Бабушкины стёкла

Папа же спал так, что хоть стреляй — не разбудишь. И как только он заснул, сразу увидел своего врага — Понырева. Понырев почему-то ехидно улыбался.

— Что ты улыбаешься? — спросил папа.

— А у меня вот что есть, — сказал Понырев и показал папе сначала золотую монетку, а потом язык.

Папа ему тоже язык показал и спросил:

— А где ты ее взял?

— А мне ее двойник дал. — Рядом с Поныревым возникло зеркало, точно такое же, как бабушкино. — Вот этот двойник, — из зеркала высунулась бесовская харя и заржала. — Спроси у своего, он тебе тоже даст. Это ж он тебе отдаст твою монетку.

— А если моя, то почему она у него?

— А так положено.

Рядом с папой появилось такое же зеркало, а в зеркале его знакомое отражение.

— Чего тебе? — спросила морда папу.

— Отдай монетку.

— А зачем?

— Тебя забыл спросить! Она моя.

— Бери, раз твоя, — ответил тот и гадко засмеялся.

Монета красиво поблескивала золотом и приятно тяжелила руку. Вдруг папа заметил, что бес из зеркала Понырева подозвал того когтем и что-то ему шепчет.

— Что он шепчет? — спросил папа своего.

Тот опять дико захохотал.

— И почему вы все хохочете?

— Так весело жить, на вас глядючи, у-тю-тю, радость ты моя, — морда высунулась из зеркала и потянулась к папе. Тот отшатнулся.

— Пошел! Говори, что он Поныреву шепчет.

— А шепчет он вот что: беги, говорит, Понырев, скорей, вон там, у берега мыльной реки, сидит волшебник; кто ему первый монетку свою отдаст, тому волшебник вечную жизнь подарит.

— Как вечную?

— Два института кончил, а такого не знаешь. Значит, никогда не умрет человек.

— А что же ты мне такого не шепчешь?

— Я тебе говорю громко, чего мне шептать, беги скорее, смотри, Понырев уже припустился! Опережай.

— Не врешь?

— Гхо-хо-хо! Я никогда не вру.

Послушал папа бесовского совета, ни о чем не подумал и помчался во весь дух. Догнал-таки папа Понырева и спрашивает:

— Ты куда?

— А ты куда?

— Нет, ты мне скажи, я первый спросил, — сказал, задыхаясь, папа и попытался ткнуть Понырева в спину. Тот в ответ ускорил бег.

Наконец папа догнал его и повалил. Но и сам не удержался. Рухнули они оба в пыль и грязь. Вскочили и давай бить друг друга.

— Ты почему дерешься? — вскричал вдруг Понырев, едва переводя дыхание.

— А ты? — спросил в ответ папа, выплюнув изо рта землю.

— Ты первый начал.

— А ты что бежишь, вечной жизни захотел?

— Захотел, а тебе-то что?

— А то! Не один ты такого хочешь. Жребий бросим.

И снова пошла драка. Отволтузили друг друга до синяков и встали друг против друга обессиленные, едва дыша.

— Пойдем вдвоем, там видно будет, — сказал папа.

— Пойдем, — согласился Понырев.

У речки, от которой шел пар и по которой белыми горами плыла благоухающая пена, сидел кто-то лицом к реке. «Волшебник!» — стукнуло обоим в голову. Волшебник повернулся к реке задом, к ним передом. Понырев с папой слегка отпрянули —лицо волшебника было закрыто маской. Обыкновенной маской, что в магазинах продается. А маска была — свинячья мордочка с пятачком.

«Почему он в маске?» — подумали оба.

— Подойдите, — сказал волшебник и протянул руку, как нищие у храмов протягивают. — Кто из вас первый?

Дернулись было оба, но замерли вдруг. Только дернулись. Что-то остановило обоих.

— Что застыли? — спросила маска.

Папа вынул монетку, Понырев тоже. И когда сжал ее папа в кулаке, ему почудилось, будто кто-то сжал его сердце. Он сдавил монетку сильнее, и сердцу его больнее стало. Он развернул ладонь и посмотрел на монетку внимательно. «Да ведь это же не монетка, это душа моя», — вдруг сказал папе внутренний голос. И что за голос такой? Может быть, это голос совести, который и в самом последнем разбойнике не угасает. Совесть знает про нас все, всегда говорит только правду и добро и зло видит в истинном их свете. Каждую пакость, которую мы сотворим, и как бы мы ни оправдывали себя, она, задавленная, забытая, всегда назовет пакостью. И будет зудить, и шептать, и напоминать, и напоминать, и — не спрятаться от нее. «Да. Это — моя душа», — папа теперь ошеломленно и со страхом смотрел на монетку. А почему она в виде золотой монетки?

— Так, кто первый, считаю до трех! — гаркнула вдруг маска. — Раз, два, три!..

Понырев и папа стояли не шелохнувшись.

— Как знаете. — Из-под маски раздался зевающий звук. — Можете реку мыльную переплыть: вон там, — волшебник махнул рукой, указывая куда-то вдаль, — тоже вечную жизнь дают.

— Ишь ты! — сказал Понырев. — А почему река мыльная?

— А они там, на том берегу, чистоту любят, — прогундосило из-под маски.

Папа и Понырев оглядели друг друга. Носы разбиты, руки в ссадинах, и чего только не налипло на них, пока тузили друг друга.

— Это что ж, раздеваться надо? — спросил Понырев.

— Точно, — сказала маска и захохотала.

Папа пощупал воду, она была горячая. Заныло у папы под сердцем, захотелось на тот берег. Тот же голос, что про душу говорил, сейчас заставлял оставить на берегу всю свою грязь, прыгать в реку и плыть.

— Да будет вам, — сказала маска. — Давайте ваши монетки. У обоих возьму. Это ведь зеркальщики ваши пошутили. Я щедрый. Мне все равно, кто первый. Вот, — и волшебник жестом фокусника выхватил откуда-то из-под себя два громадных черных покрывала. На покрывалах мерцали, светились белые пятиконечные звезды. — Это плащи вечной жизни.

— А не надуете? — спросил Понырев.

Под маской опять захохотало:

— Да проверяйте. Наш товар с гарантией.

И волшебник бросил каждому по плащу. Надели их папа с Поныревым и смотрят друг на друга недоуменно.

— Ну и что? — спросил папа. — Как проверим-то? Вечность сидеть тут и ждать?

— Не надо вечность ждать, — хохотнул волшебник, опять откуда-то из-под себя вынул саблю, подошел к обоим, размахнулся да как ударит по папиной и поныревской шеям.

Сабля прошла сквозь шеи, будто они из воздуха были. И головы остались на месте, и синяков никаких. Только очень больно полоснуло по шее, будто кто тонкой плетью стегнул. Вскрикнули оба, схватились за шеи — крови не было.

— Вот это да, — восхищенно сказал Понырев, — а... а... это, она настоящая? — Понырев указал на саблю.

— Снимайте плащи, — сказал волшебник.

И когда они их скинули, подал саблю. Понырев едва дотронулся до острия, как из пальца хлынула кровь. Сабля была острее бритвы. Понырев отдал саблю, быстро схватил и надел плащ, судорожно стал рыться в кармане, достал монетку и отдал волшебнику.

— А ты? — обратился волшебник к папе.

Заныло опять у папы под сердцем, посмотрел он за реку, куда его так сильно тянуло, и вновь услышал прежний голос: «Безумец! Кому душу отдаешь? Сбрасывай с себя свои грязные, ветхие одежды, плыви; горячо будет, пощиплет, но этот путь стоит того».