Баба Люба. Вернуть СССР 3

Нарядилась я в платье, которое Ирина, с которой мы снимали комнату, «расхламила», потому что оно вышло из моды. Но для девяносто второго года это было самое ого-го и ух.

Платье это было самого обычного прямого кроя, но зато агрессивной «тигровой» расцветки. На мой вкус совершенно «никакущее», но здесь таких ни у кого ещё не было. Так что для калиновского ресторана вполне себе сойдёт. Главное, что, после того, как я похудела и помолодела, сидело оно на мне изумительно.

Я сделала красивую причёску, подвела глаза, накрасила губы и вышла на улицу.

Алексей Петрович ждал меня у подъезда:

— Любовь Васильевна! Вы чудесно выглядите! — восхищённо сказал он и протянул мне букетик мимозы.

Хорошо, хоть не три гвоздички, — порадовалась я, принимая гербарий. А вслух с милой улыбкой сказала:

— Спасибо, Алексей Петрович.

— Любовь Васильевна… — начал он и запнулся, — а можно я буду называть вас Люба? Хотя бы в этот вечер?

— Думаю, Алексей Петрович, если мы будем в ресторане друг друга по имени-отчеству называть — нас не поймут, — дипломатично ответила я, сразу обозначая границы.

— А вы тогда называйте меня Лёша, — предложил он.

Я внутренне поморщилась. Слишком фамильярно, но ничего не поделаешь, и я согласно кивнула.

Мы под ручку прошествовали по ночным улицам в ресторан.

Ну как ресторан. Для меня, человека из двадцать первого века, разбалованного интернетом и изобилием всего, этот так называемый ресторан выглядел как ширпотребная забегаловка. Но других вариантов всё равно не было.

Ну, хоть, может, готовят здесь вкусно, — понадеялась я.

Мы заняли крайний столик, и сделали заказ. Алексей Петрович не сводил с меня восхищённого сияющего взгляда, лабухи на сцене лабали какой-то совершенно отпетый бандитский шансон, народ пил, ел, звенел бокалами, провозглашал тосты и хохотал, а у меня от всего этого разболелась голова.

Я уже и не рада была, что согласилась.

Да ещё и все бабы, присутствовавшие в ресторане, поедали моё платье завистливыми взглядами. А я как-то не особо люблю быть в центре внимания.

Официант, наконец, принёс бутылку вина, и Алексей Петрович разлил по бокалам:

— За нас! Я очень надеюсь, что наша дружба перерастёт в нечто большее! — торжественно провозгласил тост он, мы послушно чокнулись и выпили. Я постаралась не скривиться — вино было явно самопальное. Шмурдяк короче какой-то.

— Потанцуем? — предложил Алексей Петрович, когда заиграли какой-то вялый медляк, если я не ошибаюсь, под песню Серова.

Я подавила вздох — вот нафига я попёрлась в этот ресторан? Сейчас бы пожарила дома котлеток, затем сделала бы себе чашку чая и смотрела бы кино, лёжа на диване. Но назвался груздем, как говорится…

Музыка закончилась, и мы вернулись за стол.

Примерно между салатом из крабовых палочек и заливной рыбой, Алексей Петрович вдруг сказал:

— Люба, выходи за меня замуж!

И я подавилась крабовыми палочками.

Прошло три дня, и сегодня у нас была небольшая благотворительная акция. На окраине Калинова жила одинокая старушка, ветеран войны. У неё никого не было, и здоровья уже тоже. Мы должны были помочь ей с ремонтом — поправить забор, крылечко, покрасить это всё и плюс ставни на окнах. В доме нужно было поубирать, побелить стены и вымыть окна. Плюс — перестирать покрывала, занавески, постельное, кое-какую одежду и так далее, по мелочи. А ещё — покрасить табуретки и старый скрипучий буфет с бомбошками.

Я обвела взглядом жилище старушки и вздохнула. Любой дом так же, как и любой человек, может рано или поздно обветшать, одряхлеть и даже превратиться в живой труп. Чаще всего в домах, особенно в домах стариков, сохраняется именно та эпоха, когда они были более всего счастливы. Такое впечатление, что люди хотя бы вещами, предметами, обстановкой пытаются удержать те мгновения, когда им было хорошо.

Дом этой старушки застыл где-то в начале пятидесятых.

Вот, казалось бы, разве же тогда было хорошо? Послевоенная разруха, ещё не ушли все эти отголоски боли, страданий… Но тогда всё равно было хорошо. Морально хорошо — была потрясающая человеческая работоспособность, молодой задор, надежда, было движение, стремление к лучшему и вера, что дальше будет ещё лучше. Эх, если бы они только знали, чем всё закончится…

И поэтому мне хотелось не просто, чтобы мы навели здесь порядок, покрасили и побелили. Нет, главное здесь было — удержать вот эту атмосферу дома. Иначе старушка вернется и будет здесь чужая, среди свежеотремонтированных предметов.

Данное мероприятие не было широко распиаренным, но здесь важно было во-первых, помочь человеку (и я не удивлюсь, если Всеволод лелеял далекоидущие планы, что эта бабулька потом пойдёт к нему в секту и отпишет всё добро на них), во-вторых, нужно было продолжить сплочение команды.

Я зачитала перед членами группы список задач, и мы лихо и дружно приступили.

Работу распределили по возможностям — пока мужчины возились с забором и крылечком, женщины работали в доме. Чтобы бабуля не мешалась под ногами и не охала, Всеволод на три дня отвёз её в соседний посёлок, где был профилакторий для рабочих. Там она проходила кое-какие процедуры, а мы за это время должны были всё сделать.

Перед этим пригласили журналистку с фотографом, чтобы они зафиксировали «как было». А когда мы всё сделаем, они потом зафиксируют «как стало». И в газете напишут, как секта помогает простым людям и какие там бла-бла-бла хорошие и правильные люди.

В общем, попиарились и приступили к работе.

А среди нас была Таисия (та-дам!).

Мужчины делали ремонтные работы снаружи, я помогала Зинаиде Петровне собирать барахло на стирку, Ксения и Ольга Ивановна взялись за побелку, а Ирина Александровна отмывала окна и всё остальное. Таисия же слонялась от группы к группе и раздавала ценные советы.

— Милочка, ну кто же так белит! — прицепилась она к Ольге Ивановне, сочтя, что молоденькая Ксюша — неинтересная цель для нападок. — Нужно кисть вот чуть набок ставить, а то ведь все просветы видно. И наляпали на полу как…

— Ну, так помойте! — огрызнулась Сиюткина, продолжая нервно орудовать щёткой.

— Сразу видно, что вы агроном, а не маляр, — покачала головой Таисия. — Иначе знали бы, что известь с пола отмывать трудно. Семь вод надо, и всё равно разводы на полу останутся. Газетку подстелите хоть, что ли…

— Да я из деревни! Я получше тебя знаю, как белят! — вызверилась Сиюткина, перейдя в гневе на «ты», чего она обычно никогда не допускала. — У нас дома печь была, и я её матери всегда белить помогала! И деревья в саду!