Б-11

– Тихо, – ответила Таня. – Черт его знает, может, и почудилось мне все это, нервы, сам понимаешь, не железные.

– Но со связью надо что-то решать, – сказал Игорь, осматривая снежную стену, перекрывшую выход из-под камня. – Как думаешь, реально нам прокопать тоннель наружу?

– И думать забудь, – ответила Таня, – хочешь, чтобы нас завалило? Снег такая штука – заровняет, и хоронить не надо.

– Может, обойдем по периметру? – предложил Игорь. – Технику оставим, все равно ее здесь никакой черт не заберет…

Таня приложила ему пальцы к губам, и Игорь недоуменно замолчал. Было видно, что Таня напряженно прислушивается к чему-то.

– Тьфу ты, – наконец, сказала она. – С нервами у меня, определенно, что-то неладно. Показалось, что кто-то шипит… или что-то.

– Здесь, под камнем, такая акустика интересная, – ответил Игорь, – может, какой-то звук из лагеря донесся, кто его знает… ну что, идем?

Они пошли – по часовой стрелке, вправо от контейнера. Игорь подсвечивал фонарем стену из снега, Таня светила вперед, иногда поводя фонариком по сторонам. При этом, свой автомат она держала на изготовку, чему немало способствовала его компактность. Игорь пытался ей подражать, но не особо преуспел – автомат Игоря был тяжелым, громоздким, и он, вначале пытавшийся походить на какого-нибудь киногероя, в конце концов, оставил эти попытки и думал только о том, как бы этот самый автомат не уронить…

– На плечо забрось, – посоветовала Таня, заметив его мучения. – Стволом вниз. Если что, просто дернешь его на себя, и он сам у тебя в руке окажется. Ты не служил?

– У меня военка, – потупился Игорь. – Выпустился лейтенантом.

– Черти-что, – прокомментировала Таня. – Что ж это за лейтенант, которого с автоматом обращаться не научили? Ой, прости, вопрос, по сути, не к тебе, а к системе.

– Ты не находишь это странным? – спросил Игорь. – Я имею ввиду, то, как Макс снарядил нашу экспедицию. Мощная аппаратура, оружие…

– Оружие – это хорошо, – ответила Таня. – Особенно там, где люди появляются только после дождичка в четверг, когда рак на горе свистит. Другое дело, что мне кажется, что Макс какое-то такое развитие событий предполагал. Вот увидишь, когда мы ему расскажем про сугроб-переросток, он не удивится. Может… да что ты мучаешься? Дай, помогу!

– Да я сам…, – попытался, было, отстраниться Игорь, но Таня шагнула вперед, почти прижав его к снежной стене, и стала поправлять автомат, придавая ему более удобное положение на плече:

– Вот так, – сказала она. – Лучше, правда? Если понадобится, просто чуть отводишь его вперед-вниз и вуаля. И сними его с предохранителя, кстати, я ж тебе говорила …

Но Игорь уже ее не слышал. Бывает так, что одно какое-то чувство отнимает ресурсы у всех остальных. Когда человек, например, активно к чему-то прислушивается, говорят, что «он весь обратился в слух». А Игорь, если можно так выразиться, обратился в зрение. Позабыв, что у него есть фонарик, он пытался понять, что за темное пятно нависло над Таней, и угрожает ли оно ей. Когда пятно приобрело более различимые очертания, Игорь понял – угрожает. И не оно одно…

* * *

– …никаких следов, – констатировал Македонский. – Этот чертов камень, кажется, не менялся те чертовы миллиарды лет, что он здесь стоит. Единственное, что я могу утверждать: с края обрыва кто-то отливал.

– Это я, – без малейшего смущения заявил Макарыч, подкуривая одну из своих ядреных папирос. – Говорю вам, он подорвал отсюда, как только узнал, кто я.

– Куда? – спросил Макс. – Наружу? В буран? Чтобы погибнуть?

– Что ему какой-то буран, – Макарыч, наконец-то, раскурил папиросу и принялся с упоением травить атмосферу вокруг себя, – по сравнением с позором и унижением, которые его с гарантией постигнут, когда он увидит, что правы были мы со Славиком? Вы не представляете, какая гордость у таких типусов, как наш Пал Петрович: если бы их самомнение росло, как опухоль, она была бы уже больше его самого.

– А я думаю, – сказал Мишка, – что это Вы с ним что-то сделали.

– Ага, – согласился Макарыч. – Напугал до мокрых подштанников. Он-то думал, что похоронил нас со Славиком, но сначала Славку отпустила карательная психиатрия, а когда он его уже со счетов списал, появляюсь я, и говорю, что все еще не закончилось, все только начинается. Тут не только в буран – тут в ад прыгнуть можно со страху… как там в Библии? «Говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»… а сегодня день гнева моего.

– Вы убили его, – сказал Мишка, исподлобья глядя на Макарыча. Тот выпустил в его сторону неаккуратную струю дыма:

– Говорю тебе, мне незачем его убивать. Убить – не значит наказать, кто-то мудрый сказал, но я с ним согласен. А вот выставить это чучело на всеобщее посмешище – вот это месть… пусть бежит! Никуда от меня он не скроется, найду даже в преисподней, клянусь, чем хочешь.

– За что Вы его так ненавидите? – спросил Мишка тихо. – Только за то, что он с Вашей теорией не согласился?

– То есть, то, что он мне жизнь сломал, это ерунда? – парировал Макарыч. – Знаешь, Миша, я ведь был вроде тебя когда-то, весь в науке… у меня с родословной сплошное паскудство: дед по отцу репрессированный, причем еще при Ленине; папа родился под Барнаулом, на фронт ушел в сорок первом, и попал в армию Власова, чтоб его на том свете черти драли, в смысле, генерала, а не папу, царство ему небесное. Сам-то он в РОА не пошел, я имею ввиду, папа, а не Власов; сначала в лагере сидел, затем бежал из поезда, такой худой был, что через дыру от доски в полу протиснулся. Затихарился в западной Белоруссии у какой-то сердобольной бабы, как наши пришли – вышел к своим. А свои его за шкирку и под трибунал, как дезертира. А как узнали, что он из власовских – впаяли шесть лет лагерей, как раз сюда и направили. От него я про Чоккаперкальм и услышал. Ребенок я поздний – папа отсидел, как вышел – оставшимися после цинги зубами вгрызался, чтобы всем доказать, что он свой, а не падла власовская. И меня тому же учил – зубами вгрызаться. Я башковитым родился, и папаша мне все детство вдалбливал: учись, работай, стань лучшим…

Стал – несмотря на все прорехи в биографии. Зубами выгрыз, как батя. Уж и диссертацию писать начал, было. Умную, но насквозь бессмысленную, о движении континентов. А тут – такая штука… увлек меня Славик, очаровал, обаял. Поверил я ему. Да Бог с ним, не в нем дело. Был у меня роман с одной девочкой – я аспирантом был, она абитуриенткой, я ее натаскивал… ну, и натянул по ходу пьесы. Дело житейское. Может, я бы с ней и встречался, а она взяла, да и не поступила. Я уже и думать забыл об этом деле – ну, всякое в жизни бывает. А эта гнида, дорогой наш Пал Петрович, нашел девочку, раздраконил на меня и заставил накатать телегу, типа, я ее изнасиловал. А ты знаешь, как В СССР было – вроде как патриархат, а как до суда дело дойдет – твое слово против ее показаний, что бумага против ножниц… Шесть лет общака, Владимирский централ, все такое – так мало того, эта гнидина еще и маляву кинула по узелку, по какой статье я чалюсь. А на зоне насильник – это пи… это вообще амба, брат. Мне-то свезло, я молодой был, злой, ну, и детство у меня в таком месте прошло, что от зоны мало чем отличалось, и не всегда в лучшую сторону. Отбился, хотя и большой кровью. И почки мне отхерачить пытались, и туза набить – да не вышло; били меня так, что тюремный врач большой Петровский загиб цитировал на память, когда штопал. Думаешь, такое простить легко? Может, еще и правую щеку подставить? Каюсь – была у меня мысль пихнуть эту мразь с закраины, да сдержался – только для того, чтобы посмотреть, как его его же собственные кореша и ученики сжуют, не чавкая и остатки выплюнут…

Макарыч отбросил гильзу папиросы – он курил все то время, что рассказывал Мишке свою невеселую историю, и глянул на брата Даши.

Мишка не отводил взгляд. «А у него глаза похожи на мои, – подумал он. – Только какие-то выцветшие». Мишка пожал плечами:

– Мотив у Вас есть, – сказал он. – Так что не подозревать я Вас не могу. Но и не сочувствовать не могу. Честно говоря… не думал я, что тишайший Павел Петрович был таким… таким…

– Ага, – кивнул Макарыч. – Ab aqua silente cave, что в переводе с языка цицеронов и сенек означает «В тихом омуте черти водятся». Не бойся агрессивных, они слабые. Бойся тихушников, они опасны, как затаившаяся в траве гадюка…