Бал был бел

Минорная

Послушай, нас с тобой не пощадят, когда начнут стрелять на площадях. Не уцелеть нам при любом раскладе. Дошлют патрон — и зла не ощутят. Послушай, нам себя не уберечь. Как это будет? Вот о том и речь: вокруг тебя прохожие залягут — а ты не догадаешься залечь. Минуя улиц опустевший стык, ты будешь бормотать последний стих, наивно веря, что отыщешь рифму — и все грехи Господь тебе простит. Живи как жил, как брёл ты до сих пор, ведя с собой ли, с Богом разговор, покуда за стволом ближайшей липы не передёрнут новенький затвор. 1993

Аполитичная

Вам не стыдно, коммунисты? Что за клоунада? Ведь и танки были быстры, и броня — что надо! Шли армадой по дороге, траками пылили — и кого-то там в итоге насмерть задавили. Что сказать? Придурковаты. Да и бестолковы. То ли дело демократы — ну хоть из Молдовы! Не беда, что не картавы! Во умеют делать! Как шарахнут по кварталу с «МиГа-29»! И — чего-то не хватает (вроде бы квартала). Только туфелька порхает с выпускного бала. Ой ты, звонкое монисто, пушки заряжённы… Сопляки вы, коммунисты. Мальчики. Пижоны. 1992

Городок

Городок догорает. Кричат безутешные вдовы. Продолжается бой, и жестоко скрежещет металл. Вас Господь не простит, господа демократы Молдовы. Он припомнит ещё вам тот школьный расстрелянный бал. Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон! Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр! Это вновь горит наш родимый дом! Это вновь набат загудел окрест! Городок догорает над речкою красной, не синей. Это блики пожара играют днестровской волной. Демократы Молдовы, за вас — демократы России. Против вас — только Бог да расстрелянный бал выпускной. Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон! Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр! Это вновь горит наш родимый дом! Это вновь набат загудел окрест! Городок догорает. По улицам мечутся пули. Наши мёртвые братья лежат на разбитой земле. Два крутых демократа нас продали нынче в Стамбуле и сейчас продают в это самое время в Кремле. Подымайся, Днепр! Подымайся, Дон! Подымайся, Буг! Подымайся, Днестр! Это вновь горит наш родимый дом! Это вновь набат загудел окрест! 1992

Аморальная

Пуля щёлкнула. Старуха, охнув, кинулась к ограде. И десятая зарубка не возникла на прикладе. Слушай, снайпер, ты не спятил? Удрала — и дьявол с нею! Ты ж на сдельщине, приятель! Режь зарубку покрупнее. Это ж выгодное дело (нам приписывать не внове): и старуха уцелела, и заплатят в Кишинёве. Снайпер хмурится, бормочет, вновь берёт винтовку в руки. Он обманывать не хочет. Он не сделает зарубки. …Как напьюсь — пойдут кошмары, поплывут перед глазами тротуары, тротуары в поцелуях «алазани», сплошь пристрелянная местность — и, простите бога ради: ненавижу слово «честность», как зарубку на прикладе. 1993

Вальс по-кучургански, или Как переходить государственную границу

Кучурганский лиман утонул в камышах. Погранцы Украины стоят на ушах: тормознули состав, шестерым пассажирам в зарубежный Тирасполь попасть помешав. На перроне рыданья и мат-перемат. Проездной документишко мят-перемят. Не влезая в разборки, исчезну с перрона и пойду совершу небольшой променад. Небо тлеет вполутра. Светлеет лиман. Как дыханье на зеркале, тает туман. Угляжу в камышах силуэт рыболова и любовно оглажу нагрудный карман. Казначейский билет благородно шершав. Пять минут разговора — и мы в корешах. И нигде не возникнет хохол с автоматом, потому что не водится он в камышах. По нейтральной воде, над нейтральной травой поплывём: я — на вёслах, а он — рулевой. И нейтрально кивнет нам нейтральная чомга [30] заострённой с обоих концов головой. Обложили меня идиоты всех стран — наверстали границ, налепили охран. Но когда запретят, тормознут, остановят — подвернись мне опять, Кучурганский лиман! 1994

30

Чомга — некрупная водоплавающая птица.

Заволжская

Дай-ка выпью за своё здоровье! Повезло мне — вот ведь как бывает: убивают русских в Приднестровье, а у нас пока не убивают. Станет гулкой звонкая посуда. Я ещё бутылочку достану. Так что, братцы, будем жить, покуда не отмежевали к Казахстану… 1992

Жалостная

Две границы пройдено. Клочьями рубаха. Здравствуй, тётя Родина, я — из Карабаха! Три границы пройдено. Складками надбровья. Здравствуй, тётя Родина, я — из Приднестровья! Все четыре пройдено. Упаду — не встану. Здравствуй, тётя Родина, я — с Таджикистану! За подкладкой — сотенка. Движемся — хромая. Что ж ты, падла-тётенька? Али не родная? 1992

Дым Отечества

Дореволюционные песенки

«Ответьте мне, уроду…»

Ответьте мне, уроду: зачем я отдаю Россию за свободу, причём не за свою? Потом переживаю: да как же это я? Свобода-то — чужая. Россия-то — своя. 1993

Баллада о невидимом райцентре

Год за годом в тихом озерце, обрамлён пейзажиком исконным, отражался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Но однажды вздрогнула вода, потемнело озеро к ненастью — передали новость провода, что пошла борьба с Советской властью! Изменились жители в лице. Был намёк неверно истолкован. Взбунтовался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Демократов вышвырнули прочь, возвели в проулках баррикады, жгли костры и факелы всю ночь, не боясь ни Бога, ни блокады. Отдалось в чувствительном крестце — понял мэр, что быть ему секомым за мятежный маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. А броня-то всё ещё тверда — и в степных дымящихся просторах потекла десантная орда на пятнистых бронетранспортёрах. Озабочен старший офицер — уж не заблудился ли с полком он? — Господа! Да где же здесь райцентр с красным флагом над райисполкомом?.. Озерцо да роща, благодать, но нигде ни домика, хоть плюньте! И пришлось в итоге докладать о пропавшем населённом пункте. …Иногда лишь в тихом озерце вопреки оптическим законам возникает сгинувший райцентр с красным флагом над райисполкомом. (Эту быль под тихий звон монист в кабаке с названием «Цыганка» рассказал мне бывший коммунист, президент коммерческого банка.) 1995

Первая ваучерная

Я согласился на раздел страны, продался я за ваучер бумажный — и вот латаю старые штаны, а кто-то строит дом пятиэтажный. Зачем на танки с камушком в руках попёрся я, поверя в жизнь иную! Был в дураках — остался в дураках. Не привыкать. Стерплю. Перезимую. Но что мне делать в случае таком, когда в окрестной рощице зелёной берёзка-полоняночка тайком кивнёт приватизированной кроной? Я перед ней, дыханье затая, стою, как пень, и медленно въезжаю: была ничья и, стало быть, моя; теперь — его и, стало быть, чужая. А он возводит львиное крыльцо, он голубые зафугачил ели. И уж не бросишь ваучер в лицо — грешно сказать, не пропили — проели. Продам пальто (ещё не холода). В конце концов не всё ему смеяться! Ох, посмотрю я на него, когда наступит год две тысячи семнадцать! 1994

Вторая ваучерная

(исполняется тяжёлым слезливым басом)

Я-то думал, что честно поделим Россию на части: хочешь — сам пропивай, хочешь — внукам оставь на пропой. Накололи, заразы! Опять я поверил начальству. И опять пролетел, как шрапнель над абхазской тропой. В сберегательном банке, куда собрались бедолаги за своим за родимым Расеюшки кровным куском, мне в стеклянном окошке вручили кусочек бумаги и сказали, что эта бумага — моя целиком. Я хожу до сих пор со сведёнными тупо бровями. Пропивал и считал: как припомню — стыдом опалит! Всю страну отхватили с морями её и краями и за всё уплатили неполных двенадцать поллитр! Отдаю обстановку за так спекулянтам-уродам, и останутся скоро в дому простыня да кровать. Ты прости мне, Россия, что я тебя дёшево продал! Мог продать подороже. А мог бы и не продавать. 1994

Шизофреническая

Не постигну, чёрт возьми, я, глядя на иных: у меня шизофрения или же у них? Вот во храме, будто равный, свечку запалит самый главный православный — в прошлом замполит. Залупился и сияет светочем идей самый главный россиянин — в прошлом иудей. О крутых дегенератах издаёт роман самый главный литератор — в прошлом графоман. Но гляжу: спокойны лица, в норме бытиё. Чье ж сознание двоится? Стало быть, моё. Господа, не надо денег, вам за так поёт самый главный шизофреник — в прошлом идиот. 1995