Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

В последующих судебных постановлениях власти то исходили из неопределенности правового статуса имущественных сделок между супругами, то подчеркивали необходимость защищать жен от жадных мужей. Как ни странно, женщины оказывались в проигрыше и тогда, когда они покупали недвижимость у своих мужей, и тогда, когда у них обманом выманивали их поместья. В 1780 г. Наталья Сухотина пожелала зарегистрировать в Вотчинной коллегии имение, купленное ею у мужа, но там отказались удовлетворить ее ходатайство. Авторы этого решения утверждали, что ни в Соборном уложении, ни в позднейших узаконениях не содержится прямого разрешения на сделки между супругами. Исходя из резолюции Сената от 1763 г., Вотчинная коллегия постановила, что не может регистрировать никакие имущественные сделки между мужьями и женами. Впрочем, вопрос о том, вернет ли муж Сухотиной ту сумму, которую она ему заплатила за имение, не обсуждался^{209}. Подобным же образом в 1805 г., когда жена титулярного советника Иванова подала в суд на мужа, не вернувшего ей 2 тыс. рублей, взятые в долг, Сенат отказался передать в ее руки имение, которое Иванов дал жене в заклад, объявив, что согласно судебному решению 1763 г. сделка их была незаконной. С другой стороны, Сенат позволил Ивановой требовать через суд возврата суммы, одолженной мужу^{210}.

Хотя судебные власти и штрафовали женщин за участие в имущественных сделках с мужьями, они все же не упускали из виду их уязвимое положение. В 1801 г. сенаторы слушали дело об имении тамбовской дворянки Марии Мосалевой, заложенном ею мужу за 10 тыс. рублей. Кончилось тем, что Сенат вынес решение в пользу ее двоюродных братьев на том основании, что перед смертью сама Мосалева подала в суд на своего мужа, причем утверждала, что это он принудил ее составить закладную, а потом завладел ее имением, так и не заплатив деньги^{211}. Случай Мосалевой был вполне типичен для дворянок, многие из которых, как она, умирали, не дождавшись правосудия.

Ходатайства женщин о разводах в XVIII в. были полны подобных обвинений: эти женщины описывали, как мужья непрестанно избивали их до полусмерти, как таскали за волосы по полу, как морили голодом — и все ради того, чтобы заставить их расстаться со своим имуществом^{212}. В одном ужасающем документе 1758 г. Ульяна Головнина рассказывала, как муж не только избивал ее до синяков, но еще и приехал однажды вечером в ее деревню и пригрозил переломать ей руки-ноги и поджечь дом, если она откажется отписать на него свое поместье^{213}.

Пока Сенат обсуждал правовые тонкости разрешения супругам вести дела между собой, в губерниях, куда не доставала рука центральной власти, продолжались имущественные сделки между мужьями и женами. Убедившись, что пресечь это невозможно, Сенат в конце концов пересмотрел свои прежние постановления и объявил, что резолюция по делу 1763 г. представляла собой всего лишь решение по конкретному спору, а не общий принцип и что в российских законах нет никаких оснований запрещать супругам продавать друг другу имущество [90] . Последний спор по этому вопросу состоялся в Сенате в 1825 г. между министром юстиции и членами комиссии по составлению Свода законов. В своей аргументации почти все сенаторы вообще не касались проблемы власти мужа над женой и настаивали, что постановление 1763 г. так и не было возведено в ранг закона. Министр юстиции решительно возражал, указывая на то, что Вотчинная коллегия сформулировала тогда свое мнение как руководство для решений по всем будущим сделкам между супругами. В ответ члены комитета выдвинули собственное понимание проблемы: по их мнению, она заключалась не в пользе или вреде продажи имущества между супругами для участников сделки, а в том, существует ли в российских законах какое-нибудь положение, позволяющее запретить эти сделки. Пересмотрев статьи Соборного уложения и «Жалованной грамоты дворянству», комитет заключил, что не обнаруживается никаких причин, препятствующих переходу собственности от супруга к супругу. После долгого обсуждения, в котором ни слова не прозвучало о незащищенном положении женщин, трое из четырех сенаторов на Общем собрании признали, что отныне сделки между мужьями и женами надлежит разрешить ^{214} .

90

До середины XIX в. сделки между супругами были редкими, но иногда они появляются в нотариальных записях. См. гл. 4, табл. 4.17.

Если учесть, что прежние решения опирались, хотя бы отчасти, на убеждение, что жен следует защищать от жестоких мужей, это был странный вывод [91] . Но постановление Сената находилось в общем русле российского имущественного права с его тенденцией предоставлять женщинам минимальное покровительство. С середины XVIII столетия закон делал мало различий между тем, как использовали свое имущество мужчины и женщины. Когда на оба пола возложили равное бремя защиты своих интересов, это стало логическим следствием повышения статуса женщин в имущественном праве. Так, в начале XIX в. российские чиновники столкнулись с парадоксом, который по сей день сбивает с толку юристов: если закон не проводит различия между полами, это никоим образом не означает, что у женщин появляются равные возможности в осуществлении их законных прав.

91

Ослабление бдительности российского имущественного права к случаям принуждения со стороны мужей находит параллель в событиях того же периода в Соединенных Штатах. М. Салмон, проследившая рост популярности обособления имущества замужних женщин в начале XIX в., считает, что в глазах законодателей «женщина, владевшая обособленным имуществом, не заслуживала такой же защиты, как женщина, им не владевшая». См.: Salmon M. Women and the Law of Property in Early America Chapel Hill, 1986. P. 107-108.

Супружеские разногласия и раздельное владение имуществом

В результате несоответствия между статусом женщин в имущественном праве и идеологией их подчинения, царившей во всех других сферах женского существования, принцип раздельного имущества подвергался испытанию, прежде всего в контексте супружеских споров^{215}. Поэтому материалы тяжб между супругами позволяют глубоко проникнуть в то, как раздельное владение имуществом могло влиять на отношения между мужем и женой. Разумеется, имущественные тяжбы между супругами случались не каждый день: в документах гражданских судов XVIII в. сохранилось сравнительно мало дел о спорах между мужьями и женами. Хотя принадлежность имущества служила важнейшим источником супружеских разногласий, данные о таких тяжбах сохранились в основном в ходатайствах о расторжении брака в архивах Святейшего синода. С одной стороны, ходатайства о разводе представляют собой интересный источник сведений об отношениях между мужьями и женами, о причинах распада браков, а с другой стороны — свидетельствуют о подходе властей к проступкам со стороны мужчин и женщин.

Зато с конца XVIII в. дворянки стали чаще обращаться к гражданским властям и проявляли все большую готовность подавать в суд на мужей, присваивавших их имения. Обзор имущественных споров между родственниками, слушавшихся в Вотчинной коллегии и Сенате с 1700 по 1861 г., показывает, что лишь в 4% (2 из 45) дел XVIII в. в качестве сторон участвовали супруги; в XIX в. эта пропорция возросла до 16% (11 из 71) [92] . В сохранившихся судебных документах, как гражданских, так и церковных, выявляется поразительная закономерность: если речь шла только о принадлежности имущества, власти неизменно поддерживали права женщин на их собственность; когда же мужчины, участвовавшие в тяжбе, выдвигали обвинение в безнравственности, прерогативы женщин оказывались далеко не такими прочными. Хотя представители церкви неодобрительно смотрели на нарушения мужчинами супружеской верности, женщин, нарушивших брачные обязательства, ожидали гораздо более серьезные последствия. Кроме того, забота о благополучии детей нередко толкала власти на ограничение свободы женщин в отношении продажи их имущества. Интересы семьи часто заслоняли индивидуальные интересы дворянок.

92

См. в наст. изд. Приложение 2. Дела XVIII в. в этой подборке относятся к 90-м гг. Следует отметить, что эта подборка состоит только из дел по имущественным спорам между супругами, обнаруженных в фондах Вотчинной коллегии (РГАДА. Ф. 1209) и Сената (РГИА. Ф. 1330), которые я свела в систематический обзор. Эти цифры не включают в себя те дела из Полного собрания законов, которые я цитирую в тексте книги. Не включены в него и материалы имущественных споров между супругами из других архивных собраний, таких как: РГАДА. Ф. 248. Оп. 13. Кн. 691. Д. 69. Л. 350-351 (1727); РГИА. Ф. 1556. Оп. 1. Ед. хр. 163 (1827); ГАРФ. Ф. 109. 2-я эксп. Оп. 75. Ед. хр. 482 (1845); Там же. Оп. 77. Ед. хр. 328 (1847). Многочисленные случаи супружеских разногласий из документов ЦГИАМ, ф. 380 (см. гл. 7), также здесь не привлекаются. Таким образом, данные цифры представлены как репрезентативные и не охватывают все случаи имущественных споров между супругами, которые описаны в архивных документах.

Как бывает очень часто, материал, доставшийся историкам от прошлого, в подавляющем большинстве случаев касается несчастливых семей — такое положение дел способно исказить нашу картину того, как «типичная» дворянская семья смотрела на владение имуществом. Многие дворянки доверяли мужьям управление своими собственными деревнями к общей выгоде, а также в интересах детей. Но, как показывает приведенный ниже спор, такой порядок далеко не всегда шел на пользу детям, если эта общность супружеских интересов разрушалась. В 1809 г. надворный советник Степан Рахманинов обратился в Сенат с просьбой вернуть ему положенное наследство, большую часть которого он потерял после смерти матери. Он рассказывал, что при вступлении родителей в брак его отец имел всего 30 душ крестьян, а мать принесла в приданое 300 душ. Все время их совместной жизни Рахманинов-старший управлял собственностью жены по своему усмотрению, собирал подати и на доходы приобретал недвижимость на свое имя. «При жизни своей [мать моя], имея уже с ним детей, почитая все то общим, противоречить не имела причины», — объяснял злосчастный Рахманинов. Потом отец снова женился, а вскоре после этого умер, оставив сына с мачехой и сводными братьями и сестрами, каждый из которых рассчитывал на долю имущества, принадлежавшего некогда матери Рахманинова. Сенат не оспаривал справедливость требований Рахманинова, но все же поддержал решение нижестоящих судов о включении земель его матери в общий раздел имущества, вместо того чтобы выделить их в собственность только Рахманинову и его родным братьям. Словом, проявленная матерью Рахманинова беззаботность привела к уменьшению наследства ее детей^{216}.

Если между мужем и женой вспыхивал конфликт, то они, совсем не считая свою собственность имуществом, находящимся в общем владении на благо всей семьи, требовали один от другого строжайшего отчета. Когда жена Ивана Мусина-Пушкина подала на развод, он заявил, что содержание ее деревень его разорило. Он потратил тысячи рублей на постройку домов в ее деревнях, копал пруды, сажал сады, заводил фабрики в имениях, которые она теперь требовала себе, не говоря уже о покупке зерна в пополнение скудного урожая с ее полей^{217}. В другом деле о разводе за 1806 г. майор Петр Бельгард утверждал, что внес залог за имения своей жены и истратил 6 тыс. рублей собственного капитала: построил барский дом у нее в деревне, купил мебель, карету, фарфор и вообще «все те разности какия для порядочного хозяйства были потребны»^{218}. Дворянство Вологодского уезда считало, что раздельное владение способно повлиять на то, как один супруг управляет имением другого, особенно если у них нет детей. В одном дворянском наказе накануне созыва Уложенной комиссии в 1767 г. отмечалось: «…Часто бывает… что муж при жизни жениной старается свои деревни поправить, а женины разорить; бывают и жены таким образом мужнины деревни разоряют»^{219}.

Развод, нравственность и женская собственность

Строго говоря, имущественные тяжбы находились в ведении гражданского права и могли рассматриваться только в гражданских судах. Тем не менее пререкания из-за имущества были непременной чертой супружеских разногласий, и церковные власти в XVIII в. оказались перед трудной задачей — внушить разъяренным супругам, что в церковной компетенции находятся лишь вопросы духовной жизни. Эта неразбериха уходила корнями в допетровский период, когда церковь ведала разрешением имущественных споров между супругами [93] . Истцы обоих полов постоянно обвиняли друг друга в расточительстве, в запустении имений, а то и прямо в хищении своего имущества и требовали справедливости от любого учреждения, которое соглашалось выслушать их дело. В результате дела о разводах XVIII в. освещают ту роль, которую споры из-за собственности играли в усугублении семейного разлада. В первое десятилетие XIX в. граница между гражданским и церковным правом стала наконец очевидной и для чиновников, и для просителей, и вопросы о принадлежности имущества из ходатайств о разводах постепенно исчезли. Зато в XVIII в. подавляющее большинство ходатайств о расторжении брака, разбиравшихся в Синоде, было переполнено имущественными претензиями.

93

Святейший синод раз за разом призывал истцов обращаться со своими имущественными спорами в гражданские суды. Два примера см.: РГИА. Ф. 796. Оп. 41 (1760). Ед. хр. 299. Л. 5; Там же. Оп. 50 (1769). Ед. хр. 124. Л. 96. Об имущественных спорах между супругами в допетровскую эпоху см.: Неволин К. История российских гражданских законов. Т. 1. С. 86—87; Павлов А.С. Курс церковного права. СПб., 1902. С. 402.

Дела о разводе не только представляют собой невеселое чтение, но и показывают, насколько беззащитными были женщины перед жестокостью мужей и как сильно они зависели от родственников-мужчин или других защитников в попытках спастись от жестокого обращения ^{220} . Исковые заявления дворянок в гражданские суды почти без исключения содержат рассказы о годах невыносимых мучений от рук мужей. Обзор ходатайств перед Синодом выявляет резкие различия в целях мужчин и женщин, которые обращались к суду церкви: если мужчины гораздо чаще просили развода, имея целью получить разрешение на новый брак, то большинство женщин просили лишь позволить им жить отдельно от мужей и вернуться в родную семью или уйти в монастырь [94] . В общем и целом эти женщины напрасно взывали к церковным властям, потому что с середины XVIII в. православная церковь отказывалась рассматривать даже самое жестокое физическое обращение как предлог для расторжения брака. До самого конца XIX в. церковь разрешала развод только в самых крайних обстоятельствах. Так, самыми распространенными причинами, которые церковь признавала основанием для развода, служили оставление мужем семьи и его ссылка в Сибирь [95] . Когда же развода просил мужчина-дворянин, то обычным приемом было обвинение жены в супружеской измене, подкрепленное или признанием самой жены (от которого женщины часто впоследствии отказывались, утверждая, что оно было сделано по принуждению), или свидетельством дворовых людей. Обвинения в прелюбодеянии играли столь же заметную роль в имущественных спорах между супругами, слушавшихся в гражданских судах.

94

В своей диссертации о браке в России XVIII в. Р. Биша отмечает, что в документах Санкт-Петербургской консистории нашла только один случай, когда женщина стала инициатором дела о разводе. См.: Bisha R. The Promise of Patriarchy. P. 238. Мои исследования ходатайств, рассмотренных Синодом в XVIII в., показывают, что женщины инициировали не менее 25% всех дел.

95

В первой половине XVIII в. церковь признавала гораздо более широкий круг причин для развода. См.: Freeze G.L. Bringing Order to the Russian Family. P. 715, 733, 743.