Багряный лес

Теперь этот человек уехал на другой машине, оставив свою с водителем на дороге, и дед сидел и курил, наблюдая за тем, как шофер возится под открытым капотом, заодно вспоминая недавний разговор, его фрагменты:

— И давно ты, Каим, этим промыслом занят?

— Почти четверть века. Сразу после выхода на пенсию стал по лесам бродить.

— Это не оттого, что этим твои дед и отец занимались?

— Хотелось бы так думать, сынок, но проблема в том, что в мои годы перестаешь быть кому-то нужным, кроме себя. Шагаю по тропинкам, а чтобы руки с головой не отсохли от безделья, нахожу им работу. Отец хорошо учил, а я плохо учился. Облазил за четыре дня этот соснячок вдоль и поперек, но не нашел ни единого стебля.

— Тебя утомило одиночество? — Это прозвучало, как утверждение, а не как обыкновенное любопытство.

— Одиночество? Какое? У меня их несколько. И от каждого бегу, но попадаю в новое. Ищешь людей, языка с ними, а они какие-то… как мертвые, старее меня, что ли.

— Пустые.

— Что?

— Пустые, дед, говорю. Познают только необходимое, материальное, и привязываются к нему.

— Вон ты куда! А по мне, так похож на банкира, которому не о людях надо мысли связывать, а о барышах. Я же не вижу ничего плохого в том, что люди радеют о насущном. Есть, конечно, некоторые без чувства меры, но что в этом мире существует без излишества?..

— Радеют о насущном? Только оттого, что это дает уверенность и достаток?

— Смотри какой! Слова прямо изо рта вытянул… Да, милок, именно из-за этого. С достатком можно устроить не только свою жизнь, но и своих детей, внуков. На голом песке цветущее дерево не вырастет. Я на своем веку хорошо потрудился, а теперь смотрю, как с этих трудов внуки, и уже правнуки, как крепкие дубки, поднимаются. Не знаю, что из них получится, мне же, по-стариковски, остается надеяться только на лучшее.

— У тебя же есть чамха. С ее помощью можешь узнать будущее любого человека.

— Да, я знаю. Отец мне об этом рассказывал. Правду сказать, искус очень велик, но я знаю, что никогда не пойду на это ни для других, ни для себя. Любопытство — это тоже труд, приятный, но труд, а он не должен быть напрасным. Какой толк в том, что узнаешь о том, что произойдет завтра, но ничего не сможешь изменить.

— Покорность судьбе.

— Резко ты судишь, сынок. Нет, я не об этом думаю.

— Или просто желание жить.

— Вот тут-то ты прав. Снова мои слова украл. Что может быть прекраснее жизни?

— И что может быть ужаснее ее?..

— Тоже жизнь.

— Прекраснее жизни может быть только вечность.

— Точнее — вечная тоска. Нет, это не по мне.

— Но ты же уже стар!

— На смерть намекаешь. Не бойся — я не обижусь. Вообще-то, я собираюсь еще немного покоптить это небо, а там лучше пекло — лишь бы чем-нибудь заниматься, а не загибаться от скуки. С чертями, думаю, будет веселее. Почему-то твоя вечность представляется мне одиночеством, а это, сынок, как я понял в этой жизни, такое добро, которого везде достаточно. Смерти я не боюсь, можешь на нее намекать сколько угодно.

— Все заканчивается, чтобы начаться. Я говорил об этой вечности, старик.

— Все заканчивается, чтобы начаться, — по памяти повторил слова Каим. — Хорошо сказал.

Он поплевал на окурок, подержал его на ладони, чтобы полностью пропитался слюной, чтобы угасли все жаринки, потом носком ботинка ковырнул в земле лунку и закопал окурок. Чамха обязательно должна была вырасти, не в этом году, так в следующем, а пожар мог уничтожить все полностью, на века.

За спиной деда раздался короткий, громкий и звонкий скрипучий звук, словно кто-то забавлялся огромным надувным резиновым шаром, сжимая пальцами его резину. В спину ударило сильным печным жаром. Каим обернулся и увидел в нескольких шагах от себя своего недавнего знакомого, который стоял, поправляя на себе одежду.

— Я думал, сынок, что ты уехал. — Каим почему-то не решился сказать правды.

Человек пригладил смоляные послушные волосы и улыбнулся:

— Не все в жизни, дед, бывает так, как мы хотим.

— Это верно.

— А ты бы не сидел, а ступал чамху собирать. Скоро полдень, и солнце сделает ее вялой и малопригодной.

— Где ее собирать? — усмехнулся старик.

— Поискать надо. — Человек пошел к машине, которая к этому времени не только была уже починена, но и стояла заведенная, развернувшись, чтобы ехать в сторону дач.

— Да, разве ее собирают в мае? — возмутился Каим, немного отстраняясь, когда человек прошел мимо него — трескучий жар, шедший от него, опалил, иссушил кожу на лице и руках.

— Собирают, — не останавливаясь и не оборачиваясь произнес человек. — Вспомни, что говорил отец.

— Что ты можешь знать о том, что говорил мой отец, если этого не помню я? — уже с сожалением произнес Каим, смотря вслед уезжающей машине. — Что ты можешь знать, человек добрый?..

Он потер руки и лицо. Кожа слегка саднила, но было приятно, когда слабых ожогов касался свежий и прохладный ветерок. В этом бризе старик вдруг уловил горько-сладкие нотки запаха дыма, поднялся с бревна, осмотрелся: от леса к дороге бежала дымная пунктирная линия. Седые паутинки дыма лениво поднимались над молодой травой и таяли в воздухе. Линия пробегала мимо того места, где стоял старик.

Он спохватился, и, начиная от дороги, побежал в лес, на ходу затаптывая малейший вьюнок дыма. Линия не была сплошной, а пунктирной, и каждый ее штрих представлял собой пятно сожженной травы, либо тлеющих опавших сосновых иголок. Пятна очень напоминали след человеческой ноги, отпечаток подошвы обуви, но Каим не замечал этого, и продолжал бежать по линии в лес, затаптывая каждую попытку огня разгореться из искры в пламя. Постепенно он оказался на той полянке, где оставил свою корзину, и попав на нее, оторопел от увиденного и грузно, совершенно и сразу обессилев, опустился на землю.

Он вспомнил слова отца.

Корзинка была на месте. Там же, возле обгорелого пня, там где ее оставили, но саму поляну невозможно было узнать. Черного гарного пятна больше не было, вместо него, блестя тонкой зеленью сочных зрелых листьев, колыхалась на слабом ветру чамха. Вся поляна была ею укрыта, как ковром. Не веря собственным глазам, Каим сорвал лист и сунул его в рот. Сладко-горьковатый вкус не оставлял сомнений.

Старик стал смеяться, а потом заплакал.

Несколько последних дней он жил плохими предчувствиями. Это было ощущение какой-то страшной и неотвратимой беды, которая должна была приключиться именно с ним. За годы работы в разведке он привык не ценить собственную жизнь. Дело было всегда главным и важным — в разведке именно оно стоило гораздо дороже всех жизней. Кляко Степан Федорович никогда никому не говорил, что был человеком, который в жизни руководствуется предчувствиями. Если бы это стало известно — он бы не служил более двадцати лет в разведке, и не сделал настоящую карьеру, став начальником Оперативного отдела Министерства внутренних дел: традиционно считалось, что такой деятельностью, разведкой и оперативной работой, могли заниматься люди логического склада мышления. Но что логического было в предчувствиях? Только чувства, а это — никакой логики. Но именно они позволили ему жить — дышать воздухом, ходить по земле, смотреть на мир, когда несколько раз нелегкая судьба ставила его край могилы. Раньше он пытался найти причину, объяснить свои предчувствия, но только наталкивался на частокол вопросов, на которые простой смертный не мог найти ответов. Скоро пришел к здравому выводу: живи с тем, что есть, и извлекай их него максимальную пользу.

Степан Федорович, благодаря собственной интуиции, был и слыл человеком решительным, но осторожным, который доводит дело до конца, но предпочитает добиваться решения своими путями, не руководствуясь ни предписаниями, ни инструкциями, и ничем либо подобным, которое, как он считал, выдумано теми людьми, которые только и умеют делать, что писать различные указания. Такая своенравность подчиненного некоторое время была не в чести у начальства, особенно во время службы в разведке. Но оно же скоро оставило его в покое, когда заметило, что эта своенравность на самом деле является конструктивностью, постоянным поиском новых способов решения проблем. Оно же ему предложило пойти работать аналитиком в СБУ. Кляко с благодарностью отказался. Сидение в кабинете было не для него. Тогда же, старый друг, сослуживец, такой же бывший разведчик, неожиданно получивший министерский пост, и предложил ему возглавить Оперативный отдел.