Бабушкины стёкла

— А ты-то, кандидат наук! В душу веришь! Стыдно. Ничего нет в человеке, кроме мяса, костей, нервов и крови.

Катя засмеялась так, что все вздрогнули. А папа, которому бы на этот смех рассердиться еще больше, вдруг остыл.

— Папа, а как же зеркало, стеклышки? — спросила Катя.

Папа махнул рукой:

— Разберемся.

— Точно, — подтвердил дядя Леша, надевая плащ, — разберемся. Ну, я пошел.

Слова Кати о Боге так поразили дядю Лешу, что, пока он рассказывал Кате про свой аппарат, испуганное выражение не сходило с его лица. Так и не сошло до самого его ухода.

— Ладно, пойду проветрюсь, — сказал папа, — а то от этих зеркал, стекляшек и душеловок в самом деле с ума сойдешь. А с тобой, — добавил он, обращаясь к Кате, — завтра говорить будем. Воскресенье, времени хватит. Я с тобой литургию проведу.

От этих слов Катя вздрогнула и поежилась. И папа пошел проветриваться. А проветриваться он пошел в пивной зал, что напротив, чтобы пива выпить и, может быть, вина. У взрослых дядей, к сожалению, такое желание часто появляется. Про всех, у кого появляется это желание, говорят: «Душой слаб». И папа, хоть и считал, что в человеке нет ничего, кроме мяса, костей, нервов и крови, сам, однако, говорил про себя гостям с улыбкой: «На хорошее винцо я слаб душой».

Винцо, как ты, наверное, сам догадываешься, здесь ни при чем. Раз уж слаб на вино, так и во всем слаб. Но ты, конечно же, понимаешь, что крепость души — это совсем не то, что крепость мускулов. Ох, сколько их, крепких мускулами и хилых душой! Ты, наверное, сам часто замечал на улицах пьяных дядей с сильными мускулами. А душа их, значит, мускулам не чета. Жалей их, мой юный читатель, всех слабых душой, жалей и не осуждай. И, Бог даст, откроется тебе, как стать крепким душой. Только на физзарядку не надейся. Физзарядка не поможет. Вот отчего папе Катиному понадобилось пивом проветриваться, а он ведь каждое утро такую физзарядку проделывает, что Боже упаси.

Дело в том, что взрослый, когда чего-то не понимает и понимает, что понять этого «чего-то» он ну никак не может, он, знаешь, что делает? Он начинает злиться, а взрослая гордыня-капризуля, сидящая в нем, искать начинает, на ком бы злость сорвать. И чаще всего срывает на домашних своих. А как ему с гордыней-капризулей справиться, когда у него в душе оружия против нее нет? Разве может быть духовное оружие у мяса, костей, нервов и крови? Нет, конечно же. Одно остается — забыться. Слабые душой любят забываться.

Пожалей их и не осуждай.

Итак, папа ушел проветриваться. Маме очень хотелось начать с Катей разговор про их жизнь с бабушкой, но она вдруг поняла, что совершенно не знает, с чего начать. И еще она поняла главное: теперь запрещать и кричать уже нельзя, сегодня с Катей случилось что-то такое, чего уже не свернешь в ней никакими запретами, криком и нотациями.

Взрослые и писатели очень любят такие слова, как «что-то», «какое-то», когда речь идет о том, чего они сами не знают и, мало того, не узнают никогда. Так говорят о непостижимом. О, на свете очень много непостижимого: например, бесконечность, например, любовь и то, что случилось с Катей. Говорят, будто древние люди думали, что земля стоит на трех китах. Так вот, жизнь души также покоится на трех китах — разуме, воле и чувстве. Причем чувство, самое, казалось бы, последнее из всех трех, оказывается гораздо понятливее, когда человек приступает к непостижимому. Мама чувствовала (чувствовала!), что разумом и волей не понять ей Катю, а чувство материнское говорило: «Нет никакого повода для беспокойства!»

Пока еще, конечно, очень хотелось маме разубедить Катю, однако третий кит души очень этому мешал. Почти все время, пока папа проветривался — а проветривался он долго, — мама и Катя молчали. Молча они постояли немного перед зеркалом (очень гадкая все-таки рожа была в зеркале!), потом так же молча поужинали.

— Мама, — спросила Катя, — а колбаски сухой нет?

— Нет, — ответила мама.

— А почему?

— А потому что у нас денег нет. До нашей получки еще пять дней, а денег у нас пять рублей — по рублю на день.

Никогда до этого мама не говорила Кате о деньгах и о том, что денег у них мало.

— Так мы бедные?

Мама улыбнулась и сказала простую правду:

— Да, мы бедные. Нам с папой мало платят, хотя работаем мы много.

— А давай я буду у храма милостыню просить — там всем дают! Может быть, там нам больше заплатят.

— Нет, Катя, попрошайничать нехорошо, — укоризненно сказала мама.

— И не попрошайничать вовсе, а милостыню просить! В бедности ничего нет зазорного. Всем нельзя быть богатыми. Если у всех богатых все отнять и бедным отдать, то всем все равно не хватит. Те, кому не хватило, обидятся и будут думать, как бы снова отнять у тех, кому досталось. Как говорила бабушка, чертоворот получится.

— Катя, я хочу сказать, что если можешь работать, то надо работать, а не милостыню просить.

Катя подумала чуть-чуть, и ей показалось, что мама права.

— Главное — не завидовать, да? И на бедность не обижаться? — спросила Катя.

Мама со вздохом и улыбкой согласилась и сказала еще:

— Кто не работает, тот не ест. Это основной закон нашего общества.

А Катя вдруг засмеялась:

— И никакой это не закон нашего общества, а так апостол Павел сказал почти две тысячи лет назад. Мне про него бабушка рассказывала.

— А кто этот Павел?

— Ученик и апостол Христа Спасителя. Всем правду про Христа рассказывал... А я тоже пробовала про Него Ваське рассказывать, а он только смеялся. Дурак. Рыжий задавака!

— Но-но! Во-первых, Вася, а не Васька, а во-вторых, знаешь народную поговорку? Не тычь на соломинку в чужом глазу — из своего бревно вынь.

— Так это не поговорка, мама, — так Христос Спаситель учил, это Его слова.

— Что?! — Мама ужасно удивилась. — Правда?

— Да, мне бабушка про это в Евангелии читала.

— Да ну, у тебя сейчас, о чем ни заговори, все Христос получается.

Катя надулась и отвернулась.

— Ладно-ладно, не дуйся, — шутливо сказала мама. — Вон отец идет, иди спать готовься.

От папы вином пахло так, будто целую бочку на пол разлили.

— Так. А теперь будем разговаривать, — сказал он, приближаясь к Кате.

— Не надо сейчас разговаривать, — встала между ними мама.

— Нет, надо, — сказал папа и качнулся. — Бога нет, понятно?

— Да ты в зеркало на себя глянь! — воскликнула мама.

Она имела в виду обычное зеркало. Вид у папы был очень смешной и неприятный.

— Да, действительно, пойду-ка я гляну на себя в зеркало, — сказал папа пьяным голосом и пошел в бабушкину комнату.

Вскоре истошный крик раздался в бабушкиной комнате, и папа выскочил оттуда, громыхнув стулом. Глаза у него стали трезвые, но страшные — красные, выпученные.

— Что? — испуганно спросила мама.

— Кошмар, — только и сказал папа. Сказал очень хриплым, глухим голосом. Он махнул рукой и пошел спать.