

– Мне же тебя прикрывать надо. Не то пришьют как барана. А я даже без оружия. Дубинка только. С ней не расстаюсь: деревня. Здесь же все всем родня, никого посадить нельзя. Тот - племянник, этот - сват. Поэтому, если что - поймаю, отдубашу по ребрам, чтоб месяцок покряхтел, и все. Говорят, Лев Толстой тоже за этот метод перевоспитания был. Не послушались либералы графа. Поел? Пойдем, а то ты тут слишком много внимания возбуждаешь. У женщин.

Они встали, издали покивали официантке и пошли к воротам.

– Ты мне и непонятен, и не нужен. Я и без тебя бы жил. Но есть просьба подключить тебя к кислороду. На фиг? Не знаю, не пойму. Короче, лучше сам пойми: тут республика. Тут каким бы ты хорошим русским ни был - все равно ты хуже последнего шорца. Но сами алтайцы народ в большинстве дрянь, грязь сопливая. Да и спиваются напрочь. Тут все казахи держат. На круг - из русских в начальниках только директор лесозавода. Да и то потому, что на казашке женат. Русские, конечно, недовольны. Дергаются. Но ты-то свой, понимаешь: их власть кончилась. Хватит, поутирали они нас. Потыкали в морду. Подоили. Теперь мы им кровь попьем. Если чего - Китай рядом. Рано или поздно - русским конец. До Урала гадов отгоним! Но пока силы надо копить. В кулак. Наверное, поэтому ты нужен. Мы-то здесь все давно поделены, кто за кого. А ты новенький. Ничей. Тебя и Дажнев поддерживает. А это величина. И Семенов. Тебя они как бы за своего держат. Но главный здесь, конечно, поп. Ладно, его пока рано. Короче, тебе все равно выбора нет: либо в стаю, либо в петлю. Но ты же наш по крови-то! Ты же все равно для русских "косоглазым" всегда только будешь! Значит, и этого у тебя выбора нет.

Джумалиев увлекся своей изысканно ловкой, дипломатичнейшей речью. Сколько же он умных, ловких, убедительных слов сказал, ни разу не заматерившись! Но при этом он все как-то уменьшался, опадал в объемах и массе. Теперь, при равном росте, он и заглядывал в лицо Глебу снизу вверх, слегка сгибаясь в пояснице.

– Тут кедровая республика, это что банановая. Все со всеми на связке. Одиночки тут сразу умирают.

– Как ветврач?

– Вот-вот, точно. Довыпендривался, герой. Умный уж больно был, принципиальный. Теперь закопали.

– А скоро и меня рядышком.

– Если будешь с нами - прикроем. Здесь люди, кто с умом, деньги делают. Хорошие деньги. Но делятся. Касса общая. Тут ведь тебе и корешки, и кедр, и золотишко с камешками, и главное - дорожка из Ташанты. А по ней, сам понимаешь, анаша ходит. Ты если дураком не прикинешься, то со своей московской задницей быстро наверх выйдешь. Домой-то возврата, поди, нет? А? Наварил там, поди, делишек? Молчишь. Иначе каким феном тебя сюда надуло?

Сию секунду договор подписывать кровью от него не требовали. Джумалиев очень внимательно осмотрел свой мотоцикл, проверил даже, закрыт ли багажник. Сел верхом. Надев пилотку, поправил относительно правой брови.

– Ты сегодня из лагеря не выходи. И завтра тоже. Пока с Хозяином не поговоришь. Он сам тебя видеть хочет. Я даже спросить боюсь зачем.

Дернул ногой. Еще раз. Мотоцикл не заводился. Нагнулся и подкачал бензин.

– И еще лично: на Светку не надейся. Она тварь: поиграет и бросит. Скажу даже больше, опять же лично: она под нашего замминистра застелена. Поэтому к ней даже подходить опасно. А так бы я ее уже давно прижал. Но ты понял: если она возьмет - смерть, и даже не возьмет - смерть. Судьба такая, она мужиков только "отмечает". Ну, все!

Мотоцикл взревел, распустив жуткое облако синего дыма. И участковый исчез в этом дыму.

Глеб вернулся к центру лагеря, где на отдыхающей от ораторов эстраде веселились малолетние детишки под присмотром пожилой уже, худощавой женщины в зеленом закрытом купальнике и огромном, щедро расшитом блестящей бижутерией, розовом "русском" кокошнике. Малышня, повизгивая, играла в "догонялки", а их дуэнья в костюме недовоплотившейся царевны-лягушки с увлечением читала Климова. Кажется, "Протоколы" или "Красную каббалу". Ну какие ей были дети: расковырянные чужие болячки и высвеченные мерзости поглотили ее с тапочками! Она, наверное, искала там оправданий, почему сама так и не смогла, несмотря на пять лет самой активной общественной трезвеннической деятельности, отучить пить своего собственного, теперь уже бывшего, супруга. Да, Климова нужно продавать как второй том Макаренко тем, кто не сумел никого - ни себя, ни детей, ни мужа - перевоспитать в духе коллективизма и кому осталось только валить все на генетику... Можно, конечно, промежуточно предложить еще методику Дурова попробовать... Глеб прилег на травку недалеко от нее. Внимательно, очень внимательно огляделся. Но конечно же, с "пастушками" в переглядки потягаться никак не мог: он на открытом месте, они в лесу. Оставалось ждать...

Солнце с равными пятиминутными промежутками то пригревало, то пряталось в мелкие рябые облака. Это то расслабляло, то бодрило. В любом случае разнообразило тупое лежание. И вот терпение вознаградилось: прямо на Глеба шла толпа полуголых галдящих парней с футбольным мячом. Глеб быстренько, не вставая, скинул рубаху и майку, подождал, когда они приблизились вплотную, и рывком встроился в самую гущу. Кто-то покосился, кто-то даже отпрянул, но толпа не рассыпалась, она, горячо обсуждая только что законченный матч, продолжала свое движение к реке. Как раз то, что и требовалось. На берегу Глеб так же резко свернул направо и пошел быстро-быстро вброд к тому берегу. Вода сильно била выше колен, кроссовки скользили по камням, но надо было спешить. И еще нехорошо было то, что ребята остановились, глядя ему в спину. Он прошел уже середину, когда провалился в ямку между двумя валунами. Ногу повело и зажало. Он присел прямо в воду. На берегу хором засмеялись и пошли дальше. Наконец удалось освободиться. Прихрамывая, вприпрыжку выбрался на крутой, поросший тощими липками берег. Теперь скорость решала все: "те" явно не решатся гнаться за ним через лагерь, им нужно хоть немного, но обойти вокруг. Скорее всего, они сделают это снизу, справа за кухней, так им будет ближе. А он, значит, должен брать левее вверх по течению и в горку, в горку! Подвывихнутая стопа ныла, но пока терпимо. Хуже всего, что уплыла камуфлированная рубашка, а в белой майке по лесу не побегаешь - мишень. Еще хорошо, что на Алтае практически нет комаров. Но все равно голышом, да еще после купания в шестиградусной воде, было несколько неуютно.

Липки, росшие понизу, сменились привычными сосенками. Глеб почти бежал, сильно согнувшись и не распрямляя ног. В горку, в горку! Ага, вот только зайцы ему дорогу еще не перебегали! Тоже тварь нечистая - как кошка. Не зря их так Александр Сергеевич побаивался. Но серый не пересек его дорожки, он длинными сильными прыжками рванул в противоположную сторону. Счастливого пути, косоглазый! Тоже, между прочим... Скоро стало жарковато, ладони слиплись от пота, и мокрая майка теперь очень к месту легла на разгоряченную голову... Еще рывок, еще - и вот он на вершине. Глеб оглянулся: внизу тяжелой серебряной цепочкой посреди темной, изумрудной зелени кривилась неслышимая отсюда река. Каре палаточного лагеря с сильно поредевшим населением, над ним противоположная трехглавая горка, за которой виднелась другие, побольше - с тропинкой к лесничеству. Там-то его и будут теперь караулить. Если сейчас не поймают. А что впереди? Впереди, чуть слева, его ждала Y-образная долина, расщепленная мощной отвесной скалой, оголенной серо-розовой башней, торчащей над густо заросшей тайгой развилкой. Спускаться и двигаться следовало как раз в направлении ее дальнего отростка. В противную от кордона сторону.

Нога ныла все сильнее и сильнее. Пришлось откровенно хромать. Хорошо, что еловый здесь лес был достаточно густ и теперь можно было смело надеть просохшую белую майку, не боясь стать мишенью. Дыхание выровнялось. Вообще-то под горку шагалось приятно. И самое главное, отчего-то верилось, что на сегодня плохое себя уже исчерпало. "Позади крутой поворот. Позади обманчивый лед". Вот за это он и не любил русскоязычную эстраду... Впереди теперь мог караулить только голод. И какой-нибудь дикий кабан-секач. Эге, по этому поводу надо бы пошуметь посильней, потрещать валежником, попыхтеть, даже эту вот муру напевать, чтобы только не столкнуться со зверем нос к носу. Да, самое страшное - неожиданно напугать какого-либо тупого травоядного на слишком близком расстоянии. Вот тогда-то лось или кабан могут оказаться пострашнее медведя. Хотя все сравнения хромают... Как теперь сам Глеб... Или шалыга у Анюшкина.

Под остро нависающей метров на двадцать, с обвалившимися огромными серо-розоватыми пластинами базальта скалой был-таки крохотный ручеек. И вытекал он как раз из того лога или ущелья, куда Глеб наметил свой путь. Замечательно, от жажды он теперь по крайней мере три дня не умрет. Он теперь умрет только от голода и холода. Но это пока не важно. Глеб обходил мегатонную скалу, и от ее мощи застывшего навеки магмового истока исполнялся осознанием своего собственного размера. Муравьиного. Сколько десятков или даже сотен тысячелетий назад здесь что-то треснуло в коре, что-то разошлось? Он постоял, приложив ладошки к отвалившемуся самому крупному, метров пять высотой, выветренному временем камню. Изнутри не шло ощущения покоя, нет, скала была тайно, глубоко-глубоко напряжена. Через все свои тысячелетия связанная остыванием магма продолжала беречь все струи, все токи своих бродячих космических сил и нерастраченных желаний. Застывший камень. А сколько всего еще кипит под твоими ногами, человече? Ты, как водомерка, скользишь в своей бездумной легкости по поверхности океана, даже не подозревая о той бездне, что живет - живет!
– под тобой. Небо и море. Бездна моря и бездна неба. И - махонький такой жучок на их границе...