Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Я был полностью погружен в эти размышления, когда столкнулся носом к носу с мсье Леонаром. Выходил он из дома или возвращался? Я не слышал, как он приблизился. Он стоял передо мной с печальной обаятельной улыбкой. Он спросил, все ли у меня в порядке, и нашел, что у меня невеселый вид.

— Вы, мой дорогой Кристоф, — вы скучаете!

Это было не совсем так, но я не стал возражать. Он же, напротив, рассказал мне почти с воодушевлением, что чувствует себя лучше, что его исследования вошли в решающую стадию, что он очень профессионально проделал большую работу, что это дало новое направление его идеям и что вскоре объем работы еще возрастет с наступлением праздника Всех Святых — традиционно наиболее смертоносного в году.

— Если вам понадобится моя помощь… — начал я с улыбкой.

Он поймал меня на слове — оказывается, она ему понадобится уже этим утром! Но сейчас ведь только середина октября! Кроме того, не было еще даже 7 часов.

— Моих помощников сейчас нет в городе. Они всю ночь трудились в моей загородной мастерской. Так что вы можете сопровождать меня, если все еще согласны.

Речь шла о старой супружеской паре из Монето, которая умерла, отравившись углекислым газом. История в духе Золя. Их дочь совсем недавно провела у них несколько дней. Вернувшись в два часа ночи с дружеской вечеринки, она была удивлена, не услышав привычного похрапывания, а вслед за этим обнаружила два бездыханных тела. Ее родители пили успокаивающие травяные настойки и принимали снотворное, пояснила она, так что они, должно быть, не страдали.

Несмотря на ранний утренний час, я не заставил просить себя дважды. В глубине души я гордился тем, что он доверяет мне, почти как профессиональному ассистенту. Кроме того, хотя менее осознанно, я надеялся, что он начнет откровенничать. Я впервые был в таком положении, которое делало меня ближе к нему. Как-никак оба потерпели неудачу в любви! Но в этот ранний час мсье Леонар был неразговорчив. За всю дорогу мы не обменялись ни словом. Работа, начавшаяся по прибытии, также проходила в глубоком молчании. Вплоть до того как… Я помог ему снять одежду с обоих тел (она — в розовой ночной рубашке, он — в хлопчатобумажной фуфайке и кальсонах, с толстым куском фланели, обмотанным вокруг пояса), и он собирался сделать на телах надрезы, чтобы ввести фиксирующую жидкость, когда мы оба чуть не подскочили: раздался громкий бой часов, потом других, потом к нему присоединился резкий писк электронного будильника, потом звон еще одного — страшно раздражающая какофония. Было 9.30 — в это время старики, должно быть, поднимались, а накануне вечером заводили с полдюжины будильников — из страха, что не проснутся в положенный час из-за своих снотворных…

Наш резкий нервный смех быстро затих. В дверь комнаты одновременно просунулись три незнакомые головы, затем исчезли. Потом снизу послышался шум. Бальзамировщик взглядом попросил меня спуститься вниз и узнать, что происходит. Я спустился и не поверил своим глазам. Прихожая и гостиная, где совсем недавно царил идеальный порядок — салфеточки, тележурналы, простой сельский буфет, кактусы и лиственные растения, костяные слоники на каминной полке, рогатая оленья голова на стене, — теперь представляли собой настоящее поле сражения. Три человека, среди них и молодая женщина, которая открыла нам дверь, с невероятной скоростью хватали все предметы, которые могли представлять собой какую-то ценность, и запихивали их в огромные черные мусорные мешки — у каждого был свой. Потом из кухни донесся грохот разбитой посуды, вслед за ним — ругательства и проклятия. Мужской голос отвечал женскому:

— Как бы не так, сука! Это я их им подарил!

Я быстро поднялся наверх и в полной растерянности объяснил Бальзамировщику суть происходящего.

— А! — только и произнес он, словно говоря: «Так я и думал».

И продолжал свои процедуры. Когда он закончил и мы снова одели покойных в их лучшие наряды, он рассказал мне пару довольно гнусных историй, связанных с разделом наследства.

— Лучше никогда не умирайте! — со вздохом заключил он.

Затем улыбнулся и посмотрел на меня долгим взглядом, не говоря ни слова.

Через некоторое время он попросил меня подать ему кисточки для макияжа и начал гримировать лицо старика. Потом прошептал:

— Знаете, в смерти тоже есть благо… Она помогает узнать о жизни больше…

Он не закончил. Эти спиритуалистские речи меня немного удивили — я считал его атеистом. Лишь гораздо позже я понял, что он хотел сказать. Сейчас он выглядел очень сосредоточенным и был занят тем, что вкладывал пластмассовые шарики под веки трупов.

Потом, когда мы прощались, он сказал — но на сей раз это прозвучало не как вежливая просьба, а почти как приказ, — что мне абсолютно необходимо в ближайшее время приехать в его мастерскую и увидеть результаты его работ.

— Пока еще не все закончено, но это вопрос нескольких дней. Я вам сообщу, когда все будет готово. Я уверен, что это вас заинтересует.

Уверен, что это меня заинтересует! Это было еще слабо сказано! Однако два драматических события, произошедших одно за другим, отдалили мой визит. Первое чуть было не рассорило меня с мсье Леонаром. Потом мы снова возобновили отношения, но должен признать, что с того момента мое представление о нем начало меняться.

ГЛАВА 10

Это произошло прекрасным солнечным днем. Я только что получил последнюю фотографию могильщика с кладбища Сен-Аматр, стоявшего возле своей сторожки перед небольшой табличкой: «Кладбищенский сторож присматривает за могилами круглый год», и пересек улицу Двадцать четвертого августа, собираясь дождаться автобуса, когда услышал, как кто-то мне сигналит. Я тут же узнал затормозивший на полном ходу «мерседес» Квентина Пхам-Вана.

— Вы домой?

Я, поколебавшись, ответил, что да.

— Я вас подвезу.

Он был в белой рубашке с закатанными рукавами и чуть ослабленным галстуком. Темно-синий пиджак со значком в виде английского герба был аккуратно повешен на спинку переднего сиденья. Квентин переложил его назад и открыл мне дверцу. Он был в превосходном настроении — благодаря чему у него часто получалось заставить людей разговориться и даже выболтать свои секреты. Он, по сути, был великим потребителем людей, которых разгрызал, словно фисташки.

— Вы часто бываете на кладбищах?

Я объяснил, что это мне понадобилось по работе.

— Так вы интересуетесь смертью?

— Не особенно.

Я тут же сказал себе, что он не слишком верит моим отрицаниям — он наверняка должен был знать о моих хороших отношениях с Бальзамировщиком. На которые я абсолютно не намекал! Но предосторожность оказалась бесполезной — Квентин заговорил об этом первым, со всей доброжелательностью, даже с некоторой нежностью, причем в настоящем времени, словно бы они не прекращали встречаться.

— Марко всегда говорит, что смерть в нас, даже когда о ней не думаешь. Это верно: ходишь, спишь, читаешь, чувствуешь себя хорошо или не очень — и в то же времягде-то в глубине, незаметно, сгорают клетки, угасают лейкоциты, начинает распространяться смертельный вирус. Да… если вас не затруднит, я бы заехал на работу. Буквально на минутку.

Он резко свернул на углу улицы Мартино-де-Шесне, чтобы поехать по улице Поля Берта с односторонним движением, где и затормозил. Прошло несколько минут, но он не возвращался. Я вышел купить газету. На последней полосе была небольшая заметка, подписанная инициалами П. Л. (без сомнения, дражайший Филибер), которая извещала о прибытии в Оксерр группы полицейских из Парижа в помощь комиссару Клюзо, дабы с новыми силами взяться за расследование дел об исчезновениях.