Багрянец

Зрение, обоняние, слух, вкус и примитивнейший инстинкт самосохранения – чувства Кэт попали под атаку со всех сторон, и она тут же перестала умолять своих похитителей.

Пока они ее везли (куда и как, Кэт не видела из-за мешка), она молила их о пощаде, но, попав туда, немедленно замолчала. Ее бросили у костра, онемевшую в трепетном ужасе.

Когда с Кэт сняли мешок, она оказалась примерно в метре от весело трещавшего костра. По лицу вместе со слезами, соплями и затхлой испариной, выступившей под мешком, заструился пот, стекая по подбородку и заливая рот.

Красные искры прыгали в клубах грязного дыма, уголья разлетались по земле, где Кэт стояла на коленях. Ее глаза сохли от жара.

Руки ей связали зеленой бечевкой, такой же, какой садовники связывают стебли роз. Дома ее повалили на пол, прижали голым костлявым коленом между плеч и связали, как бычка на забой. Кэт попыталась закричать, но немедленно замолчала после удара в правый висок: ухо будто залила теплая вода, а на месте удара образовалась шишка, пульсировавшая, будто в ней билось отдельное маленькое сердце. Движения челюстью до сих пор причиняли боль.

Кэт не поняла, кто из четырех красных существ, ворвавшихся в дом, ударил ее при первом же признаке сопротивления. Но от этого удара она едва не потеряла сознание, и четверо смогли заткнуть ей тряпкой рот, связать, надеть на голову мешок и вынести из дома в холодную ночь.

Затем Кэт бросили на безжалостный металлический пол в машине, где воняло псами и моторным маслом, и повезли. Вспоминались отрезанные головы, люди, склонявшиеся над канавами, изуродованные останки в лесу, полицейские, копавшие в земле и прикрывавшие предплечьями рты… Дело, казалось, шло к одному концу – моргу и отчету коронера.

Бородач и хрупкая женщина в платке крепко держали Кэт у большого костра в сарае, вцепившись ей в волосы своими гнусными руками. Женщина орала:

– Смотри! Смотри!

Наконец Кэт увидела его – голое тело человека в метре от нее самой.

Он был весь измазан засохшей кровью и грязью с земли, на которой лежал, а черно-зеленые синяки, расцветшие вокруг рваных ран и следов от клыков, еще больше мешали его узнать. Кэт не сразу поняла, что перед ней – Стив, ее любовник.

Он и правда пропал без вести – его выхватили из мира, как и ее, и притащили сюда, как и ее.

Стив узнал Кэт гораздо позже, чем она его.

– Любимый… Стив. Стив! – и потом: – Что вы сделали? – закричала Кэт на своих похитителей. Вместо ответа бородач дернул ее за голову и приказал: – Заткнись.

Взгляд Кэт скользил по сараю в отчаянном поиске понимания, сочувствия – чего угодно, только не огня, грязи и физически уничтоженного Стива. Обожженные глаза слезились, она едва могла их сфокусировать на черных стенах. Огня не хватало, чтобы осветить все, лишь кое-где он выхватывал более глубокие углы здания. Там, у стен, где тьма переходила в красный, стояли прямые силуэты людей – около дюжины. Все голые, кожа масляно блестит от красной краски: обнаженные ноги, обвислые груди, круглые животы, тонкие ноги, белые, как луна, белки глаз, бешеных от ужаса или восторга, или того и другого. Лица с оскаленными зубами выражали священный трепет: одна из женщин держалась кроваво-красными руками за стену, будто вот-вот упадет без чувств.

К горлу Кэт подступила тошнота. Она тряслась, не в силах сдерживаться, то ли от всепоглощающего страха, то ли от чего-то вроде шока, не могла даже мыслить связно. Она задыхалась от острого приступа паранойи. Кровь, вид которой она никогда не переносила, теперь покрывала тело ее любимого человека, и от этого зрелища Кэт вывернуло на землю.

Удушливые пары наркотика, горевшего в жаровнях на железных подставках у стен, изменяли ее сознание; должно быть, Стив подвергался его же влиянию, и дольше, чем Кэт.

Она ощущала, что ее разум распадается, удаляет сам себя – возможно, мозг кидал все свои архивы в шреддер, пытаясь защититься и защитить Кэт от всего, что ее окружало. Она вспоминала то, о чем не думала годами:

«Мать и отец на ее выпускном.

Грэм сидит на краю постели и смотрит на жалюзи.

Она просыпается у кровати после запоя, кровь течет из носа.

Летнее солнце льется в окна ее лондонской квартиры.

Она впервые осматривает свой дом в Девоне.

Она поскальзывается на ступеньках в ночном клубе.

Стив в гидрокостюме стряхивает воду из волос.

Торт в виде замка из бисквитного печенья в шоколаде – его Кэт получила на день рождения в детстве…»

Эти воспоминания, сменяя друг друга, будто ускоренное видео раскрывающегося цветка, стремительно прокрутились перед ее внутренним взором во всей своей живости и пропали. Ее сердце билось в четыре раза быстрее нормы; Кэт рвало собственной слюной.

Тут напряженные до предела чувства Кэт определили новый источник возбуждения, новый аспект бесконечного ужаса, столь же неприятный, как и прежние. Рядом с ней зазвучали пронзительные вопли, объединяясь во внушающий ужас фальцет, с одинаковым успехом могущий принадлежать и человеку, и животному.

Эту какофонию выкриков подхватила духовая музыка и направила их выше. Голоса потянулись ввысь (некоторые – срываясь на крик), к черным от дыма балкам, запутавшимся в паутине. В черепичной крыше зияла грубая дыра, которая почти не пропускала дым.

Кэт казалось, что ее кожа вот-вот затрещит, а волосы загорятся, так близко к огню она находилась. Вскоре в ее рту остался только вкус дыма и собственного желудочного сока. Горло полностью высохло, и она закашлялась, пытаясь отодвинуться от костра, но ее крепко удерживали.

Женские голоса в хоре теперь завывали, хотя совершенно не походили на плакальщиц при христианских похоронах. Одна из них, очень старая, била себя алыми руками по крошечной голове в ореоле напомаженных торчащих волос. Кэт на миг разглядела ее лицо – настолько морщинистое, что походило на кору.

От стены отошел пухлый лысый мужчина и воздел руки в воздух, неотрывно глядя на то, что Кэт не видела. Остальные мужчины заревели во всю глотку, надрывая легкие, духовые тут же перестали играть, и голоса постепенно затихли. В темноте по другую сторону костра на мгновение послышались чьи-то всхлипы и прекратились. Теперь раздавался только треск и вздохи огня.

Молчание прервал новый голос, принадлежавший пожилой женщине. Ее превосходное произношение сделало бы честь любой аристократке; посреди грязи, огня, крови и белых глаз ее глубокая, властная речь, принадлежащая другому миру, звучала абсурдно; и она же пронзала уши Кэт, раздробив ее мысли:

– В прошлом – красное. На земле – красное. На небе – красное.

Кэт обернулась на звук.

В темный прямоугольник двойной двери сарая вкатили кресло-коляску с крошечной дряхлой фигурой внутри. За ее растрепанной головой сквозь кусачий дым промелькнули силуэты деревьев.