Багаж

— Умерла наша Грете.

И потом опять была зима. И у них опять ничего не было. Даже шкурки от сала, которая свисала бы в кухне с потолка. Последняя картошка была уже непригодна в пищу.

На улице шел снег. Он валил так густо, что из кухни уже нельзя было разглядеть источник. Лоренц шел из школы. Время было к вечеру. Он стряхнул снег с волос и отложил свои школьные вещи в кухне. Молча кивнул матери, у которой, как всегда, сидела на коленях Грете. Катарина делала с Вальтером домашнее задание. Лоренц пошел в хлев, сказал Генриху, что сам все сделает, а Генрих пусть, дескать, идет в дом и прихватит с собой дров для печки. К этому времени Генрих уже во всем слушался младшего брата. Он свистнул собаку и удалился с ней. И ничего не спросил. Лоренц выждал. Топал ногами, чтобы не замерзли. Он хотел дождаться, когда тень от горы накроет долину сумерками. И тогда сделал то, что накануне ночью продумал в малейших деталях. Он заранее к этому подготовился, еще с утра приготовил пару толстых носков и припрятал их в сарае, а к ним еще толстые рукавицы отца, вторую рубашку и длинные кальсоны, которые обычно он никогда не надевал, они казались ему гнусными, другого слова он и подобрать не мог. И теперь здесь, в сарае, он все это надел на себя, в том числе и шапку с ушами на теплой подкладке, тоже отцовскую. Сел на оглоблю ручной тележки и обулся в горные ботинки, опять же отцовские, они были ему велики, но не очень, со второй парой носков в самый раз. Под конец надел на плечи большой рюкзак, пропахший плесенью, который давно не использовался, потому что неоткуда было тащить столько вещей, сколько не уместилось бы в меньшем рюкзачке. И потопал прочь от дома по узкой, проторенной колее в снегу мимо источника вниз, к проезжей дороге. По ней он вошел в деревню, опустив голову от снега, который валился с неба, и прошагал ее всю насквозь до последнего двора на другом ее конце. При этом он громко насвистывал песню, некоторые куплеты даже пел, на улице в это время уже никого не было, но если бы кто ему встретился, Лоренц бы с ним поздоровался, прямо-таки внаглую, громко и отчетливо, так он себе замыслил. На тот случай, если кому-то придется потом про него вспомнить, то не как про человека, который крался, стараясь быть незаметным. А, это Лоренц из «багажа», какой он сегодня веселый и жизнерадостный — так должен был про него подумать встречный человек. Кто весел, тот безвреден. Но никто ему не встретился. В такой-то снежный буран никто и носа из дома не высунет. Но вдруг кто, может, выглянет из окна. Кто-нибудь наверняка смотрит из окна. Пусть видит его, безвредного и, несмотря на плохую погоду, жизнерадостного.

В последнем доме на краю деревни жил его школьный товарищ, единственный, с кем Лоренц время от времени общался. Более того, он был ему очень даже симпатичен, но в моем дяде Лоренце еще с тех пор укоренилось убеждение, что он должен держаться от всех подальше, а значит, ни к кому не должен привязываться. Вот и к Эмилю тоже. Хотя Эмиль был ему все-таки симпатичен. Лоренц помогал ему решать примеры на счет, и тот благодаря ему не раз получал хорошие оценки. Когда Лоренц подошел к дому, было уже темно. Он постучался в дверь железным кольцом.

Открыла мать Эмиля. Лоренц быстро стянул с головы шапку. Чтобы она его сразу узнала, а не спрашивала, кто это, и не пугалась.

— Чего тебе? — спросила она, не называя его по имени.

Он это воспринял как оскорбление. И ответная злость взорвалась у него в горле, но он ее затормозил у кадыка. Сглотнул и принял такой жизнерадостный вид, на какой только был способен. И сказал, что дома не нашел свой учебник по чтению, наверное, Грете его куда-то засунула, такая девчонка, все утаскивает, и потом не найдешь, уж завтра-то он его точно найдет, но уже только после школы, а ему к завтрашнему дню надо прочитать две страницы, а в чтении он не особенно силен, вот кто-то силен в счете, а кто-то в чтении, и он предпочел бы лучше читать, чем считать… и так далее. Он говорил то, что заранее продумал накануне ночью и все это про себя проговорил. И пускай это была лесть, именно на нее он и рассчитывал. Он знал мать Эмиля и знал, что она удивляется его способности хорошо считать, но и завидует, потому что ее Эмиль слаб как раз по этому предмету. И он правильно рассчитал, что ей будет приятно, если он притворится, что, со своей стороны, завидует Эмилю из-за его способности хорошо читать.

— И я хотел спросить Эмиля, не одолжит ли он мне до завтра учебник по чтению.

То, что рассказывалось в деревне о семье Лоренца, было не из самого лучшего, а как раз наоборот. Некоторые этому верили, некоторые не верили. Но и тем, кто верил, показалось чересчур то, как повел себя священник, как будто он был господином над самим Господом Богом. Да, дети «багажа» ходили в школу когда им вздумается, да, когда хотели. Это плохо и заслуживает критики. А Мария ничем особо не заморачивается и в деревне больше не показывается. Это, конечно, спесь. Отец Эмиля уже не раз вправлял своей жене мозги, чтобы она сдерживала свою фантазию, откуда, мол, ей что знать, и если мать «багажа» выглядит лучше других, да что там, выглядит лучше всех, это еще не причина для того, чтобы злобствовать. Зато причина о ней лишний раз поговорить, ехидно отвечала ему жена, мол, хотя бы поговорить, и то радость. Но срывать с дома крест даже она бы не стала.

— Погоди, — сказала женщина Лоренцу.

Он опять не был назвал по имени и не был приглашен в дом, и это он снова воспринял как оскорбление. У него перед носом закрыли дверь. А снег шел такой, что за те несколько минут, что он стоял без шапки, у него на волосах образовался белый покров. Не всякого нищего заставили бы так стоять перед дверью. Он мерз, постукивал ботинками один о другой. Эмиль высунул голову из двери и протянул ему книгу и яблоко в придачу. Собака, светлой масти, тоже просунула нос между коленом Эмиля и косяком двери и дала Лоренцу себя погладить, смирная собака, ни на что не годная. Лоренц сунул книгу себе за пояс на животе, натянул поверх нее вязаный свитер и потопал прочь.

Он шел своей дорогой. Если они смотрят мне вслед, они увидят, что я иду своей нормальной дорогой, ровно посередине торного пути. Его следа уже не было видно, его уже занесло. Когда он скрылся из вида, а это было еще раньше, чем он дошел до домов, которые ближе к деревне стояли кучнее, он залез на забор у дороги. Этот забор был уже почти не виден, заваленный снежной горой, насыпанной плужным снегоочистителем. Он спрыгнул в снег на другой стороне и утонул в нем по грудь. Выбрался через поле вверх к лесу, летом это заняло бы у него не больше пяти минут, а теперь на это понадобилась четверть часа. Последний крутой участок перед лесом он полз на четвереньках. Лес был густой, и снега меж стволами было мало. Он перевел дух, встал на колени, обхлопал себя от снега, отряхнул шапку и рукавицы. И потом пошел по лесу назад, к дому, в котором жил Эмиль и его семья. Хлев и сарай были пристроены к дому сзади. В комнате не могли ни видеть, ни слышать, что происходит в хлеву или в сарае.

От края леса до хлева было не больше десяти метров. Но через лощину, в которой скопилось много снега. После первого же шага Лоренц поскользнулся и ушел под снег с головой. Когда он выпрямился, над ним все еще был толстый снежный покров. На мгновение им овладел страх, даже паника, что он может задохнуться. Он греб руками так, будто должен был поплыть. Снег набился ему за шиворот, лицо горело от холода, он продолжал грести, бил вокруг себя, задерживал дыхание, и в конце концов его голова оказалась на поверхности. Никогда мне отсюда не выбраться, подумал он. Но продолжал пробиваться, пока не добрался до сарая. Под навесом крыши он счистил снег с одежды, с шапки и рукавиц. Он был измучен, ног своих выше ступней совсем не чувствовал, как будто их не было. И легкие болели. Самое бы время ругаться, но он не мог себе это позволить, он знал, что если начнет ругаться, то все, он пропал.

И тут он услышал над собой: «Фью-ить, фью-ить, фить-фить! Фью-ить, фью-ить, фить-фить!»

На низкой крыше хлева сидел зяблик. Лоренц его не видел, но он умел различать всех птиц по голосам.

— Лети домой, а то замерзнешь! — тихо сказал он.

Белочка выскочила к его ногам, откуда-то из сарая.

— И ты беги домой, а то замерзнешь, — сказал он и этому зверьку.

Склон вниз от леса просвечивал белизной сквозь падающий снег. Никакого следа не было видно. Он-то никак не рассчитывал, что ему придется пробиваться под покровом снега, а теперь подумал, что это было хорошо. Никто не обнаружит его след. Никто его не заподозрит. Так мой дядя Лоренц обдумывал дело, когда прошлой ночью лежал рядом со своим братом Генрихом в кровати: если я пойду к Эмилю, совершенно официально, и подольщусь к его матери, то никто не догадается, что вором был Лоренц Моосбруггер. Потому что никто не посмеет пойти на такую наглость. Даже никому из «багажа» не приписали бы такую наглость. Но если я не покажусь им на глаза, а они просто заметят, что у них что-то украдено, тогда первое, что они подумают — это был кто-то из «багажа», а именно Лоренц. Даже если бы это был не я, они бы так подумали. Эта история с учебником по чтению была хорошим отвлекающим маневром. Легче всего отвлечь человека тем, что льстишь ему. Такой мыслью моя дядя Лоренц гордился. Над этим он, как рассказывала мне тетя Катэ, мог смеяться до самой смерти.

Он проник в сарай, оттуда в хлев и затем прокрался в подвал дома. Там с потолка свисали большие куски свиного сала, там на полках штабелями стояли круги сыра, запасенные на зиму, им было чего запасти; там стояли банки с заготовками, груши, яблоки, квашеная капуста, консервированная тыква, консервированное мясо, сливовый компот, вишневый. Все, что он мог взять, он совал в рюкзак. Пока тот не стал таким тяжелым, что он едва мог его поднять. Потом он прополз по туннелю под снегом через лощину к лесу, в горку и шел по лесу параллельно деревенской улице, тащил свой неподъемный рюкзак, и ему приходилось иногда останавливаться, чтобы перевести дух. Наверху, где заканчивалась торная дорога, к которой примыкал подъем к их дому, он вытоптал в снегу яму и сложил туда свою добычу. Потом с пустым рюкзаком проделал обратный путь по заснеженному лесу, пока не поравнялся с домом Эмиля.

Пять рейсов проделал в эту ночь Лоренц до дома родителей Эмиля. Он обчистил всю кладовую с запасами, не оставил там ни одной закатанной банки. Забрал сыр, колбасу, хлеб. И небо продолжало сыпать снег, заметая все его следы. В свою последнюю ходку он засунул в рюкзак трех кур. Для них он еще за несколько дней до того сделал загородку в своем хлеву позади коров. Когда он наконец управился, было уже два часа утра. Его пальцы уже можно было зажимать в тиски, он бы ничего не почувствовал. До кровати он уже не смог добраться. Рухнул в кухне на полу. Не раздеваясь, как был. С ватной шапкой на голове, в двойных рукавицах, в горных ботинках отца на ногах.

Но школу назавтра не прогулял. Рано утром не дал матери никаких объяснений, где был и что делал. И Мария не допытывалась. На своего Лоренца она могла положиться. Все, что он делал, он делал ради своих. Он попросил ее погладить утюгом учебник по чтению, книжка, мол, помялась, а она чужая, и сегодня он должен ее вернуть хозяину. Она наполнила утюг горячими углями, накрыла книгу платком и прогладила, после этого учебник был как новенький.

После школы Лоренц распорядился братом и сестрой, чтобы помогли ему перетаскать запасы из снежной ямы. Укрытие в доме Лоренц тоже продумал заранее. На тот случай, если кто подумает, что дом родителей Эмиля ограбил кто-то из «багажа». Но либо никто не додумался до такого предположения, либо — если и додумался — испугался решимости «багажа» настолько, что зашорился и предпочел смотреть в другую сторону.