Багровая смерть
Шрифт:
— Я знаю, что Анита не рассказывала тебе все это, — сказал Эдуард, и голос его не был нейтральным или злым.
— Питеру был нужен кто-то, кому можно рассказать всю правду, а вы его подставили, и он не мог поговорить с кем-то еще.
— Он даже мне не рассказывал детали, а я уже все знал, — произнес Эдуард.
— Он намекнул, и я рассказал ему о своем прошлом. Когда он узнал, что я подвергся насилию и изнасилованию, он был уверен, что я не буду осуждать его за то, что с ним произошло. Мужчине тяжело признавать, что он оказался жертвой. Я пригласил его в нашу мужскую группу
— У тебя есть группа? — переспросил Эдуард.
— Мужчин с историями, подобными истории Питера и моей, больше, чем ты думаешь.
— Это не… Прости, Натэниэл. Я не знал, что ты… помогаешь Питеру. Спасибо, что был с ним, когда я не мог.
Злость схлынула с Натэниэла. Он выглядел удивленным.
— Пожалуйста. Он порядочный человек, сбит с толку, немного сломлен, но сильный и пытается разобраться, Робин ли он для твоего Бэтмена или кто-то еще.
— А он говорил с тобой о некоторых из своих… девушек?
— Да.
— И?
— И Питер попросил моего совета кое в чем. Он хотел знать, что он не извращенец, если наслаждается тем, чем наслаждается.
— Что ты ему сказал? — спросил Эдуард.
— Что он не извращенец. Ему просто нужно быть уверенным, что все безопасно, разумно и по взаимному согласию. О согласии мы с ним много говорили.
— Я пытался поговорить с ним о сексе, — сказал Эдуард.
— Я знаю, но он не может с тобой разговаривать о некоторых моментах. Ты его отец, и ты куда ванильнее него.
Почему-то ванильный не было словом, которое я бы использовала для Эдуарда, но мы с ним не обсуждали его сексуальную жизнь. Просто мне было проще считать, что он не абсолютно ванилен.
— Я не понимаю некоторых вещей, которых Питеру… хочется.
— Он это знает, и знает, что ты пытался понять, но его тараканы — это его тараканы, не твои, а ты послал его к терапевту, который его увлечение связыванием и подчинением рассматривал как часть его сломленности.
— Его терапевт думает, что Питер выражает свое насилие и гнев в связывании и грубом сексе.
— Частично, но было ли это из-за жестокого обращения или было внутри него, ожидая, чтобы стать частью его сексуальности, на самом деле не имеет значения.
— Конечно, это имеет значение.
— Нет, Эдуард, на самом деле нет. Что важно, так это то, что Питер не чувствует себя извращенцем или монстром, а понимает, что с его сексуальными предпочтениями все в порядке. Я особое ударение сделал на том, что он должен оговаривать каждый момент игры, чтобы его партнерша знала точно, что будет происходить, и соглашалась на это. Еще я ему сказал, что одно то, что он фантазирует о чем-то, не означает, что это понравится ему в реальности, и что некоторые фантазии должны остаться только фантазиями.
— Он тебе о них рассказывал?
— О некоторых.
— Не буду просить, чтобы ты мне пересказал.
— И хорошо, потому что я бы так не предал его доверие.
— Могу я кое-что спросить, если ты пообещаешь не говорить Питеру?
— Зависит от того, что это. Не могу обещать вслепую.
— Думаю, это честно. Я говорил Аните, что беспокоюсь, что Питер станет насильником после того,
что с ним случилось.— Мог бы, но он не хочет этого, и иногда, когда с тобой происходят подобные вещи, одного желания не превратиться в монстра достаточно, чтобы этого избежать.
— Он хищник, как и я, и это не только из-за того, что с ним случилось в четырнадцать, — сказал Эдуард.
— Нет, не только, — подтвердил Натэниэл.
— Я сказал Аните, что боюсь, что Питер примет это как окончательный шаг и станет большим хищником, чем я, ты понимаешь?
— Ты беспокоился, что то, что ему нравится грубость, даже жестокость, в спальне, означает, что он может превратиться в серийного убийцу.
— Я сказала, что не думаю, что с Питером это произойдет, когда ты спрашивал меня, Эдуард, — напомнила я.
— Но он не рассказывал тебе все в деталях, как Натэниэлу.
— Нельзя просто стать серийным убийцей, Эдуард, — сказал Натэниэл, — не без долгого и систематического насилия, которого с Питером не было.
— Ты можешь им родиться, — возразил Эдуард.
— Эдуард, — перебила я. — Натэниэл прав. Нельзя просто взять и превратиться в серийного убийцу, если тебе не причинили больший вред, чем в жизни Питера.
— Когда Питер был младше, он мочился в постель? — спросил Натэниэл.
— Нет.
— Он что-нибудь поджигал?
— Нет.
— Мучил животных?
— Нет, — это отрицание прозвучало намного расслабленнее первых двух.
— У Питера нет трех основных признаков серийного убийцы, так что он им не родился. Он увидел, как вервольф убил его отца прямо у него на глазах, когда ему было восемь, а он взял упавшее ружье отца и застрелил зверя, чем спас жизни матери и сестренки. Это травматично, но еще это смело, даже героически. Возможно, это сделало его более склонным к насилию в других сферах жизни, а может, насилие всегда жило в нем. Может, именно оно помогло ему взять ружье и прикончить монстра, убившего его отца. Быть хорошим в насилии не всегда плохо. Ты должен знать это лучше других людей.
— Ты прав. Я должен, но это всегда отличается, когда касается твоего ребенка.
— Надеюсь однажды узнать, насколько отличается, — сказал Натэниэл и слишком уж серьезно посмотрел на меня.
— Не смотри на меня. Я не планирую размножаться, благодарю покорно.
— Дети — это прекрасно, Анита, — сказал Эдуард.
— Не начинай.
— Я не могу представить, что ты беременна и выполняешь нашу работу, но я не могу представить и то, что ты никогда не захочешь детей.
— Я ведь думала, что в этом вопросе ты будешь на моей стороне, Эдуард.
— Я ни на чьей стороне. Я просто хочу, чтобы моя лучшая подруга была счастлива, что бы для нее это ни значило.
Натэниэл улыбнулся мне. Я указала на него пальцем:
— Мы не будем обсуждать это снова. Особенно не тогда, когда планируем большую свадьбу с Жан-Кодом и только чуть меньшую с тобой и Микой.
— Я помогаю с организацией обеих, плюс помогаю Донне с их с Эдуардом свадьбой, но я не жалуюсь.
— Ты молодец, Натэниэл, но я действительно имела это в виду. Разговоры о детях подождут, пока мы не разберемся со свадьбами.