Балаустион

– К чему ты клонишь, брат? – Леотихиду очень не понравилось направление мыслей царя.

– Мать подала неплохую идею, – после некоторой паузы отвечал тот. – Пусть мастер Горгил, если он действительно специалист высокой пробы, придумает, как очернить Пирра в глазах народа, как сделать так, чтобы его смерть не вызвала у граждан желания бунтовать и рвать в клочья коварных Агиадов. Мы даже готовы… – молодой царь сделал над собой усилие, – доплатить ему, если он придумает, как это все осуществить. Если же задание убийце не по зубам, пусть катится вон из города, если не желает познакомиться с моим палачом.

– Я поговорю с Архелаем, – проговорил элименарх, странно поглядев на брата. Несколько мгновений они молчали. Кони братьев, придерживаемые поводьями, несли своих седоков величественно и неспешно, дабы их уход не походил на бегство. Народ продолжал скандировать имя Пирра.

– Дернули меня демоны согласиться с тобой и матерью, – в сердцах произнес царь. – Теперь этот урод в глазах толпы стал героем.

– Ну, не таким уж и героем, ты сегодня его бесподобно осадил, клянусь бородой Зевса, – восхищенно произнес элименарх.

– Не будь таким низким, Лео! – хмыкнул Эвдамид. – Я не из тех монархов, что гибнут без лести.

Триста меж тем грубыми толчками и окриками выгоняли народ с дворцовой площади. Воины-спартиаты расходились неохотно, огрызаясь, хоть и не смели сопротивляться номаргам, возвышавшимся над толпой на целую голову.

– Может, приказать моим, чтоб помогли? – спросил Леотихид у брата, кивнув в сторону «белых плащей».

– Не стоит, – усмехнулся царь. – Твоим могут и ребра пересчитать.

Тронув поводья, братья бок о бок въехали в распахнутые ворота обводной стены дворца. У входа, наверху лестницы, возникла невысокая фигура вдовствующей царицы. Она стояла неподвижно и глядела на приближающихся сыновей. Эвдамид ощутил укол жалости к матери – наверняка, услыхав о волнениях в городе, она перепугалась и выбежала узнать, не случилось ли беды. Все матери мира всегда предполагают худшее.

– Командир, праздничный ужин отменяется, я правильно понял? – негромко спросил Полиад, принимая поводья Леотихидова коня.

Элименарх ответил телохранителю короткой, но чрезвычайно насыщенной фразой.

Леонтиск сидел у постели Аркесила, с сочувствием вглядываясь в серое лицо друга. Страдание уже наложило на лицо олимпионика свой отпечаток: черты обострились, под глазами обрисовались темные круги. Аркесил пришел в себя примерно через час после того, как его нога была отделена от тела. Он все время молчал, не реагируя на вымученные шутки и слова ободрения Леонтиска, и с таким отчаянием смотрел на культю, что у афинянина перехватывало горло. Тетка Арита, порывшись в запасах несчастного доктора Агамемнона, нашла какое-то зелье, и накапав в чашку с водой, заставила Аркесила выпить. Через четверть часа, так и не сказав ни слова, олимпионик уснул. Леонтиск сходил к кладовой, где был заперт невольник-предатель, проверил, не наложил ли тот на себя руки, и вернулся обратно.

«Великие боги, как несправедлива судьба! – с жалостью подумал Леонтиск, снова усаживаясь у постели друга. Взгляд афинянина против воли все время возвращался к тому месту, где опавшее одеяло обозначало отсутствие половины ноги. – Почему Аркесил? Проклятье, он ведь даже не успел познать женщину! А теперь… Кого другого от женщин отвратила бы разве что потеря той конечности, что между ног, но Аркесил… Стоило лишь на миг заглянуть в его глаза, чтобы понять, что теперь, когда он превратился в калеку, его комплексы в отношении женщин из волков превратились в драконов и сожрут его заживо. Дерьмовое дерьмо, как сказал бы Феникс. Но нет, не бывать этому! Аркесил, дружок, я не позволю тебе загнуться от презрения и жалости к самому себе. Клянусь Эротом, из кожи вон вылезу, но найду девицу, которая затащит тебя на себя, невзирая на все твои отнекивания. Ты у меня еще станешь настоящим кобелем, друг олимпионик!»

Слегка воодушевленный этим задорным, хоть и, скорее всего, несбыточным замыслом, Леонтиск наконец-то нашел в себе силы улыбнуться. В коридоре раздался звук тяжелых шагов, затем дверь распахнулась, и на пороге появился Лих.

– Ты здесь? – произнес он.

– Тихо ты, разбудишь, – Леонтиск кивнул на покалеченного друга.

– Выйдем, хочу поговорить, – нервозность в голосе товарища Леонтиску не понравилась. Он нехотя поднялся и вышел в коридор.

– Дай мне ключ от кладовой, – протянул руку Лих. – Нужно допросить этого подлого раба…

– А где Пирр? – невпопад спросил Леонтиск. Ему жутко не хотелось отдавать Офита в руки Коршуна.

– Пошел с остальными… вознести благодарность богам, за брата и за себя. Давай… э… ключ.

– Командир велел мне следить, чтобы с Офитом ничего не случилось, – неуверенно произнес афинянин.

Лицо Лиха смяла мгновенная вспышка бешенства.

– А мне он сказал, чтобы я допросил его и вытряс правду о том, кто его послал! – заорал он в лицо Леонтиску, брызгая слюной. – Понял? Какого демона ты тут выделываешься? Ты что о себе вообразил? Страж, мать твою… Я кто тебе, а? Прохожий с улицы? Или друг царя Эвдамида? А? А?

С каждым словом Коршун надвигался на Леонтиска, глядя на него сверху вниз, – он был на полголовы выше. В темных глазах Лиха плескались черные кляксы безумия, рука нервно дергалась возле пояса с оружием.

«Боги, – подумал Леонтиск. – Если он сейчас вытащит меч, мне придется обнажить свой. Ясно, что Эврипонтид ему ничего не приказывал, но… что делать, биться с ним, что ли? Он же совершенно невменяемый. Придется убить его, чтобы остановить. Если он сам меня не прикончит. Проклятье, какая глупость! Что за день сегодня?»

– Держи. Перед командиром сам будешь отвечать, – холодно сказал он, снимая с пояса ключ. И не удержавшись, добавил:

– Великие силы, что с тобой творится, Лих?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Коршун, схватил ключ и почти бегом бросился к кладовой.

Леонтиск, проклиная все, пошел за ним. Ругаясь вполголоса, Лих снял замок, распахнул дверь и ввалился внутрь.

– Выходи, собачий сын! – его голос сорвался на свистящий шепот. – Смерть твоя пришла!

– Господин, пощади, господин! – запричитал Офит.

Коршун за шиворот вытащил его во двор, широко шагая, проволок в сад и, повалив на траву, принялся бить ногами. Леонтиск следом не пошел, остался на крыльце. Невольники, Арам и Орбил, стучавшие топорами у боковой пристройки – снова рубившие кипарис для погребального обряда – прекратили работать, изумленно и мрачно наблюдая за происходящим. Леонтиск вспомнил, что Офит был их товарищем на протяжении многих лет.

– Говори, сволочь! Говори! Говори! – орал Лих. – Кто послал тебя? Кто дал тебе змею?