Барбарелла, или Флорентийская история
Шрифт:
— Я правильно понимаю, что вы угрожаете нам всем тем самым, что испытывали некоторые нерадивые сотрудники музея, начиная, если я не ошибаюсь, с 1949 года? — улыбнулся Себастьен.
— Вы провели изыскания, — усмехнулся Пьетро. — Но это знание вам ничем не поможет.
— И что с нами станется? — продолжал улыбаться Себастьен. — Мы исчезнем из мира людей, это я уже понял. А куда мы при этом денемся?
— Останетесь с нами, — отрезал Пьетро. — Вам хотелось узнать? Вы узнали. Возможно, вы слышали, что за любопытство приходится платить. Вот и заплатите.
— Боюсь, не смогу относиться к вашим словам серьёзно, пока не представлю себе весь механизм, — покачал головой Себастьен.
— Извините, но я вообще
— Успокойтесь, — улыбнулась Барбарелла. — Вам ведь пока не причинили никакого вреда? Вот и посидите тихо. Послушайте их. Мне кажется, они хорошо говорят, оба.
— Не вижу ничего хорошего!
— Прекрати истерику, Патрицио, — отрезал Варфоломей. И мрачно глянул на Пьетро: — Сын мой, гласи. Поведай нам то, чего мы ещё не знаем.
Пьетро помолчал немного, видимо, собирался с мыслями.
Махнул рукой, и на беломраморной стене, над камином, вдруг высветились ярко-алые буквы.
Друзья, родичи, коллеги!
Случилось так, что неумолимое течение жизни лишило нас естественного покровительства владельцев — ни одного из семьи Донати ныне нет среди живых.
Наш дом назван музеем, все мы стали музейными экспонатами.
О нас заботятся — как могут. Но что значит тепло, холод или солнечный свет в сравнении с тем, что нынешние наши управители не знают о нас ничего? Они не связаны с нами узами крови, дружбы или долга, они просто выполняют свои служебные обязанности.
Эти люди не всегда помнят, кого из нас как зовут, кто был автором какого портрета и какого времени та или иная картина. При этом они берут на себя смелость рассказывать о нас другим людям, которые придут сюда, в эти стены, желая узнать больше о вилле Донати и её владельцах.
Между нами и забвением не осталось никого и ничего — кроме нас самих.
Раз уж волею Господа или каких других сил мы способны иногда возвращаться в эти стены — мы должны сделать всё, чтобы хранить нашу историю и отголоски нашей жизни. Пока о нас помнят — мы живём. Пока знают наши имена, пока знают, кто из нас когда жил и что сделал — мы живём.
Пусть в этих стенах звучат настоящие истории нашей жизни.
Холст очень хрупок, но написанное на холсте проживёт намного дольше, чем человеческое тело. Все мы уже дольше живём в виде образов на холстах, чем жили во плоти. И те из нас, кому это под силу, обязуются беречь и охранять остальных от всех внешних неблагоприятных обстоятельств, чтобы наша жизнь на холсте продолжалась как можно дольше. Необразованные люди отправятся в мир иной, а мы останемся здесь.
Те, кто готов разделить эти идеи, остаётся с нами до тех пор, пока захочет и сможет
Те, кто против — не сойдут со своего холста во веки вечные.
А враги наши будут посрамлены и низвергнуты.
Во имя Господа и именем Его.
Vita brevis, ars longa.
Пьетро Донати
Алессандро Медичи
Барбарелла Бальди
Гортензия Донати
19 ноября 1948 года от Рождества Христова
Варфоломей качал головой, Патрицио Маркони хмурился, Себастьен загадочно улыбался. А Пьетро, тем временем, заговорил.
— Не знаю, доводилось ли вам видеть, как в вашем доме хозяйничают чужие люди? И у вас нет ни сил, ни возможностей изгнать их туда, где им подобает находиться? Мне вот довелось. Нет, когда я затеял это дело с домом и приобрёл в него первый портрет, то и не подозревал, что задумка проживет без малого четыре сотни лет. И если бы не мой неудачливый потомок — жила бы по сей день, полагаю. Но он, по крайней мере, погиб со славой, тут ничего не скажешь, всё чисто. И как смог, позаботился о том, чтобы имущество рода не растащили совсем. Я не возражаю против того, чтобы мои сокровища хранили и показывали людям, и чтобы при этом рассказывали о славных деяниях моей семьи, я
тоже не возражаю. Но пусть рассказывают, как было, а не придумывают! Я бы ещё понял, если бы не осталось ни листочка, ни строки, ни письма, ни книги. Но мои потомки были внимательны к семейной истории, и нынешним хранителям нужно всего лишь изучить то, что уже написано и собрано до них! И если они ленятся сделать это, тогда что они здесь делают? А если и ленятся, и никуда не пропадают?Я думаю, это сам господь надоумил меня обратиться с мольбой о том, чтобы ситуация как-то изменилась. Но он, видимо, решил, что раз я до сих пор считаю себя хозяином, то это моё дело — смотреть за своим имуществом. И мне была дана такая возможность.
С 1948 года от рождества Христова один раз в году все мы получаем возможность сойти с холстов, обрести плоть и прожить эту ночь, как обычные люди. И изменить то, на что у нас достанет сил. Неверные подписи к картинам. Неправильные факты — не раз случалось кому-то из нас записывать своё жизнеописание и класть записки на стол к тому здешнему работнику, который допускал ошибки в рассказах или в записях. К счастью, господин Роберто Казолари оказался человеком знающим и вежливым — он не стал требовать первенства и абсолютного права решать наши судьбы. Мы встретились и договорились. И до тех пор, пока он был жив, всё шло хорошо. Более того, мы немного помогли ему — с деньгами, да и со здоровьем тоже. Я понимал, что от него зависит наша спокойная и тихая жизнь здесь, равно как и сама возможность сходить на этот пол раз в год. Но увы, он оказался не вечен, а его преемница Анжелика Райт воплотила в себе худшие черты, какие я бы только мог представить в человеке на такой должности. Она была жадной до денег и равнодушной к тому, чем занималась. Она подменила нашу Джиневру копией. С тех пор Джиневра сходит с холста, но это уже не она! Девочка не узнаёт никого из нас, и даже собственного мужа Риккардо не узнаёт, и движется кое-как, и вообще на себя не похожа! Анжелика Райт собиралась продать в частную коллекцию ещё один портрет, и неизвестно, что бы осталось от нашего собрания через год, если бы она продолжала обладать властью над всеми нами!
— И тогда она очень своевременно исчезла, — заметил Марни.
— Да. Хотите сказать, что окажись в ваших руках враг, которому в другой момент вы не сможете противопоставить ничего — вы бы не воспользовались возможностью и не расправились бы с ним? — нахмурился Пьетро.
— Я бы именно так и поступил, — кивнул Марни. — Но расскажите же, как вы это сделали.
Пьетро перевёл дух, глотнул вина.
— В самую первую ночь, семьдесят лет назад, мы вчетвером встретились и договорились. Так получилось, что только мы из всех Донати и прочих могли не только желать, но и что-то для этого делать. С нами было благоволение свыше — мы не сомневались в источнике своего могущества — но выражалось это в том, что каждому из нас оказалась подвластна сила одной из стихий.
Я всегда слышал токи земли — рост деревьев, мысли камня, вздохи фундамента дворца и окружающего виллу парка. Я и место-то это выбрал для дома потому, что знал — сюда не дойдут наводнения ли, землетрясения или что-то ещё, дом, построенный здесь, простоит века. Алессандро так же чувствует воздух. Гортензия всегда умела договариваться с огнём. Однажды чуть не спалила нам дом, но в итоге всё оказалось к лучшему. А Барбарелла как ещё при жизни спуталась с какими-то морскими гадами, так и таскается с ними до сих пор, даже на портрет попала с каракатицей.
А вместе мы оказались всемогущими. Но — только в пределах дома и парка.
Поэтому пока мы здесь, в эту ночь будет звучать любая музыка, какую бы нам захотелось, и на столах будут любые кушанья и вина. Нам подвластна только эта ночь, но её мы проведём так, как нам захочется.
А когда мы будем возвращаться на свои холсты, то можем прихватить с собой, кого пожелаем. Я предлагал Роберто уйти и стать одним из нас, но он не согласился, ему была важна его человеческая сущность, жизнь и смерть. А вот некоторых других мы не спрашивали.