Багряный лес

Он сказал генералу об этом.

— Так значит, вы действительно ничего не знаете, — с сожалением произнес Дуглас. — Могли бы и догадаться.

— Может быть я и догадался, генерал: завтра с самолетов будут сбрасывать бомбы нового поколения, и моя задача, как кинооператора, все это заснять на пленку, но когда все окружено такой секретностью, то не хочется эти догадки не только произносить вслух, но и думать о них. Все в страшном секрете — не подступиться!

Том не был серьезен — напротив, весел.

— Нет, дорогой мой, — сожаление генерала сменилось той серьезностью, которой не было у Редерсона, — с секретностью перебора нет. Все как надо. Вы когда-нибудь думали о таком оружии, которое способно в одно мгновение уничтожить весь Нью-Йорк или Берлин. Представьте — только одно мгновение!

— С трудом, Дуглас. Хотя, признаться, почему-то с Берлином воображение работает немного проще, чем с Нью-Йорком, моим родным городом. Чтобы представить всю картину, мне ее хотя бы однажды надо увидеть. Прежде всего я журналист, чье воображение никогда не идет дальше фактов. Я слышал, что около года назад где-то в этих же местах взорвали атомную бомбу. Рассказывали о ее мощи, достаточной, чтобы отправить на тот свет полк пехоты, но уж никак не город. Тем более, что все это оказалось обыкновенной болтовней у барной стойки — как говорится: "Слухи не подтвердились". Никто из пишущей братии даже не пытался узнать причину этой болтовни. Никому из журналистов не позволено совать свой нос глубоко в дела армии.

— Не сомневайтесь, Том… Такое испытание действительно имело место. Перед вами живой свидетель. Признаюсь, что массе людей стоило огромных усилий сделать так, чтобы слухи остались слухами. Но прошлые события — ничто в сравнении с завтрашними! Это тоже будет атомная бомба. Но гораздо большей мощности. Сами увидите.

— Почему же у вас это, как у полководца, не вызывает энтузиазма? С таким оружием можно побеждать. Я не прав, мой генерал?

— Трудно сказать, Том. Иногда мне хочется, чтобы это завтра не наступило.

— Неужели так страшно?

— Никто пока не знает. И не в страхе дело. Страшит неизвестность.

— Это естественно.

Генерал задумался, прикрывая рукой глаза от струй песка и пыли, и потом произнес:

— Так, я вас жду в девять вечера в клубе.

Он уже собирался возвращаться в штаб, когда Том его позвал:

— Сэр!

— Да, Том.

— Я вот о чем хотел вас попросить.

— Если ваша просьба не касается того, что будет отвлекать от бомбы — я ее с удовольствием выполню для вас, мой дорогой друг.

— Нет, совсем напротив, мой генерал, — улыбнулся Том. — Это касается сегодняшней вечеринки. Солдаты просили меня рассказать им о фронте в их клубе. Я не знаю, какие порядки завел здесь этот ковбой Дарен, но существуют два клуба: офицерский и солдатский…

— Что же здесь странного? — удивился генерал. — Это практически повсеместная практика. В чем же твоя просьба? Отменить эту традицию я не только не вправе, но и не в силах.

— Все гораздо проще, Дуглас… Походатайствуйте, чтобы мне выдали пропуск на вечер в казармы. И я не смогу принять ваше приглашение, так как уже дал обещание. Если не будет пропуска, полиция задержит меня в камере до утра.

— Какой пропуск, Том? — еще больше удивился Макартур, даже убрал руку от глаз.

— Разрешающий офицерам появляться вечером в казармах…

— Что ты придумываешь? Ты офицер, и волен посещать солдат в любое время…

— Оно-то так… Но полковник ввел новые правила во внутренний распорядок базы. Это его правила, сэр, а не мое воображение, и мне бы не хотелось из-за них ночь провести на гауптвахте.

— Мне с трудом, конечно, вериться, Том. Но если это так, я обещаю все уладить. До вечера…

"Дуглас" быстро набирал высоту. Под широкими плоскостями самолета скользила то однообразная застывшая рябь песчаных барханов, то унылая каменистая пустыня. Самолет время от времени сильно встряхивало, и сразу после этого натужно выли моторы — машина падала в воздушные ямы и упрямо выбиралась из них. В салоне, из-за тряски, падали сложенные друг на друга ящики с оборудованием, и солдаты то и дело складывали их на место. У всех были взволнованные лица, рыскающие глаза, и на воздушных ухабах взрывы отчаяния во взглядах. "Пешеходная публика, — определил Том, которому приходилось покорять воздушные расстояния и под обстрелом немецких зенитных батарей, — летали всего несколько раз. Если бы не приказ, они бы лучше все двести миль до полигона бежали. А если б кому из них пришлось с англичанами летать в ночной рейд на Берлин, в самолете, который в пике сыплет бомбами, а вокруг сверкают молниями разрывы зенитных снарядов, шныряют "мессершмиты", цокают по обшивке пули и осколки. Интересно, во сколько бы тогда стали тяжелее их штаны?"

Трясти стало сильнее. Несколько раз протяжно и страшно застонал фюзеляж машины, и она, накренившись на борт, воя моторами, теряла высоту. Солдаты вскакивали с мест и падали на раскатившиеся ящики, теряя равновесие. Редерсон, чтобы отвлечься от воздушных кульбитов "дугласа" и не обращать внимания на изломанные паникой и испугом лица попутчиков, снял крышку с подкатившегося к ногам ящика и стал знакомиться с его содержимым. Среди пакетов, амортизирующих удары и тряску, лежала кинокамера. Это была последняя модель "Сино-Форда". Прибор надежный и долговечный — с таким аппаратом Том не раз бегал в атаку вместе с русскими под Москвой и Вильнюсом. Механика камеры работала и в дождь, и в снег, и в жару, и в морозы. Документалисты прозвали прибор "Кошкой", настолько он был живуч. Правда, лежащая в ящике камера имела некоторые отличия от своей хорошо известной подруги: корпус со всех сторон оклеен свинцовыми и жаропонижающими пластинами, а ручной механический завод заменял электрический лентопротяжный механизм. Камера была довольно тяжелой для того, чтобы снимать ею с руки.

Видя спокойствие лейтенанта, солдаты сами немного успокоились и с бравадными улыбками, подзадоривая друг друга, занялись наведением порядка в салоне самолета.

Редерсон осмотрел также и кассеты с кинопленками. Коробки были усилены свинцовой броней и имели больший метраж, чем серийные модели: на этикетках значилось — "Длительность съемки — 17 минут", тогда как традиционно использовались пятиминутные.

В ящике лежал массивный, прочный на вид, штатив, моток бронированного кабеля и еще какие-то коробки с механизмами, о назначении которых Том даже не догадывался.

В салон вошел пилот и, подойдя к Редерсону, прокричал в его ухо, стараясь перекрыть криком гул моторов:

— Сэр, болтанка кончилась — мы обошли бурю. Будем садиться в заданном районе. На месте будем через пять минут.

Он ушел, подбадривающе похлопывая на обратном пути солдат по напряженным плечам.

Редерсон повернулся и стал смотреть в большой иллюминатор. Самолет уже начал снижение, и можно было не напрягая зрения рассматривать все, что находилось внизу, на земле. У Тома даже перехватило дыхание от изумления, когда он увидел город… Он не первый раз принимал участие, как кинооператор, в секретных военных разработках, и не раз восхищался талантом военных инженеров. Однажды он видел самый настоящий укрепленный бастион, схожий больше на средневековую крепость, и наблюдал через видоискатель кинокамеры, как методично, выстрел за выстрелом, строгая красота и величие колоссального строения разрушались специальными штурмовыми снарядами. Это было великолепное зрелище: способ и средства разрушения, варварство, рождало в сознании такое же чувство беспредельного восхищения, как и сама мишень. Он помнил, что тогда разработчики снарядов остались недовольными своим детищем: теоретически предполагалось уничтожить хорошо укрепленный оплот условного противника за семь минут с помощью восьми снарядов, выпущенных из основного корабельного калибра. Но на практике многотонная масса высококачественного бетона и железа выдержала весь боезапас "нападавших". При осмотре крепости выяснилось, что новое оружие смогло уничтожить только третью часть боевой мощи "осажденных". Конструкторы снарядов потерпели фиаско (хотя их оружие хорошо себя зарекомендовало, как истребитель кораблей), а инженеры-строители праздновали победу. Том был в компании последних, и сейчас мог с улыбкой вспоминать собственное состояние на следующий день после указанных событий: столько в своей жизни ему не приходилось пить ни до, ни после той знаменитой вечеринки! Крепко же болела голова!..

Заходя на посадку, "дуглас" немного накренился, и минуты две можно было рассматривать город более детально.

Центр города "венчали" три многоэтажных здания, которые в этой голой пустыне представлялись небоскребами Манхэттена. Дома-богатыри, отбрасывали в стороны густую сеть солнечных бликов от своего сплошного остекления, казались абсолютно невероятными в данной местности и поэтому сказочными. Небоскребы внизу были обрамлены серыми линиями асфальтированных улиц, которые, только в центре города были строго перпендикулярны в своих пересечениях и ровны, словно вычерченные под линейку. Дальше улочки, на европейский манер, начинали петлять и извиваться, сходясь и расходясь на перекрестках иногда даже в шести направлениях. Эти улочки обрамляли различные по высоте и конструкции дома, густо утопающие в блестящей на солнечном свету зеленой листве деревьев. Насаждений было довольно много, что тоже вызывало восхищение: сколько же труда и средств стоило привезти и высадить всю эту растительность, и уберечь ее от губительных пустынных зноя и песка? Конечно, большего восхищения заслуживал труд солдат. Том повернул голову к сидящим в салоне солдатам, которые с не меньшим интересом рассматривали фантастическую картину внизу. Были еще ученые, командиры… Бесспорно, и их труд заслуживал уважения, но работали они посредством приказов, команд, инструкций, и тому подобной дребедени, которой охотно пользуются люди властью наделенные.