Бар «Де Бовуар»

– Что молчишь? – мать повернулась к ней. – Сложно убраться? В чем твоя проблема, я тебя спрашиваю.

– Плохо себя чувствую, – прошептала Полина.

– Это что еще такое, – мать скривилась. – Температуру мерила? А ну, быстро померяй. Нет, стой, – она приложила ладонь ко лбу дочери, прикоснулась к щекам. – Нет у тебя температуры. Что болит? Горло, голова, кашель, насморк, живот?

– Голова, – просипела Полина, мечтая, чтобы мать ушла.

– Нурофен выпей, прямо сейчас, – мать развернулась к двери. – Еще чего не хватало – чтобы ты заболела.

Полина дождалась, пока она закроет за собой дверь, медленно встала и на затекших ногах дошла до кухни. Как обычно, на полной громкости работал телевизор: отец в последние годы стал хуже слышать, мать уговаривала его пойти к врачу, но он отмахивался: «Я пенсионер, что ли, по поликлиникам таскаться?»

– Скоробогатько в новой шубе приперлась, – перекрикивала мать вечерние новости, яростно замешивая фарш в миске. – Я ее спрашиваю: «Разбогатела?» А она смеется: «Кредит взяла».

– Не понимаю я этого, – пробухтел отец. – Полинка, ты как, часом, не заболела?

– Нормально все с ней, – оборвала его мать. – Куда пошла? Иди картошку чистить.

Следующие дни приступы не возвращались. Полина немного успокоилась и даже повеселела. Она помирилась с Олей Гореликовой, и теперь в школу и из школы они ходили вместе, а иногда к ним еще присоединялась Динка Годович, соседка Оли по площадке, учившаяся в параллельном классе. Они шли, оживленно болтая, и Полина бесстрашно переходила дорогу, не обращая внимания на машины. Все, казалось, вернулось на круги своя, даже сны перестали ее терзать.

На уроке истории они долго и нудно мусолили тему Первой мировой, и учительница решила разогнать царившую в классе скуку, показав им фотографии и кадры кинохроники. Она зашторила окна, бухнула на парту проектор, и на стене замерцали зернисто-серые размытые изображения.

– …А здесь мы видим солдат Французской армии в окопе, – гнусаво вещала училка. – Фотография отчетливо передает настроение бойцов в перерывах между боями. Посмотрите на их лица… – Она приблизила изображение.

У Полины по спине заструился пот, ее бросило в холод. Она еще не поняла, но уже почувствовала, что сейчас произойдет что-то ужасное. Прямо на нее смотрел солдат: каска откинута на затылок, гимнастерка расстегнута, на лице потеки грязи и его глаза: расширенные, страшные, безумные, мертвые, и жуткая оскаленная улыбка были точь-в-точь, как у чудовища, там, на пустыре: «Боишься? Боишься меня?»

По свидетельству Оли Гореликовой, она дико вскрикнула и упала, ударившись головой об парту. Перепуганная историчка подскочила и щедро надавала ей пощечин, убежденная, что Полина упала в обморок. Вдвоем с Олей они отволокли Полину в медкабинет. Школьная врачиха сунула ей под нос нашатыря, отчего Полина расчихалась до слез, затем неторопливо уложила ее, померила давление, температуру, позвонила матери.

Полина лежала на покрытом холодной клеенкой топчане, в голове звенела пустота. За дверью врачиха что-то объясняла матери. Наконец, мать ворвалась в кабинет.

– Ну, что опять случилось? – услышала Полина усталый раздраженный голос.

– К педиатру вашему участковому сходите, – бубнила доктор. – Пусть вас на анализы отправит.

Полина села на топчане и начала зашнуровывать кроссовки.

– Вы на машине? – поинтересовалась врачиха. – Возьмите такси до дома, у девочки слабость, головокружение…

Мать дико посмотрела на нее.

– Пошли, – буркнула она, протягивая Полине руку. – Мы и на автобусе прекрасно доедем.

– Говорит, по результатам анализов – дефицит железа, анемия, – громко пересказывала мать за ужином через неделю. – Говорит, рекомендую вам отвести ребенка к психологу.

– Это еще зачем? – вскинулся отец. Полина молча смотрела в тарелку.

– Вот и я о том же, – фыркала мать. – Ну-ка, чтобы полностью съела печенку, у тебя же дефицит железа, – обратилась она к Полине. – Тебя в школе обижают? Или что?

Полина помотала головой.

– Тогда зачем отправляют к психологу?

Целыми днями Полина искала в Интернете информацию по запросам «что делать, если сошел с ума», «кажется, я схожу с ума», «если отправляют к психологу». Воображение неумолимо рисовало ей картины из просмотренных фильмов ужасов: белая палата, окна за железными решетками, и она, босая, в больничной ночнушке, с распущенными волосами, прикована к койке, пока страшные равнодушные санитары ставят ей огромную капельницу с препаратом, от которого она окончательно потеряет связь с реальностью, забудет свое имя, свое прошлое, родных и проведет остаток дней в зомбическом оцепенении.

Она прочитала статью, где некий бывалый аноним делился советами, как скрыть от близких и врачей симптомы душевного расстройства: «Не говорите, что с вами все в порядке, это сигнал для них», «говорите общими фразами – чувствую усталость, есть небольшая подавленность, тревожность». Приступы вернулись. Они стали слабее, но зато теперь пусковым механизмом могло стать все, что угодно: фраза одноклассника, услышанная в коридоре, вид из окна в квартире Оли Гореликовой – прямо за ее домом находился здоровенный пустырь, звуки, запахи, кадры из фильма в кино. Мать так и не сподобилась записать ее к психологу, наверное, забыла. Полина тихо молилась про себя, чтобы она и не вспомнила, опасаясь разоблачения и жуткого диагноза, но теперь ежедневно ей приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы скрыть от окружающих бушующую внутри нее бурю.

Она точно не помнила, как в ее жизни появились четверки. Кажется, после того, как в очередной раз выискивая информацию про свое возможное безумие, она наткнулась на эзотерический блог, автор которого пространно писал про связь с космосом через чакры и энергетическое равновесие. «У людей, которые живут в тревоге и страхе, заблокирована энергия, – утверждал автор, – ее необходимо высвобождать через ритуалы очищения, медитации и диету. Четыре – божественное число. Четыре времени года, четыре стихии, число четыре гармонизирует и приводит в равновесие мятущуюся душу». Очевидно, для ее измученного мозга данное сомнительное утверждение послужило руководством к действию, и Полина начала считать.

Когда она чувствовала приближение приступа, четыре постукивания средним пальцем по ладони, четыре удара костяшкой по двери, косяку, столу или любой другой деревянной поверхности (непременно должно быть дерево), и по телу мгновенно прокатывала волна облегчения. Когда же приступ было уже не остановить, наползали муторная тошнота, слабость, распространяющиеся от солнечного сплетения и отдающие в ноги, тяжелой грязной ватой распирали голову, она стучала четыре раза по четыре, и еще четыре раза по четыре, и еще, и еще, пока неведомый тумблер внутри нее не перещелкивал, возвещая о временном освобождении.

Со временем система ритуалов так усложнилась, что Полина сама путалась и замирала в нерешительности, что ей следует сделать сначала: отбить четверти по ладони и еще четверти или сразу прибегать к тяжелой артиллерии: выстукивать ряды и ряды четверок, пока не заболит рука. Иногда ее накрывало в автобусе, на улице или у школьной доски, и тогда ей приходилось прятать руку так, чтобы можно было добраться до спасительного места, где она сможет безопасно отстучать все необходимые четверки, унимая жестокую пляску тревоги и ужаса внутри нее. Четверки помогали, но ненадолго, и Полина пребывала в постоянном напряжении. Утром она просыпалась, шла умываться, чистить зубы, ловила в зеркале взгляд своих запавших глаз – и снова в животе закручивалась спираль страха. Она стучала и стучала в дверной косяк, деревянную ручку щетки для волос, пока недовольная мать не начинала ломиться в ванную: «Что ты там застряла? Я на работу опаздываю».